Валентин Понтифик

Глава 6




Вот сон понтифика Тивераса.

В царстве, где я нынче обитаю, ничего не имеет цвета, ничего не издает звука, все недвижно. Цветы алабандинов черны, и блестящие листы семотановых деревьев белы; птица, что не летает, поет песню, которую не услышать. Я лежу на ложе из нежного, мягкого, упругого мха и смотрю вверх, на капли дождя, которые не падают. Когда ветер дует в долине, неподвижные листья не шелестят. Имя этому царству – смерть, и алабандины мертвы, и семотаны мертвы, и птица мертва, и ветер, и дождь – все мертво. Мертв и я.

Они приходят ко мне, стоят вокруг, спрашивают:

– Ты Тиверас, что был короналем Маджипура? Ты понтифик Маджипура?

И я говорю:

– Я умер.

– Ты Тиверас? – снова спрашивают меня.

И я говорю:

– Я – мертвый Тиверас, что был вашим короналем и вашим понтификом. Вы видите – я не имею цвета, не издаю звуков? Я умер.

– Ты не умер.

– Вот, по правую руку от меня – лорд Малибор, что был моим первым короналем. Он мертв, не так ли? Вот, по левую руку – лорд Вориакс, бывший мой второй корональ. Разве он не умер? Я лежу между двух мертвецов. Я тоже мертвец.

– Поднимайся, вставай и иди, Тиверас, что был короналем, Тиверас, что ныне – понтифик.

– Мне нет нужды этого делать. Мне можно, я мертв.

– Услышь наши голоса.

– Ваши голоса беззвучны.

– Услышь, Тиверас, слушай, слушай, слушай!

– Алабандины – черные. Небо – белое. Это царство смерти.

– Поднимайся, вставай и иди, властитель Маждипура.

– Кто ты?

– Валентин. Я твой третий корональ.

– Слава тебе, лорд Валентин, понтифик Маджипура!

– Этот титул пока еще не мой. Поднимайся, вставай и иди.

И я говорю:

– Этого не требуется от меня, потому что я мертв.

Но они говорят:

– Мы не слышим тебя, тот, кто был короналем, и тот, кто ныне понтифик. – И голос, который сказал, что он Валентин, снова говорит мне: – Поднимайся, вставай и иди.

И в этом царстве, в котором ничто не движется, рука Валентина в моей руке, и она тянет меня вверх, и я плыву, легкий, как воздух, я плыву по воздуху вперед, двигаясь без движения, дыша без дыхания. Вместе мы переходим мост, что изогнулся как радуга, над бездной столь же глубокой, сколь велик мир. И от каждого моего шага искрящийся металл моста звенит, словно голоса юных дев. На той стороне все залито цветом: янтарным, бирюзовым, коралловым, сиреневым, изумрудным, каштановым, индиго, малиновым. Небосвод – нефритовый, солнечные лучи пронзают воздух, как сверкающие бронзовые спицы. И все плывет, все колышется, здесь нет неизменности, здесь нет постоянства.

Голоса говорят:

– Это жизнь, Тиверас! В этом царстве тебе надлежит быть!

Я не отвечаю, поскольку мертв, и пускай все это мне только снится, я плачу, и слезы переливаются всеми оттенками небесных звезд.

И это тоже сон понтифика Тивераса.

Мой трон – машина, и я внутри машины, и вокруг меня – голубая стеклянная стена. Я слышу бульканье и тихое тиканье сложнейших механизмов. Мое сердце медленно бьется, я чувствую каждый тяжелый толчок жидкости в его камерах, я думаю, что эта жидкость, может быть, и не кровь. Но чем бы она ни была, она движется во мне, я чувствую, как она движется. Значит, скорее всего, я жив. Но как? Я так стар, разве я не пережил саму смерть? Я – Тиверас, который был короналем при Оссьере, и я однажды касался руки лорда Кинникена, когда Замок принадлежал ему, Оссьер был тогда лишь принцем, а Лабиринтом владел понтифик Тимин. Если это так, то я – единственный, кто живет еще со времен Тимина. Если я, конечно, жив. Думаю, жив. Но я сплю. Я вижу сны. Тишина обнимает меня. Цвета утекают из мира. Все черно, все бело, нет ни движения, ни звука. Вот каким я представляю царство смерти. Взгляните, вот понтифик Конфалюм, а вот Престимион и Деккерет! И все эти великие властители лежат, обратив лица вверх, навстречу каплям дождя, что не падает. И они говорят, не издавая звука:

– Добро пожаловать, бывший Тиверас, добро пожаловать, усталый старый государь, ляг подле нас, ведь ты мертв, как и мы. Да. Да. Ах, как же здесь прекрасно! Посмотрите, вот лорд Малибор – тот человек из города Бомбифейл, на которого я так надеялся и в котором так ошибся, и он мертв. А вот лорд Вориакс – чернобородый и краснощекий, но сейчас его щеки покинул румянец. Наконец-то мне дозволено присоединиться к ним. Все безмолвно. Все недвижно. Наконец-то, наконец-то, наконец-то! Наконец-то мне позволили умереть, пускай даже это только сон.


Вот так понтифик Тиверас парит между мирами – ни мертвый, ни живой, ему снится живой мир, и он думает, что сам он мертв, он мечтает о царстве смерти и помнит, что жив.





Глава 7




– Дай, пожалуйста, вина, не сочти за труд, – попросил Валентин.

Слит вложил ему в руку кубок, и корональ сделал большой глоток.

– Я просто задремал, – пробормотал он, – ненадолго прилег перед банкетом, и такой сон! Такой сон! Слит, позови, пожалуйста, Тизану. Мне необходимо его растолковать.

– При всем уважении, ваше величество, сейчас нет времени, – сказал Слит.

– Мы пришли за тобой, – вставил Тунигорн. – Банкет вот-вот начнется, и согласно протоколу ты должен уже сидеть на своем месте, когда представители понтифика…

– Протокол, протокол! Да этот сон – точь-в-точь послание, как вы не понимаете! Зрелище такой катастрофы…

– Корональ не получает посланий, ваше величество, – тихо заметил Слит, – и банкет начнется с минуты на минуту, а нам еще надо помочь вам одеться и сопроводить вас. Если так нужна Тизана со своими снадобьями, то позовете потом, мой повелитель. Но сейчас…

– Мне очень важно детально понять этот сон!

– Понимаю. Но времени и вправду нет. Пойдемте, ваше величество.

Он знал, что Слит и Тунигорн правы: нравится ему, не нравится, но он должен присутствовать на банкете. Потому что это не только важное придворное событие, но и выражение вежливости: вышестоящий монарх оказывает честь младшему – приемному сыну и помазанному наследнику. И корональ не имеет права отнестись к этому небрежно, даже если понтифик дряхл и практически безумен. Нужно идти, а сон подождет. Настолько яркие, полные знамений сны нельзя оставлять без внимания, толкование обязательно нужно провести и, скорее всего, еще посоветоваться с колдуном Делиамбером – но все это потом.

– Пойдемте, ваше величество, – повторил Слит, подавая парадную горностаевую мантию.

Через десять минут, когда Валентин входил в Большой зал понтифика, кошмарные картины, явленные во сне, все еще смущали его душу. Но корональ Маджипура не имеет права на мрачный или озабоченный вид во время такого события, поэтому, шагая к своему столу, он постарался придать лицу самое приветливое выражение, какое мог.

Впрочем, он вел себя так на протяжении всей нескончаемой недели официального визита: фальшивая улыбка, заученная благожелательность. Из множества городов огромного Маджипура Валентину менее всего нравился Лабиринт. Он оказывал на Валентина мрачное, гнетущее действие, и корональ появлялся там, лишь если того настоятельно требовали государственные дела и избежать визита было нельзя. Насколько живым он ощущал себя под теплым летним солнцем и бескрайним небосводом, проезжая верхом где-нибудь по лесу с густой листвой, когда славный свежий ветер треплет ему золотые волосы, настолько же сильно он всякий раз, входя в безрадостный подземный город, ощущал себя безвременно похороненным заживо. Валентин терпеть не мог эти мрачные, спиралью спускающиеся вниз коридоры, бесконечность погруженных в тень подземных уровней. Атмосфера Лабиринта вгоняла его в клаустрофобию.

Но отвратительнее всего было для него осознание неизбежности предстоящего рано или поздно расставания со всеми милыми радостями Замковой горы – приняв рано или поздно титул понтифика, он должен будет до конца своих дней пребывать живьем в этой жуткой гробнице.

Сегодняшний вечер был особенно неприятен. Валентин попросту страшился банкета в находящемся в самой глубине унылого подземного города, Большом зале, кошмарном угловатом помещении, залитом ярким светом и отделанном зеркалами, отбрасывающими вездесущие слепящие блики, где соберется множество напыщенных чиновников понтифика в нелепых традиционных масках и будут звучать многословные скучные речи, и все это усугубится ощущением того, будто весь Лабиринт давит на плечи своей колоссальной каменной массой. Стоило только подумать об этом, и сердце наполнялось ужасом. Валентину пришло в голову, что и кошмар, который только что приснился ему, был лишь предвестником того напряжения, которое ему придется вынести нынче вечером.

Однако, к собственному изумлению, он вскоре понял, что беспокойство покидает его, на душе становится легче и он чуть ли не получает удовольствие от банкета. Нет, конечно, насчет удовольствия это явное преувеличение, но, по крайней мере, он способен вытерпеть происходящее.

На пользу пошло и новое оформление зала. Висевшие повсюду яркие флаги – зелень с золотом, цвета короналя – маскировали и размывали очертания, внушающие эту странную тревогу. За время, прошедшее с его последнего визита, здесь переделали и освещение – теперь в воздухе свободно плавали шары, испускающие мягкий спокойный свет.

Чиновники понтифика явно не пожалели ни сил, ни денег, чтобы создать праздничную атмосферу. Из легендарных погребов понтифика достали потрясающий набор лучших вин со всей планеты: золотое огненное вино из Пидруида, сухое белое из Амблеморна и нежное красное вино из Ни-мойи, а затем – крепкое пурпурное малдемарское, урожая времен еще лорда Малибора. К каждому вину, конечно, шла подобающая закуска: охлажденные ягоды токка, копченое мясо морских драконов, калимботы по-нарабальски, жареная ляжка билантуна. И нескончаемый поток развлечений: певцы, мимы, арфисты, жонглеры. Время от времени кто-то из подчиненных понтифика кидал осторожный взгляд в сторону стола на возвышении, где сидел лорд Валентин со свитой, как бы спрашивая: всего ли хватает? Довольно ли ваше величество?

Валентин отвечал на каждый такой взгляд теплой улыбкой и дружеским кивком. Он поднимал кубок, словно успокаивая хозяев: да, да, я очень доволен всем, что вы для нас сделали.

– Вот шакалы трусливые! – воскликнул Слит. – За шесть столов чувствуешь, как они потеют от страха.

Что и привело к дурацкой и неприятной реплике Хиссуна о том, что, вероятно, они подлизываются к Валентину, зная, что тот станет понтификом. Эта неожиданная бестактность обожгла Валентина, будто удар хлыста, и он отвернулся. Его сердце колотилось, в горле пересохло, но он заставил себя успокоиться, улыбнулся поверх столов верховному глашатаю Хорнкасту, кивнул мажордому понтифика, окинул взглядом еще кого-то, слыша, как за его спиной Шанамир сердито выговаривает Хиссуну за недопустимую оплошность.

В тот же миг гнев Валентина улегся. В самом деле, откуда пацану знать, что это запретная тема? Но он ничем бы не смог помочь опростоволосившемуся Хиссуну, не выдав, насколько глубоко она затрагивает его, поэтому снова включился в разговор, будто ничего не произошло.

Тут, к счастью, вышли пятеро жонглеров, которые отвлекли внимание гостей. Три человека, скандар и хьорт закрутили бешеную карусель из факелов, серпов и ножей, заслужив одобрительные возгласы и аплодисменты короналя.

Конечно, они тянули разве что на третий сорт, их ошибки и промахи не могли ускользнуть от опытного глаза Валентина. Но какая разница – ему всегда нравились выступления жонглеров, они всякий раз вызывали в памяти то странное, блаженное время, когда несколько лет назад он сам был жонглером и странствовал по городам с разношерстной бродячей труппой. Он был тогда невинен, бремя власти не давило на него, и он был действительно счастлив.

На энтузиазм Валентина Слит ответил хмурым взглядом и угрюмо произнес:

– Ах, ваше величество, неужели вам они действительно понравились?

– Они очень стараются, Слит.

– Когда скотина в засуху траву ищет, она тоже очень старается. Но она скотина. А эти ваши старательные – не более чем любители, ваше высочество.

– Ох, Слит, Слит, ну будьте поснисходительнее!

– Ваше величество, в этом деле, как вы, скорее всего, помните, есть определенные нормы.

Валентин хмыкнул:

– Радость, которую они мне приносят, не зависит от их мастерства. Я смотрю на них и вспоминаю о былых временах, о жизни, что была тогда проще, об ушедших товарищах.