Ваше Благородие

Лёшка, в каком-то отупении резанул своим кинжалом свисающий с затыльника шапки волчий хвост, длиною с ладонь. Затем пристально на него посмотрел и, присев на чурбак около сарая, пришил его на свой егерский зимний картуз, и так уже подбитый меховой опушкой. Получилось у него что-то в виде серой кисточки, свисающей слева за ухом.



– Этого ко мне, – рявкнул Лёшка, указывая на османского офицера, стоящего в голове общей колонне пленных.

Федька с Тимохой выдернули упирающегося турка и потащили его к сараю, около которого сейчас и стояла группа егерей и спешившихся казаков.

– Beni öldürmeyin! Rusları ben vurmadım. Ben sadece yemek dağıtmaktan ve dağıtmaktan sorumluydum. Ben hiç kavga etmedim. Bir ailem ve beş çocuğum var. Hayatımı bırakın! (– Не убивайте меня! Я не стрелял в русских. Я только заведовал подвозом еды и раздачей её. Я вообще не воевал. У меня семья и пять деток. Оставьте мне жизнь! (тур.)) – истошно визжал толстенький турок.

– Интендант, ага, это как раз тот, кто и был нужен, – понял Лёшка и кивнул Платону: – Ну давай, урядник, теперь уже твой выход.

Казаки подхватили упирающегося турка и подтащили его к колоде.

– На плаху его, собаку! – ревел красный от натуги урядник, выдёргивая шашку из ножен. Четыре казака удерживали его за руки, буквально повиснув на плечах своего буйного командира.

– Не убивайте меня! – визжал турок, сжимаясь в ужасе.

«Бах!» – с его головы сбили каракулевую шапку, а широченный пожилой казачина с багровым шрамом через всё лицо схватил интенданта за мокрые от пота волосы и подтянул голову на плаху. Его расширенные, в красных прожилках глаза, приблизившись в упор, пристально вглядывались в мокрые от слёз глазки пленного.

– Всё! Секир башка тебе, осман! – прошипел зло казачина.



Проходящий в отдалении гусарский корнет рванулся было в ту сторону, где сейчас шёл жёсткий допрос, но его перехватил за руку ротмистр Гущинский.

– Стоять, Сашка, куда лезешь, дурень, станичники знают, что делают, да и прапорщик из штуцерников-егерей с головой тоже дружит. Мой тебе совет, не лезь ты им под горячую руку, у них и так там ребят порезали при атаке, – и старший офицер потащил в сторону молодого.



– Тихо, тихо, станичники, не перестарайтесь уже, а то он сейчас в беспамятство упадёт, и толку с него не будет, и так вон напрудил под себя, – Лёшка подошёл к колоде и присел на подставленный ему чурбак.

– Yeşil şeytanların komutanıyım. (– Я командир зелёных шайтанов. (тур.))

Я слышал, что ты не стрелял в русских и очень хочешь жить? Если ты будешь говорить мне правду, то я смогу сохранить тебе жизнь, и ты вернёшься к семье и к своим пятерым детям. Говори, ты хочешь мне помочь или оставить тебя вот им, – и он кивнул на казаков.

– Я всё скажу, господин, только не убивайте меня! – захныкал турок.

Казаки по знаку Лёшки ослабили хватку и выпустили его из руки. Толстячок сполз с колоды и упал перед Егоровым на колени.

– Что господин хочет знать от бедного Байрама?

– Сядь на солому, Байрам, и постарайся хорошо вспомнить всё про тех, кто у вас эту шапку носит, – Лёшка вытащил из-за пояса головной убор одного из убитых «волков» и показал её интенданту. – От чистоты и полноты твоего ответа будет зависеть сейчас твоя жизнь. Так что ты уж хорошо постарайся, уважаемый, – и Лешка, пристально глядя на допрашиваемого, сощурил свои глаза.

Байрам сдвинулся чуть в сторону с грязи и присел на клок из рассыпанной соломы. Кровь начала медленно приливать в его побелевшее лицо. Он немного задумался, а потом начал непрерывно тараторить, и Алексей еле успевал за ним переводить.

– Это злые, очень злые воины, господин, – бормотал в волнении толстячок. – Их здесь была всего одна сотня из их трёхсотенного такима – отряда. Сами они из беслы – элитной гвардейской конницы, раньше охранявшей самого султана. И прибыл на Дунай этот отряд уже после всех битв прошлого несчастливого года.

Многое про них он и сам не знает. Прижал жалостливо к груди руки Байрам. Даже ему многое о них неизвестно, хоть он и отпускал всему войску провиант, но так и не пришлось с ними ни разу разговаривать. И всё потому, что они ходят всегда все такие заносчивые, и даже на него эти всадники всегда смотрели свысока. А для приготовления пищи, в качестве водоносов и прочих дел, им прислуживали особые слуги – из сакка. Язык их ему неизвестен, и он лишь отдалённо напоминает турецкий. Как ему самому рассказали, эти слуги сака воины те, сами родом из какого-то племени на границе империи с Персией, и вся их жизнь проходит на коне и в битвах. Пока же подрастающий мальчик их племени собственноручно не убьет волка или врага рукой, до тех пор взрослые его не признают настоящим воином. Наверное, поэтому они и носят вот такие вот странные волчьи шапки. Оттого они и такие свирепые сами, милостивый господин, что чуждо им всё прекрасное, что только есть в нашей жизни, а сладок им лишь шум битвы и крики умирающих людей.

Интенданта понесло на лирику, и Лёшка решил направить рассказ в нужное ему русло.

– Где находится остальное войско из трёхсотенного такима этих самых беслы, и почему тут было только пять десятков из них всех, когда и куда делась остальная полусотня, что тут ранее стояла?

Интендант опять быстро забормотал, заискивающе улыбаясь Алексею.

Где стоят остальные беслы, он не ведает, вполне возможно, что они могут находиться у Журжи или даже ещё выше по Дунаю. Половина сотни их ушла вместе с остальным полком, ранее стоявшем тут в заслоне. К ним только недавно прискакал гонец от сераскира из крепости и приказал половине из всех имеющихся здесь воинов выдвигаться западнее, где по главному тракту пробивается русское войско и будет нужна их помощь. Милостивый русский командир ведь не убьёт Байрама? Он всё-всё рассказал, что только сам знал.

– Отпустите толстячка, – кивнул Лёшка казакам. – Живи, Байрам!



Обоз из пяти саней с ранеными стоял наготове, Лёшка ещё раз проверил культю Бориски, молодого егеря из тройки Егора, попавшей под «волков». Командира похоронили, Борьку подобрали в поле с отрубленной кистью, и теперь солдатику следовало ехать в обозе в глубокий тыл, а уже потом дальше в Россию-матушку и искать там себе место в инвалидной команде или же возвращаться в родное село.

– Всё, отвоевался ты, Борька, теперь хоть наши берёзки увидишь, – успокаивал своего товарища Лёнька, последний оставшийся в строю из всей тройки Егора, крепкий белобрысый паренёк, что только недавно пришёл в команду из пехотного пополнения.

Хорошо обработанная и зашитая культя почти что не кровоточила. Егеря попрощались и отошли в сторону. Колонна из трёх сотен пленных и пяти саней с ранеными и с конвойными верховыми казаками уходил в северном направлении на Бухарест. Борис приподнялся и помахал егерям: – Прощайте, ребята!

– Прощай, Бориска!



Команда уже третий час бежала лёгким бегом без передышки, не останавливаясь ни на минуту. Далеко ушли «волки». Сложно будет их теперь догнать, но всё-таки можно. Это ведь не степь, снег смешался с грязью и стал тёмно-серым. Каждый куст, лежащий попек пути ствол, или даже промоина замедляла движение людей, а уж про лошадей и говорить не стоило – вот кому было сейчас тяжелей всего. Видно было по следам, что не так уж и далеко оторвались от егерей «волки». Да и одну остановку в пути они точно сделали. Через час движения наткнулись егеря на место их стоянки. Земля там была хорошо притоптана. Виднелись кучки конского навоза, какие-то окровавленные тряпки, а пройдя шагов десять в сторону, наткнулись следопыты Фёдор с Тимохой и на небольшую яму, закиданную сверху ветками. А в ней лежало три трупа, как видно, из тех, кого всё-таки смогли «забрать с собой» егеря и казаки в том недавнем бою. Двое из них были пробиты пулями, а у одного была рассечена шашкой голова. Были они все одетые, только без оружия, и на каждом была обязательно одета неизменная волчья шапка-малахай.


– Пять – девять, за вами долг, гады! – пробормотал тихо Лёшка, отворачиваясь от убитых.

– Что сказали, вашбродь? – переспросил Макарыч.

– Десять минут передышки всем, Иван Макарыч, а потом снова в погоню, я говорю, – поправился Егоров. – И казачкам там передай, что ежели невмоготу им, а особливо их лошадям, так пусть тогда дольше стоянку делают и скотину свою обихаживают, глядишь, и догонят нас потом.

Через десять минут егеря скользнули вперёд по следу, а на егерских головных уборах Фёдора, Тимохи, Макарыча и Карпыча висели слева небольшие кисточки волчьих хвостов. Лёшка посмотрел на них и ничего не сказал.

– Вперёд, братцы, они от нас всего-то в паре часов хода. Вполне даже можем догнать!

Заросшая просека сменилась большим выжженным участком леса. Кусты только начали прорастать через опалины, и две версты егеря бежали по плотной земле легко. Казаки тоже их догнали и даже ушли теперь чуть вперёд.

«Плохо, – думал Лёшка. – Этим ведь тоже легко стало. – Следы подошв людей исчезли и оставались только выбоины от конских копыт. – Странно как-то идут „волки“, – ничего не понимал Алексей. Сначала они забирали влево к западу, теперь вот на север немного приняли, а после того вообще вправо взяли. Такое чувство, как будто бы они круг делают. Ну да ладно, пусть плутают, коли хотят, пожарище вот закончится, в лесу всё равно мы их нагоним, – и прибавил ещё ходу».

– Эх, Борька, Борька, – жалел товарища Лёнька. – Как же не уберегся-то сам. Уже ведь проскочили почти энти-то, так нет же, вывернул самый крайний с боку и полоснул солдата своей саблей. Всё так быстро было, я даже и фузею свою зарядить не успел. А Бориска ружжом, видать, прикрывался от той сабли, ну тот ему и срубил от того руку с ходу.

– Ладно, жив хоть остался, – успокаивал товарища Гусев. – Ничего, будет в инвалидной команде полосатую палку в каком-нибудь из уездных городков поднимать. Ну, или к родителям в родную деревню после госпиталя вернётся.

– Ты не болтай тут, Гусь, чего вон сам-то не знаешь! – прошипел ему зло Цыган. – Это ты, я смотрю, из их благородий чай будешь, грамотный, как же, сам вон умный шибко, тебе-то и без руки можно хоть в какую канцелярию писарем пристроиться, да или хоть в тех же кабаках тереться и прошения на гербовой бумаге за три копейки просителям строчить. А простому мужику-инвалиду как же с этим жить? Кому он такой в селе-то дармоедом нужен? Чтобы его все куском хлеба попрекали потом, да? Своего хозяйства или семьи ему никогда уже не завести, а коли родители помрут, так чё дальше-то? Легче уж в бою в землю лечь, чем вот так вот мучиться! – и он снова зло зыркнул на барабанщика.

– Разговорчики! – крикнул Лёшка. – Дыхание бережём, снова вон лес начинается!

И действительно гарь закончилась, и пошло редколесье с густой кустарниковой порослью, а след явственно заворачивал к востоку и нырнул в широкий пологий овраг. Всё это было очень странно, ещё часа три-четыре хода, и «таким вот макаром» можно будет им опять на свой старый след выйти.

– Ходу, ребята, ходу! – следы были совсем свежими. – Похоже, что через час мы их уже нагоним!

Вдруг в отдалении хлопнули несколько выстрелов, и тут же всё стихло.

– Фёдор, Трифон, ваши тройки авангардом растянитесь на три шага друг от друга и вперёд! Всё оглядеть и потом доложить. Остальным, идём за дозором сторожко, всё вокруг слушаем и оглядываем! – отдал команду Егоров, и шесть егерей отделившись от основной команды, проскользнули вперёд.

Через минут тридцать чуткого хода к Алексею подскочил посыльный от Цыгана:

– Вашбродь, на дороге турка толпится, только что-то без ружей все, шумят там да галдят что-то.

На сердце у Лёшки стояла какая-то тревожная маета. Ничего не говоря, он вдруг сдёрнул с плеча штуцер и, сорвавшись с места, рванул по пологому оврагу в ту сторону, откуда только что прибежал посыльный.

Вся команда егерей, откинув всякую осторожность, понеслась за ним следом.

Три сотни пленных турок, толпившиеся на дороге, разом загомонили и задрали вверх руки, когда из кустов на них вылетели эти страшные зелёные шайтаны и казаки. Только вчера для них вполне благополучно закончилась эта опасная война. Никто, взяв их в плен, никого из них тогда не убил, и они шли себе совершенно спокойно одной большой колонной на север, под охраной своего небольшого казачьего отряда. Как вдруг на них вылетели из леса эти бешеные беслы, ранее охранявшие самого султана, и начали с неистовой яростью рубить малочисленный и неготовый к бою казачий конвой.

Было видно, как им хочется порубить ещё и всех солдат, сдавшихся в плен к русским, но они только повесили на дереве визжавшего толстого офицера-интенданта и отдали отбитых коней всем остальным старшим османским командирам. Всех своих захваченных пленных из русских, в том числе и раненых, они убили и, пряча в испуге глаза, турецкие ополченцы отступили подальше от стоявших посреди дороги саней.

Пять саней по трое раненых в каждой. Их было пятнадцать, не считая ещё и возниц. И все они теперь напоминали те изрубленные и исколотые чучела, которые рвали на учениях штыкового боя пехотинцы. Только были это когда-то живые пусть и увечные да раненые солдаты, сейчас же все сани были залиты их кровью. Всех тяжелее свою смерть принял Борис. Перед смертью «волки» нашли время пытать ненавистного «зелёного шайтана» и вырезали у него всё то, что только смогли.

Насмотревшийся за свои короткие «две жизни» Лёшка много уже чего повидал, но это было уже слишком. Его глаза налились кровью, и он, судорожно дыша, глядел на столпившихся, словно испуганные овцы, пленных турок.

– Siz mahkumsunuz ve ölüme tabi değilsiniz! Rus askerleri tutuklulara bu şekilde vurmaz…(– Вы пленные и смерти не подлежите! Русский солдат пленных не бьет, как вот эти… (тур.)) – и Лёшка кивнул на юг, туда, куда ушли «волки».

– Ваша страна войну проиграет всю и напрочь! Она проиграет все последующие войны с Россией. В ближайших сражениях погибнут десятки тысяч турок, и это сюда ещё не подошел сам «топал паша – Суворов». Я дам вам всего пять провожатых из казаков. Идите в Бухарест, правоверные. Аллах милостив, вы останетесь живы и после войны вернётесь к своим родным.

– Пятерых дашь им провожатых, – кивнул Лёшка Платону. – Сколько тогда у нас останется лошадей?

– Да два десятка и ещё две к тому, ваше благородие, – покладисто доложился казачий урядник.

– Подсаживай на каждую к своему станичнику по одному моему егерю и вперёд, быстрее к селу! Надеюсь, ты понимаешь, что там сейчас творится, урядник? – и он пристально взглянул на казака.

– Так точно, ваше благородие, – покачал тот головой и, развернувшись в сторону своих людей, заорал – Всех коней сюда, быстро!



Половина домов Пьетрели пылали, выбрасывая столбы пламени и дыма в небо. Среди них мелькали всадники в серых шапках и разбрасывали факела по многочисленным сельским постройкам. Вот ещё занялся крытый соломой дом, за ним второй, третий, вспыхнул сарай во дворе крайнего к околице.

– Всем разобраться в цепь! – рявкнул Егоров. Примкнуть штыки! – Двадцать два егеря соскочили с лошадей выстраиваясь в одну линию с интервалами в пару шагов между друг другом.

– Урядник! Сзади своих держи, вперёд не лезьте, пока мы их не проредим! – прокричал Лёшка старшему из казаков. И потом отдал команду егерям – Штуцерным дистанция стрельбы четыре сотни шагов, фузейщикам – две, при сближении собираемся в каре, вперёд помалу! И цепь стрелков двинулась к околице. За ними шагах в десяти следовало два десятка казаков с пиками и с обнажёнными саблями наизготовку. «Чавк, чавк, чавк», – чавкала раскисшая снежная каша под ногами. Егеря шли медленно, поводя лишь жалами штыков. Мельтешение всадников впереди прекратилось, и вдруг плотная конная формация вылетела из улицы села, разворачиваясь на глазах в косое крыло.

– На колено! Штуцерные…пли!

Сухо хлопнули десять штуцеров, выбивая семерых всадников из седла. Винтовку заряжать было долго и Лёшка, удерживая её одной рукой, выхватил пистоль: «Ну хотя бы ещё одного, а в упор я смогу забрать». «Волки» не приняли ближний бой, раздался свист и, не доходя двухсот шагов до цепи, крыло атаки сломалось, и, развернувшись вправо, оно стало уходить за окраину.

– Фузейные, огонь! – грохнул единый залп ружей, но расстояние уже было запредельным, и вдали слетела только лишь одна фигурка.

– Заряжай! – отдал команду прапорщик, и стрелки заработали шомполами, забивая в стволы пули.