Валентин Понтифик
Часть 23 из 56 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– У меня был встревоженный вид?
– Вовсе нет. Сначала ты, пожалуй, хмурился, а потом начал улыбаться во сне, и на тебя сошло великое спокойствие, как будто ты шел навстречу неизбежной судьбе и принимал ее полностью.
Валентин рассмеялся:
– Ага, наверно, тут-то меня снова проглотил морской дракон!
– Тебе это приснилось?
– Более или менее. Но совсем не так, как это было на самом деле. Во сне дракон Кинникена вышел на сушу, и я бодро отправился прямиком в его утробу. Как, судя по всему, и все остальные обитатели мира. И он в итоге съел весь мир.
– А пересказать этот сон ты можешь? – спросила она.
– Только кусками, – ответил он. – А в целое до сих пор не могу собрать.
Он знал, что было бы слишком просто истолковывать сон как всего лишь отклик на события прошлого, как будто он включил развлекательный кубик и посмотрел пьесу, в которой актеры разыгрывали странные события тех лет, когда ему пришлось прожить в изгнании, когда его действительно проглотил морской дракон, разбивший их судно неподалеку от Родамаунтского архипелага. Лизамон Халтин, проглоченная вместе с ним, прорезала им обоим путь на свободу сквозь стенки брюха чудовища. А ведь даже любому ребенку известно, что нельзя истолковывать сны в их самом буквальном, автобиографическом смысле.
Но и на более глубоком уровне он не углядел ничего, кроме столь же очевидной, сколь и тривиальной интерпретации: что странствия стад морских драконов, которые он недавно наблюдал, являлись еще одним предупреждением о том, что мир в опасности, что стабильности общества угрожает некая могущественная сила. Это он и сам знал, и для этого не требовалось подтверждения. Но почему морские драконы? Какая метафора, утвердившаяся в его мозгу, превратила этих огромных морских млекопитающих в угрозу, способную поглотить весь мир?
– Наверно, ты слишком стараешься сразу все понять, – сказала Карабелла. – Отвлекись пока, и смысл проявится сам, когда ты будешь думать о чем-нибудь другом. Что ты на это скажешь? И вообще, не выйти ли нам на палубу?
В последующие дни они больше не встречали стад морских драконов, попалось лишь несколько одиноких странников, а потом они вовсе перестали попадаться. И устрашающие видения больше не посещали сны Валентина. Море было спокойным, ярко светило не слишком еще жаркое солнце, с востока дул устойчивый освежающий ветерок. Валентин подолгу стоял на баке, вглядываясь в море, и наконец наступил день, когда на темном горизонте внезапно вспыхнула, как ярко-белый щит, гряда меловых утесов Острова Сновидений, самого священного и самого мирного места на всем Маджипуре – святилища милосердной Владычицы.
Глава 7
Поместье почти опустело. Все сельскохозяйственные рабочие Этована Элакки разбежались, а за ними последовала и значительная часть домашней прислуги. Никто и не подумал официально оформить увольнение, даже ради того, чтобы получить причитавшееся жалованье; они просто ускользнули потихоньку, как будто боялись даже на лишний час задержаться в зараженной области и опасались, что он так или иначе сумеет уговорить их остаться, если узнает об их желании уйти.
Верность хозяину сохранили Симуст, управляющий-гэйрог, и его жена Ксама, шеф-повар. Остались также двое или трое из слуг и пара садовников. Этован Элакка не очень переживал из-за бегства всех остальных – во‐первых, для большинства из них теперь не было работы, а во‐вторых, оставшись без урожая на продажу, он все равно не мог платить работникам приличествующее жалованье. Более того, если доходившие до него слухи о нехватке пищи во всей провинции были правдой, то рано или поздно проблемой стало бы само их пропитание. И все же он воспринял бегство работников как оскорбление. Он был их хозяином, на нем лежала ответственность за их благополучное существование, и он был готов содержать их, доколе хватит его запасов и возможностей. Почему же они вдруг сбежали все разом? Неужели они, эти растениеводы, всерьез рассчитывали найти работу в сельскохозяйственных районах Фалкинкипа, куда, по всей видимости, направились? И попросту странно было видеть дом и окружающие угодья такими тихими – ведь совсем недавно здесь с раннего утра до позднего вечера кипела жизнь. Этован Элакка порой чувствовал себя короналем, подданные которого отреклись от гражданства и перекочевали в иные земли, а он, оставшись один, бродит по пустому дворцу и издает декреты, которые сам же провозглашает равнодушному воздуху.
И все же он пытался вести свою обычную, прежнюю жизнь. Определенные привычки остаются нерушимыми даже в худшие времена бедствий.
В дни, предшествовавшие пурпурному ливню, Этован Элакка каждое утро вставал задолго до восхода солнца и с рассветом выходил в сад, чтобы совершить небольшой обход. Он всегда шел одним и тем же путем: через алабандиновую рощу к танигалесам, затем поворачивал налево в тенистый укромный уголок, где теснились караманги. Дальше, под неизменно поражавшими его пышностью кронами тагимоль, то и дело выбрасывавших из коротких кряжистых стволов усыпанные ароматными сине-зелеными цветами изящные ветви, которые образовывали аркаду в шестидесяти, если не больше, футах над тропинкой. Затем приветствовал плотоядные древопасти, кивал пузырчаткам с блестящими листьями, задерживался послушать песню поющих папоротников и в конце концов подходил к ряду ярких желтых кустов мангахона, отмечавших границу между садом и фермой, и смотрел вверх на пологий склон, где росли стаджа, глейны, хингаморты и нийки.
От фермы не осталось ничего, от сада – почти ничего, но Этован Элакка неизменно продолжал свои утренние обходы, останавливаясь возле каждого мертвого почерневшего растения, словно оно по-прежнему росло и подходило к поре пышного цветения. Он отдавал себе полный отчет, что ведет себя глупо и жалко, что любой, кто увидел бы его в эти минуты, наверняка сказал бы: «Бедный старик лишился ума от несчастья». «Ну и пусть», – думал Этован Элакка. Его никогда особо не занимало, что говорили о нем другие, а сейчас – тем более. Может быть, он и впрямь сошел с ума; впрочем, сам он в это не верил. Он не намеревался отказываться от своих утренних прогулок. Да и чем еще ему было заниматься?
В первые недели после пагубного дождя садовники все порывались убирать каждое дерево, как только оно умирало, но он приказал им оставить все как есть, поскольку надеялся, что многие не погибли, а лишь пострадали, и восстановятся, когда пройдет действие неведомого яда, который принес с собой пурпурный дождь. Однако со временем даже Этовану Элакке стало ясно, что большинство из них погибло безвозвратно, и из их корней не возникнет новая жизнь. Но к тому времени садовники уже начали разбегаться, и вскоре осталась лишь горстка, едва управлявшаяся с уцелевшими частями сада, и на то, чтобы свалить и вытащить умершие деревья, у этих работников просто не нашлось бы времени. Он сгоряча решил было, что справится с этой скорбной работой один, понемногу, выкраивая свободное время, но объем работы оказался настолько велик, что он вскоре махнул рукой и решил оставить все как есть, чтобы останки загубленного сада служили могильным памятником его былому великолепию.
Однажды утром, на рассвете, уже через много месяцев после пурпурного дождя, Этован Элакка, медленно шествуя по своему саду, нашел странный предмет, торчавший из земли на клумбе пиннин – полированный зуб какого-то крупного животного. Очень крупного – зуб был пяти-шести дюймов длиной и острый, как кинжал. Он поднял находку, недоуменно осмотрел ее и положил в карман. Пройдя дальше, среди муорнасов, он обнаружил еще два зуба такого же размера, воткнутые в землю на расстоянии примерно десяти футов один от другого, когда же поднял взгляд туда, где выше по склону чернела мертвая стаджа, то увидел еще три, разделенные несколько большим расстоянием. Потом обнаружились еще два, и еще один, и все эти зубы образовывали на его земле большой ромб.
Он поспешно вернулся домой; Ксама готовила завтрак.
– Где Симуст? – спросил он.
– Пошел в рощу нийков, сэр, – ответила женщина-гэйрог, не поднимая на него взгляда.
– Ксама, нийки давно засохли.
– Да, сэр. Но он в роще нийков. И провел там всю ночь.
– Сходи за ним. Скажи, что я хочу его видеть.
– Он не придет. К тому же, если я уйду, пища подгорит.
Для Этована Элакки ее отказ оказался совершенно неожиданным, и он в первый миг не нашелся что сказать. Потом, осознав, что в это время перемен следует постоянно быть готовым к новым, самым разнообразным изменениям во всем, вежливо кивнул, повернулся и, не говоря ни слова, опять вышел из дома.
Поспешно, как только мог, он взбирался по удручавшим своим видом террасам холма, мимо полей стаджи, представлявших собою море пожелтевших засохших побегов, через нагие, без единого листочка, кустарники глейна и засохшие кочки – все, что осталось от хингамортов, пока не добрался в конце концов до рощи нийков. Мертвые деревья были настолько легки, что ветер без особого труда выворачивал их с корнями, и большая часть уже попадала, а остальные стояли, опасно наклонившись, будто какой-то великан махнул не глядя ладонью. Этован Элакка не сразу увидел Симуста, но потом разглядел своего управляющего; тот бесцельно бродил вдоль наружной границы рощи, петляя между склоненными деревьями, и время от времени приостанавливался, чтобы толкнуть и повалить какое-нибудь из них. Неужели он провел за этим занятием всю минувшую ночь? Гэйроги спят не так, как люди, они высыпаются на целый год за несколько месяцев спячки, и поэтому Этован Элакка никогда не удивлялся тому, что старший над его рабочими работает по ночам, а вот такое бесцельное времяпрепровождение никогда не было присуще гэйрогу.
– Симуст!
– А, это вы, сэр. Доброе утро, сэр.
– Ксама сказала, что ты здесь. С тобой все в порядке?
– Да, сэр. В полном порядке, сэр.
– Точно?
– Я в полном порядке, сэр. В абсолютном порядке. – Но в голосе Симуста не слышалось уверенности.
– Ты не спустишься ко мне? – спросил Этован Элакка. – Я хочу кое-что показать тебе.
Симуст замялся, по-видимому, подбирая слова для ответа. Потом медленно спустился по склону, туда, где поджидал плантатор. Змеистые кудри его волос никогда не пребывали в покое, но сейчас они так и плясали, дергаясь, а от мощного, покрытого чешуей тела исходил запах, который Этован Элакка, давно знакомый с многообразными запахами гэйрогов, уверенно определил как признак крайнего расстройства и дурных предчувствий. Симуст работал у Этована уже двадцать лет, и никогда прежде плантатор не ощущал такого запаха от него.
– Сэр? – вопросительно произнес Симуст.
– Что тебя тревожит?
– Ничего, сэр. Я в полном порядке. Вы хотели что-то показать мне?
– Вот это, – сказал Этован Элакка. Он вынул из кармана длинный конический зуб, который нашел на пинниновой клумбе, и протянул его на ладони управляющему. – Я наткнулся на это полчаса назад, прогуливаясь по саду. И подумал: вдруг ты знаешь, что это такое?
Зеленые, без век, глаза Симуста тревожно задвигались в глазницах.
– Зуб молодого морского дракона, сэр. Несомненно.
– Неужели?
– Я совершенно уверен, сэр. Еще зубы там были?
– Всего несколько. По-моему, еще восемь.
Симуст начертил пальцем в воздухе ромб.
– Расположенные вот так?
– Да, – кивнул Этован Элакка и нахмурился. – А ты-то откуда знаешь?
– Это обычная форма. И это значит опасность, сэр, большую опасность!
– Ты, что, нарочно наводишь тень на плетень? – раздраженно бросил Этован Элакка. – Обычная форма чего? Опасность от кого? Ради Владычицы, Симуст, объясни мне ясными словами, что ты знаешь обо всем этом!
Запах гэйрога сделался еще резче, что говорило о сильном волнении, страхе, замешательстве. Симуст, похоже, никак не мог подобрать слова.
– Сэр, вам известно, куда ушли все, кто работал у вас?
– Скорее всего, в Фалкинкип, поискать работы на тамошних скотоводческих фермах. Но какое отношение это…
– Нет, сэр, не в Фалкинкип. Дальше на запад. В Пидруид, вот куда. Дожидаться прибытия драконов.
– Что-то?..
– Так сказано в откровении, сэр.
– Симуст!..
– Вы, что же, ничего не знаете об откровении?
Этован Элакка почувствовал, что его захлестывает гнев, что с ним случалось крайне редко на всем протяжении его мирной и уравновешенной жизни.
– Нет, я ничего не знаю ни о каком откровении, – сказал он, с трудом сдерживая ярость.
– Я расскажу вам, сэр. Я вам все расскажу.
Гэйрог немного помолчал, видимо, собираясь с мыслями.
Потом он глубоко вздохнул и начал:
– Существует старинная вера, сэр, что в назначенное время мир постигнут великие бедствия, и весь Маджипур окажется ввергнут в хаос. И там говорится, что в это время морские драконы выйдут из моря, подчинят себе сушу, провозгласят новое царство и займутся полным преобразованием нашего мира. И это время будет называться эпохой Откровения.
– Чья же такая фантазия?
– Да, фантазия – это подходящее слово, сэр. Или предание, или, если угодно, волшебная сказка. Науки тут никакой. Мы понимаем, что морские драконы не в состоянии покинуть воду. Но эта вера широко распространена среди части народа, и этот народ находит в ней надежду.
– И что же это за народ?
– Бедняки по большей части. В основном лиимены, но и в других расах многие поддерживают. Я слышал, сэр, что эта вера распространена у хьортов и встречается у скандаров. А вот люди ее мало знают, и в особенности благородные и обеспеченные вроде вас, сэр. Но уверяю вас, что сейчас многие заявляют, что время Откровения наступило, что мор растений и нехватка пищи являются его первым знаком, что короналя и понтифика скоро свергнут и начнется царствование водных королей. И те, кто верит во все это, сэр, нынче идут в прибрежные города, в Пидруид, и Нарабаль, и Тил-омон, чтобы своими глазами увидеть, как водные короли выйдут на берег, и оказаться среди первых, кто поклонится им. Я знаю, сэр, что так оно и есть. Это происходит по всей провинции и, насколько мне известно, по всему миру. Народ миллионами идет к морю.
– Поразительно, – сказал Этован Элакка. – Насколько, оказывается, я невежествен, здесь, в своем мирке посреди большого мира! – Он провел пальцем по драконьему зубу, от корня до кончика, и сильно, до боли, нажал. – А это? Что это значит?