В тени Холокоста. Дневник Рении
Часть 28 из 31 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Жалобы тёти Юзки,
Вацлав, Войцех и Генрих,
И большеротая Берта,
И прочие, прочие все —
Нет мне дела до вас.
И стали неинтересны
Оценки в моих тетрадках,
Зеваю я на уроках,
А в мыслях – темно, темно,
Сижу, ни о чем не думаю
И никого не знаю,
И только любовь – да, только
Одна любовь на уме.
Я это написала сегодня на физике, тайно – как мудро.
Сегодня – дрожь внутри,
Волна по телу.
И кровь стучит в висках,
И сердце – будто бы в тисках.
16 февраля 1941 г., воскресенье[51]
Вообще не хотела тебе говорить, что З. был в городе со своими друзьями, а я была с Юлеком К.. и мы сделали вид, что друг друга не видели, а этот идиот даже не подошел ко мне. Не хотела тебе говорить, что этот другой – это тот, что провожал меня домой с З. и однажды уже вмешался, помнишь? Он в меня влюблен! Миленькое дело! Секундочку, а Зигу? Не могу сказать – это очень странная история. Я просто хотела тебе сказать, что со мной происходит что-то ужасное. Меня захватывает какая-то темная, грубая сила. Я во всем ищу двусмысленность, меня легко убедить, если я сама не вижу, правда? Читаю стихи Тувима, и неприличные тоже. Пишу Ирке в дневник.
Кровь быстрее бежит – весна
Раскрывает сердца и листья:
Все растет – прорывается
Из земли;
И сияет солнце во взгляде,
На лице – сияет улыбка.
Щедро дарит весна свободу,
Не жалеет тепла,
И целует глаза и губы,
И внезапная беззаботность,
Накрывает меня с головой.
Пусть весенняя сила,
Поднимет меня над миром,
Пусть подарит мне строки —
Яркие, юные, смелые —
По-другому и быть не может:
Кровь неспокойна,
Сердце стучит сильнее.
Весна! Где твоя скорость?
Где твой ветер в лицо —
Быстрый, порывистый?
Ну же, смелее!
Ударь меня по щекам,
Растрепи мне волосы, расцелуй,
Захвати меня в плен
И сразись со мной:
Сила моя – с твоей
Неуемной силой.
Победи меня, положи на лопатки —
Или я тебя одолею!
Видишь ли, подумать только, все равно это ерунда. Я нахожу какое-то дикое, садистское удовольствие, когда говорят: «Рена встречается с З». Об этом болтают в школе, а мне хочется написать что-нибудь такое неприличное… и потом получить от этого удовольствие… Мне стыдно…
Господи, помоги мне снова, и ты, Булуш, пожалуйста, сделай так, чтобы то, о чем говорят, оказалось правдой. Дай мне храбрости.
18 февраля 1941 г.
О, какой прекрасный, счастливый день. Кажется, З. никогда не был таким замечательным, как сегодня. Я его встретила на лестнице. Он мне сказал: «Моя куколка, моя сладкая» и т. д. Мы провели вместе всю перемену, стоя на лестнице. Так глупо. Ах, в городе он меня действительно не видел, потому что спросил, где я тогда была. Мимо проходили девочки из 8 класса и сказали: «Ага!» Зигу рассмеялся и сказал, что надо пойти куда-нибудь в другое место.
Действительно трудно, ты должен понять, что я даже не могу это описать словами. Это надо написать в синем небе весенними фантазиями, вздохами, тем, что тикает, трепещет внутри…
Он должен был мне достать «Кордиана»[52] И он пытался. Мы что-то распевали ради смеха в клубе. Он сказал, что во время матчей я буду его талисманом. (У меня правда глаза, как у Валентино, – большие, синие, горящие? Что он говорит?) И даже хотя он рано ушел, я впервые что-то чувствую. Постучи по дереву, это правда. Что-то и ничего, но все-таки. Я слышала, как Ержик сказал: «Чувствую, в школе образуется новая пара». Не уверена, что это про нас, но может быть… Будем надеяться, что это так. Господи, Господи и моя прекрасная Булуш, думайте обо мне, ныне, и присно, и во веки веков.
19 февраля 1941 г., среда
А знаешь, я начинаю верить. В школе он ведет себя так – совершенно не могу тебе описать, как. Дзюнка меня увидел. И когда Кубракевич подошел к нам и начал что-то говорить о моих глазах, Зигу что-то тоже добавил. Вдруг старик Кубракевич закричал: «Видите, как он на нее смотрит? Он с ней флиртует! Но все равно. Хорошая пара!» Если Кубракевич это понял, значит, что-то есть, хотя у него с этим быстро. Но если эта старая, сморщенная Тетушка Йозка что-то заметила в красном уголке, хотя ничего особенного не было… Ах, после объявления Кубракевича Зигуш ужасно сконфузился и сказал: «Я смущен».
Ага, а потом стих, стих, тот и этот… Сегодня я написала Еве в дневник на той же странице, что и З., на той же. И я нарисовала сердце. Тра-ля-ля! Как он извинялся за неопрятный почерк в дневнике Евы!
Вацлав, Войцех и Генрих,
И большеротая Берта,
И прочие, прочие все —
Нет мне дела до вас.
И стали неинтересны
Оценки в моих тетрадках,
Зеваю я на уроках,
А в мыслях – темно, темно,
Сижу, ни о чем не думаю
И никого не знаю,
И только любовь – да, только
Одна любовь на уме.
Я это написала сегодня на физике, тайно – как мудро.
Сегодня – дрожь внутри,
Волна по телу.
И кровь стучит в висках,
И сердце – будто бы в тисках.
16 февраля 1941 г., воскресенье[51]
Вообще не хотела тебе говорить, что З. был в городе со своими друзьями, а я была с Юлеком К.. и мы сделали вид, что друг друга не видели, а этот идиот даже не подошел ко мне. Не хотела тебе говорить, что этот другой – это тот, что провожал меня домой с З. и однажды уже вмешался, помнишь? Он в меня влюблен! Миленькое дело! Секундочку, а Зигу? Не могу сказать – это очень странная история. Я просто хотела тебе сказать, что со мной происходит что-то ужасное. Меня захватывает какая-то темная, грубая сила. Я во всем ищу двусмысленность, меня легко убедить, если я сама не вижу, правда? Читаю стихи Тувима, и неприличные тоже. Пишу Ирке в дневник.
Кровь быстрее бежит – весна
Раскрывает сердца и листья:
Все растет – прорывается
Из земли;
И сияет солнце во взгляде,
На лице – сияет улыбка.
Щедро дарит весна свободу,
Не жалеет тепла,
И целует глаза и губы,
И внезапная беззаботность,
Накрывает меня с головой.
Пусть весенняя сила,
Поднимет меня над миром,
Пусть подарит мне строки —
Яркие, юные, смелые —
По-другому и быть не может:
Кровь неспокойна,
Сердце стучит сильнее.
Весна! Где твоя скорость?
Где твой ветер в лицо —
Быстрый, порывистый?
Ну же, смелее!
Ударь меня по щекам,
Растрепи мне волосы, расцелуй,
Захвати меня в плен
И сразись со мной:
Сила моя – с твоей
Неуемной силой.
Победи меня, положи на лопатки —
Или я тебя одолею!
Видишь ли, подумать только, все равно это ерунда. Я нахожу какое-то дикое, садистское удовольствие, когда говорят: «Рена встречается с З». Об этом болтают в школе, а мне хочется написать что-нибудь такое неприличное… и потом получить от этого удовольствие… Мне стыдно…
Господи, помоги мне снова, и ты, Булуш, пожалуйста, сделай так, чтобы то, о чем говорят, оказалось правдой. Дай мне храбрости.
18 февраля 1941 г.
О, какой прекрасный, счастливый день. Кажется, З. никогда не был таким замечательным, как сегодня. Я его встретила на лестнице. Он мне сказал: «Моя куколка, моя сладкая» и т. д. Мы провели вместе всю перемену, стоя на лестнице. Так глупо. Ах, в городе он меня действительно не видел, потому что спросил, где я тогда была. Мимо проходили девочки из 8 класса и сказали: «Ага!» Зигу рассмеялся и сказал, что надо пойти куда-нибудь в другое место.
Действительно трудно, ты должен понять, что я даже не могу это описать словами. Это надо написать в синем небе весенними фантазиями, вздохами, тем, что тикает, трепещет внутри…
Он должен был мне достать «Кордиана»[52] И он пытался. Мы что-то распевали ради смеха в клубе. Он сказал, что во время матчей я буду его талисманом. (У меня правда глаза, как у Валентино, – большие, синие, горящие? Что он говорит?) И даже хотя он рано ушел, я впервые что-то чувствую. Постучи по дереву, это правда. Что-то и ничего, но все-таки. Я слышала, как Ержик сказал: «Чувствую, в школе образуется новая пара». Не уверена, что это про нас, но может быть… Будем надеяться, что это так. Господи, Господи и моя прекрасная Булуш, думайте обо мне, ныне, и присно, и во веки веков.
19 февраля 1941 г., среда
А знаешь, я начинаю верить. В школе он ведет себя так – совершенно не могу тебе описать, как. Дзюнка меня увидел. И когда Кубракевич подошел к нам и начал что-то говорить о моих глазах, Зигу что-то тоже добавил. Вдруг старик Кубракевич закричал: «Видите, как он на нее смотрит? Он с ней флиртует! Но все равно. Хорошая пара!» Если Кубракевич это понял, значит, что-то есть, хотя у него с этим быстро. Но если эта старая, сморщенная Тетушка Йозка что-то заметила в красном уголке, хотя ничего особенного не было… Ах, после объявления Кубракевича Зигуш ужасно сконфузился и сказал: «Я смущен».
Ага, а потом стих, стих, тот и этот… Сегодня я написала Еве в дневник на той же странице, что и З., на той же. И я нарисовала сердце. Тра-ля-ля! Как он извинялся за неопрятный почерк в дневнике Евы!