Валентин Понтифик
Часть 47 из 56 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Не говори за всех.
– Для меня – безусловно. Но я имею в виду и понтифика Тивераса.
– Который сегодня, кажется, говорит сам за себя, – сказал Хорнкаст и посмотрел на документ, который держал в руке. – Должен обратить ваше внимание на несколько любопытных моментов. В частности, мои сотрудники до сих пор не смогли найти какого-либо описания надлежащей процедуры оповещения о смерти понтифика и провозглашения нового понтифика, поскольку такое событие происходило очень давно.
– Очень может быть, что никого из его свидетелей уже нет в живых, – сказал Дилифон. – Кроме самого понтифика Тивераса.
– Сомневаюсь, что он согласится помочь нам в этом вопросе, – сказал Хорнкаст. – Сейчас мы просматриваем архивы в поисках описания того, как осуществлялось оповещение о смерти Оссьера и воцарении Тивераса, но если не удастся ничего найти, придется изобретать собственную церемонию.
Наррамиир, сидевшая с закрытыми глазами, сказала густым потусторонним голосом:
– Вы запамятовали. Среди нас все же есть один свидетель дня воцарения Тивераса.
Хорнкаст вскинул на нее изумленный взгляд. Все знали, что она очень стара, но никто не знал насколько; о ней было известно лишь, что она всегда была толковательницей снов верховного правителя. Но если она действительно застала эпоху пребывания Тивераса на троне короналя, значит, она еще старше, чем он предполагал. По спине верховного глашатая пробежали мурашки; он-то считал, что в его возрасте уже невозможно чему-либо удивиться.
– Неужели ты помнишь, как это было?
– Вижу все это как сквозь туман. Первое объявление сделали во Дворе колонн. Затем во Дворе Шаров, далее – на Площади Масок, в Зале Ветров и во Дворе Пирамид. И, в завершение – в Устах лезвий. Новый понтифик, прибыв в Лабиринт, обязан войти через Уста лезвий и пешком спуститься через все уровни до самого низа. Это я хорошо помню: Тиверас шагал через толпу, скандировавшую его имя, шел так быстро, что никто не успевал за ним, и ни разу не остановился, пока не прошел весь Лабиринт до самого дна. Интересно, понтифик Валентин проявит такую же прыть?
– А тут еще одна любопытная новость, – сказал Хорнкаст. – Понтифик Валентин не намерен немедленно переселяться в Лабиринт.
– Что? – изумился Дилифон.
– Сейчас он находится на Острове с бывшей Владычицей, новым короналем и новой Владычицей. Понтифик проинформировал меня, что оттуда он отправится в Зимроэль, чтобы взять под контроль взбунтовавшиеся провинции. Он предвидит, что на это уйдет много времени, и просит меня отложить все торжества по поводу его воцарения.
– Как надолго? – осведомился Шинаам.
– Неизвестно, – ответил Хорнкаст. – Кто знает, сколько еще продлится этот кризис. И, пока он продолжается, понтифик намерен оставаться в верхнем мире.
– В таком случае, – сказала Наррамиир, – можно ожидать, что кризис не закончится, пока Валентин жив.
Хорнкаст взглянул на нее и улыбнулся.
– Ты отлично поняла его. Он изрядно недолюбливает Лабиринт и, полагаю, будет использовать любой предлог, чтобы не переселяться сюда.
Дилифон медленно покачал головой.
– Но ведь это невозможно! Понтифик обязан жить в Лабиринте! Это же традиция! Ни разу за десять тысяч лет ни один понтифик не жил в верхнем мире!
– Но и Валентин никогда еще не был понтификом, – ответил Хорнкаст. – Думаю, что если мир переживет войну, которую развязали против нас меняющие облик, то за время его царствования случится еще немало перемен. Но должен признаться, что мне, в общем-то, безразлично, будет он жить в Лабиринте, или в Сувраэле, или на Замковой горе. Мое время прошло, как и твое, мой друг Дилифон, и твое, Шинаам, и, может быть, даже твое, моя госпожа Наррамиир. Поэтому грядущие преобразования крайне мало интересуют меня.
– Он обязан жить здесь! – повторил Дилифон. – Новый корональ просто не сможет выполнять свои обязанности, если рядом с ним в верхнем мире будет присутствовать понтифик.
– Может быть, в этом и состоит план Валентина, – предположил Шинаам. – Он принял титул понтифика, потому что уже не мог уклоняться от этого, но намерен фактически исполнять обязанности короналя, оставив лорду Хиссуну роль своего помощника. Клянусь Владычицей, я не ожидал, что он окажется столь ловким интриганом.
– Я тоже, – добавил Дилифон.
Хорнкаст пожал плечами.
– Мы можем лишь гадать о том, какие у него могут быть планы и намерения. Ясно лишь одно: пока не закончится война, он здесь не появится. И его двор будет рядом с ним; мы же уйдем в отставку, как только на пост заступит новый правитель. – Он медленно обвел взглядом небольшой зал. – Позвольте напомнить, что мы говорим о Валентине как о понтифике, хотя передача власти еще не осуществилась. И у нас осталась последняя обязанность.
– У нас? – повторил Шинаам.
– Ты намерен уклониться от нее? – спросил Хорнкаст. – Что ж, старина, иди, спрячься под одеяло. Мы справимся без тебя. Потому что сейчас нам придется пойти в тронный зал и выполнить свой долг. Дилифон? Наррамиир?
– Я пойду с вами, – твердо сказал Шинаам.
Медлительную процессию, парад древностей возглавил Хорнкаст. Несколько раз приходилось поджидать Дилифона; хотя его почти несли под руки двое дюжих помощников, ему все равно приходилось останавливаться, чтобы перевести дух. В конце концов они остановились перед громадными дверями обители правителя всего мира, и Хорнкаст привычным движением сунул руку в перчатку-опознаватель и прикоснулся к пульту открывания двери, зная, что делает это в последний раз.
Сепултров стоял перед шаром сложнейшей системы поддержания жизни, в котором пребывал понтифик.
– Очень странно, – сказал он. – Понтифик много месяцев молчал и вдруг опять заговорил. Вот, он пошевелился, сейчас…
И из голубого стеклянного шара послышались свист и бульканье, а потом голос Тивераса довольно внятно произнес, как когда-то:
– Пора. Встать. Идти.
– Те же самые слова, – сказал Сепултров.
– Жизнь! Боль! Смерть!
– Я думаю, он знает, – сказал Хорнкаст. – Я думаю, он должен знать.
Сепултров нахмурился.
– Что он знает?
Хорнкаст показал ему декрет.
– Это заявление, в котором лорд Валентин с прискорбием извещает о кончине великого императора Маджипура.
– Понятно… – протянул врач, и его ястребиное лицо потемнело от прилившей крови. – Значит, до этого все же дошло.
– Именно так.
– Пора? – спросил Сепултров и поднял трясущиеся руки над пультом управления.
Понтифик в последний раз разразился речью:
– Жизнь, величество. Смерть. Валентин – понтифик Маджипура!
Наступила жуткая тишина.
– Пора, – сказал Хорнкаст.
Глава 8
Из-за бесконечных перемещений по морю – сейчас с Острова снова на Зимроэль – Валентину уже стало казаться, что в одной из прошлых жизней он был, вероятно, легендарным капитаном Синнабором Лавоном, который в незапамятные времена предпринял первую из безуспешных попыток пересечь Великое море и повернул назад после пяти лет плавания. Очень может быть, что за это он был приговорен к цепи возрождений и бесконечному плаванию от земли к земле без права даже задержаться и отдохнуть где-нибудь. Но Валентин сейчас не ощущал усталости и не особенно тяготился скитальческой жизнью. Ведь ее можно было считать – в каком-то необычном, причудливом смысле – продолжением его великого паломничества.
Флот, подгоняемый благоприятным ветром, шел на запад и уже приближался к Пилиплоку. На сей раз задерживаться и менять курс из-за попадавшихся на пути драконов не пришлось ни разу, и корабли шли быстро.
Вымпелы на мачтах указывали строго вперед, на Зимроэль. Теперь флот шел не под зеленым с золотом флагом короналя – он перешел к лорду Хиссуну, который плыл на Зимроэль другим путем. Корабли Валентина шли под красно-черным, с эмблемой Лабиринта, знаменем понтифика.
Он еще не привык ни к этим цветам, ни к этой эмблеме, ни к другим переменам в своем образе жизни. Теперь перед ним уже не делают знак пылающей звезды, и это хорошо: он уже много лет считал все эти салюты вопиющей глупостью. К нему больше не обращаются «мой повелитель», потому что понтифика следует называть «мой император». Валентин почти не видел в этом разницы, если не считать того, что ухо его давно привыкло к то и дело повторяющемуся словосочетанию, он воспринимал его как знак препинания, как ритмическую основу фразы, без которой речь звучала непривычно. Трудным оказалось другое – добиться того, чтобы люди вообще разговаривали с ним, ибо все знали с малолетства, что к понтифику нельзя обращаться напрямую, что все общение с ним ведется исключительно через верховного глашатая, даже если понтифик находится рядом и обладает прекрасным слухом. Понтифик же не имеет права лично отвечать обращающемуся к нему и тоже должен передавать свои реплики через глашатая. Это оказалось первой из традиций понтификата, которую Валентин решительно отверг, а вот приучить окружающих оказалось куда сложнее. Своим верховным глашатаем он назначил Слита – этот выбор все сочли вполне естественным, – но строго-настрого запретил ему следовать древним глупостям и строить из себя уста и уши понтифика.
Из-за замшелых традиций никто не мог толком осознать, что понтифик действительно находится на борту корабля и разгуливает среди простого народа, открытый резким ветрам и яркому теплому солнечному свету. Все знали, что бытие понтифика должна окутывать тайна. Понтифик недоступен взглядам. Понтифику, как всем известно, следует пребывать в Лабиринте.
«Не полезу туда! – думал Валентин. – Я отдал другому свою корону, и право ставить слово «лорд» перед именем принадлежит другому, и Замок будет Замком лорда Хиссуна, если тому вообще удастся вернуться туда. Но хоронить себя заживо под землей я отказываюсь».
Карабелла вышла на палубу и направилась к нему.
– Эйзенхарт просил сказать тебе, мой повелитель, что если ветер не изменится, мы часов через двенадцать увидим Пилиплок.
– Не «мой повелитель», – поправил ее Валентин.
Она ухмыльнулась.
– Очень трудно привыкнуть к «моему императору».
– Мне тоже. Но что сделано, то сделано.
– А можно я все равно буду наедине называть тебя «мой повелитель»?
– С какой это стати? Разве я повелеваю тобой или ты наливаешь мне вино и приносишь тапочки, как служанка?
– Ты же знаешь, Валентин, что я имею в виду совсем другое.
– В таком случае называй меня Валентином, а не повелителем. Я был твоим короналем, теперь я твой император – но не твой господин. Я думал, что между нами это давно уже решено…
– Я тоже так думаю… мой император.
Она рассмеялась, он тоже рассмеялся, притянул ее к себе, обнял одной рукой за плечи и сказал после короткой паузы:
– Я ведь уже не раз говорил тебе, что в некоторой степени сожалею и даже чувствую себя виноватым в том, что заставил тебя сменить привольную жонглерскую жизнь на обремененное множеством обязанностей и условностей существование в замке. А ты каждый раз отвечала мне, что нет, нет, ерунда, ни в чем ты не виноват, я сама выбрала жизнь рядом с тобою.
– И это чистая правда, мой повелитель.
– Но теперь я стал понтификом… клянусь Владычицей, произношу это слово так, будто пытаюсь говорить на незнакомом языке! Я стал понтификом, самым настоящим понтификом, и ты можешь из-за меня снова лишиться оставшихся радостей жизни.
– Но почему, Валентин? Разве понтифик должен отказаться от жены? Никогда не слышала о таком обычае!
– Карабелла, понтифик должен жить в Лабиринте.
– Для меня – безусловно. Но я имею в виду и понтифика Тивераса.
– Который сегодня, кажется, говорит сам за себя, – сказал Хорнкаст и посмотрел на документ, который держал в руке. – Должен обратить ваше внимание на несколько любопытных моментов. В частности, мои сотрудники до сих пор не смогли найти какого-либо описания надлежащей процедуры оповещения о смерти понтифика и провозглашения нового понтифика, поскольку такое событие происходило очень давно.
– Очень может быть, что никого из его свидетелей уже нет в живых, – сказал Дилифон. – Кроме самого понтифика Тивераса.
– Сомневаюсь, что он согласится помочь нам в этом вопросе, – сказал Хорнкаст. – Сейчас мы просматриваем архивы в поисках описания того, как осуществлялось оповещение о смерти Оссьера и воцарении Тивераса, но если не удастся ничего найти, придется изобретать собственную церемонию.
Наррамиир, сидевшая с закрытыми глазами, сказала густым потусторонним голосом:
– Вы запамятовали. Среди нас все же есть один свидетель дня воцарения Тивераса.
Хорнкаст вскинул на нее изумленный взгляд. Все знали, что она очень стара, но никто не знал насколько; о ней было известно лишь, что она всегда была толковательницей снов верховного правителя. Но если она действительно застала эпоху пребывания Тивераса на троне короналя, значит, она еще старше, чем он предполагал. По спине верховного глашатая пробежали мурашки; он-то считал, что в его возрасте уже невозможно чему-либо удивиться.
– Неужели ты помнишь, как это было?
– Вижу все это как сквозь туман. Первое объявление сделали во Дворе колонн. Затем во Дворе Шаров, далее – на Площади Масок, в Зале Ветров и во Дворе Пирамид. И, в завершение – в Устах лезвий. Новый понтифик, прибыв в Лабиринт, обязан войти через Уста лезвий и пешком спуститься через все уровни до самого низа. Это я хорошо помню: Тиверас шагал через толпу, скандировавшую его имя, шел так быстро, что никто не успевал за ним, и ни разу не остановился, пока не прошел весь Лабиринт до самого дна. Интересно, понтифик Валентин проявит такую же прыть?
– А тут еще одна любопытная новость, – сказал Хорнкаст. – Понтифик Валентин не намерен немедленно переселяться в Лабиринт.
– Что? – изумился Дилифон.
– Сейчас он находится на Острове с бывшей Владычицей, новым короналем и новой Владычицей. Понтифик проинформировал меня, что оттуда он отправится в Зимроэль, чтобы взять под контроль взбунтовавшиеся провинции. Он предвидит, что на это уйдет много времени, и просит меня отложить все торжества по поводу его воцарения.
– Как надолго? – осведомился Шинаам.
– Неизвестно, – ответил Хорнкаст. – Кто знает, сколько еще продлится этот кризис. И, пока он продолжается, понтифик намерен оставаться в верхнем мире.
– В таком случае, – сказала Наррамиир, – можно ожидать, что кризис не закончится, пока Валентин жив.
Хорнкаст взглянул на нее и улыбнулся.
– Ты отлично поняла его. Он изрядно недолюбливает Лабиринт и, полагаю, будет использовать любой предлог, чтобы не переселяться сюда.
Дилифон медленно покачал головой.
– Но ведь это невозможно! Понтифик обязан жить в Лабиринте! Это же традиция! Ни разу за десять тысяч лет ни один понтифик не жил в верхнем мире!
– Но и Валентин никогда еще не был понтификом, – ответил Хорнкаст. – Думаю, что если мир переживет войну, которую развязали против нас меняющие облик, то за время его царствования случится еще немало перемен. Но должен признаться, что мне, в общем-то, безразлично, будет он жить в Лабиринте, или в Сувраэле, или на Замковой горе. Мое время прошло, как и твое, мой друг Дилифон, и твое, Шинаам, и, может быть, даже твое, моя госпожа Наррамиир. Поэтому грядущие преобразования крайне мало интересуют меня.
– Он обязан жить здесь! – повторил Дилифон. – Новый корональ просто не сможет выполнять свои обязанности, если рядом с ним в верхнем мире будет присутствовать понтифик.
– Может быть, в этом и состоит план Валентина, – предположил Шинаам. – Он принял титул понтифика, потому что уже не мог уклоняться от этого, но намерен фактически исполнять обязанности короналя, оставив лорду Хиссуну роль своего помощника. Клянусь Владычицей, я не ожидал, что он окажется столь ловким интриганом.
– Я тоже, – добавил Дилифон.
Хорнкаст пожал плечами.
– Мы можем лишь гадать о том, какие у него могут быть планы и намерения. Ясно лишь одно: пока не закончится война, он здесь не появится. И его двор будет рядом с ним; мы же уйдем в отставку, как только на пост заступит новый правитель. – Он медленно обвел взглядом небольшой зал. – Позвольте напомнить, что мы говорим о Валентине как о понтифике, хотя передача власти еще не осуществилась. И у нас осталась последняя обязанность.
– У нас? – повторил Шинаам.
– Ты намерен уклониться от нее? – спросил Хорнкаст. – Что ж, старина, иди, спрячься под одеяло. Мы справимся без тебя. Потому что сейчас нам придется пойти в тронный зал и выполнить свой долг. Дилифон? Наррамиир?
– Я пойду с вами, – твердо сказал Шинаам.
Медлительную процессию, парад древностей возглавил Хорнкаст. Несколько раз приходилось поджидать Дилифона; хотя его почти несли под руки двое дюжих помощников, ему все равно приходилось останавливаться, чтобы перевести дух. В конце концов они остановились перед громадными дверями обители правителя всего мира, и Хорнкаст привычным движением сунул руку в перчатку-опознаватель и прикоснулся к пульту открывания двери, зная, что делает это в последний раз.
Сепултров стоял перед шаром сложнейшей системы поддержания жизни, в котором пребывал понтифик.
– Очень странно, – сказал он. – Понтифик много месяцев молчал и вдруг опять заговорил. Вот, он пошевелился, сейчас…
И из голубого стеклянного шара послышались свист и бульканье, а потом голос Тивераса довольно внятно произнес, как когда-то:
– Пора. Встать. Идти.
– Те же самые слова, – сказал Сепултров.
– Жизнь! Боль! Смерть!
– Я думаю, он знает, – сказал Хорнкаст. – Я думаю, он должен знать.
Сепултров нахмурился.
– Что он знает?
Хорнкаст показал ему декрет.
– Это заявление, в котором лорд Валентин с прискорбием извещает о кончине великого императора Маджипура.
– Понятно… – протянул врач, и его ястребиное лицо потемнело от прилившей крови. – Значит, до этого все же дошло.
– Именно так.
– Пора? – спросил Сепултров и поднял трясущиеся руки над пультом управления.
Понтифик в последний раз разразился речью:
– Жизнь, величество. Смерть. Валентин – понтифик Маджипура!
Наступила жуткая тишина.
– Пора, – сказал Хорнкаст.
Глава 8
Из-за бесконечных перемещений по морю – сейчас с Острова снова на Зимроэль – Валентину уже стало казаться, что в одной из прошлых жизней он был, вероятно, легендарным капитаном Синнабором Лавоном, который в незапамятные времена предпринял первую из безуспешных попыток пересечь Великое море и повернул назад после пяти лет плавания. Очень может быть, что за это он был приговорен к цепи возрождений и бесконечному плаванию от земли к земле без права даже задержаться и отдохнуть где-нибудь. Но Валентин сейчас не ощущал усталости и не особенно тяготился скитальческой жизнью. Ведь ее можно было считать – в каком-то необычном, причудливом смысле – продолжением его великого паломничества.
Флот, подгоняемый благоприятным ветром, шел на запад и уже приближался к Пилиплоку. На сей раз задерживаться и менять курс из-за попадавшихся на пути драконов не пришлось ни разу, и корабли шли быстро.
Вымпелы на мачтах указывали строго вперед, на Зимроэль. Теперь флот шел не под зеленым с золотом флагом короналя – он перешел к лорду Хиссуну, который плыл на Зимроэль другим путем. Корабли Валентина шли под красно-черным, с эмблемой Лабиринта, знаменем понтифика.
Он еще не привык ни к этим цветам, ни к этой эмблеме, ни к другим переменам в своем образе жизни. Теперь перед ним уже не делают знак пылающей звезды, и это хорошо: он уже много лет считал все эти салюты вопиющей глупостью. К нему больше не обращаются «мой повелитель», потому что понтифика следует называть «мой император». Валентин почти не видел в этом разницы, если не считать того, что ухо его давно привыкло к то и дело повторяющемуся словосочетанию, он воспринимал его как знак препинания, как ритмическую основу фразы, без которой речь звучала непривычно. Трудным оказалось другое – добиться того, чтобы люди вообще разговаривали с ним, ибо все знали с малолетства, что к понтифику нельзя обращаться напрямую, что все общение с ним ведется исключительно через верховного глашатая, даже если понтифик находится рядом и обладает прекрасным слухом. Понтифик же не имеет права лично отвечать обращающемуся к нему и тоже должен передавать свои реплики через глашатая. Это оказалось первой из традиций понтификата, которую Валентин решительно отверг, а вот приучить окружающих оказалось куда сложнее. Своим верховным глашатаем он назначил Слита – этот выбор все сочли вполне естественным, – но строго-настрого запретил ему следовать древним глупостям и строить из себя уста и уши понтифика.
Из-за замшелых традиций никто не мог толком осознать, что понтифик действительно находится на борту корабля и разгуливает среди простого народа, открытый резким ветрам и яркому теплому солнечному свету. Все знали, что бытие понтифика должна окутывать тайна. Понтифик недоступен взглядам. Понтифику, как всем известно, следует пребывать в Лабиринте.
«Не полезу туда! – думал Валентин. – Я отдал другому свою корону, и право ставить слово «лорд» перед именем принадлежит другому, и Замок будет Замком лорда Хиссуна, если тому вообще удастся вернуться туда. Но хоронить себя заживо под землей я отказываюсь».
Карабелла вышла на палубу и направилась к нему.
– Эйзенхарт просил сказать тебе, мой повелитель, что если ветер не изменится, мы часов через двенадцать увидим Пилиплок.
– Не «мой повелитель», – поправил ее Валентин.
Она ухмыльнулась.
– Очень трудно привыкнуть к «моему императору».
– Мне тоже. Но что сделано, то сделано.
– А можно я все равно буду наедине называть тебя «мой повелитель»?
– С какой это стати? Разве я повелеваю тобой или ты наливаешь мне вино и приносишь тапочки, как служанка?
– Ты же знаешь, Валентин, что я имею в виду совсем другое.
– В таком случае называй меня Валентином, а не повелителем. Я был твоим короналем, теперь я твой император – но не твой господин. Я думал, что между нами это давно уже решено…
– Я тоже так думаю… мой император.
Она рассмеялась, он тоже рассмеялся, притянул ее к себе, обнял одной рукой за плечи и сказал после короткой паузы:
– Я ведь уже не раз говорил тебе, что в некоторой степени сожалею и даже чувствую себя виноватым в том, что заставил тебя сменить привольную жонглерскую жизнь на обремененное множеством обязанностей и условностей существование в замке. А ты каждый раз отвечала мне, что нет, нет, ерунда, ни в чем ты не виноват, я сама выбрала жизнь рядом с тобою.
– И это чистая правда, мой повелитель.
– Но теперь я стал понтификом… клянусь Владычицей, произношу это слово так, будто пытаюсь говорить на незнакомом языке! Я стал понтификом, самым настоящим понтификом, и ты можешь из-за меня снова лишиться оставшихся радостей жизни.
– Но почему, Валентин? Разве понтифик должен отказаться от жены? Никогда не слышала о таком обычае!
– Карабелла, понтифик должен жить в Лабиринте.