В тени Холокоста. Дневник Рении

И капли падают

за шиворот прохожим,

И морщатся они – озноб по коже,

А талая вода бежит к реке,

Расплескивая радость и сияние,

Захватывая в звонкое кружение

Дома и тротуары, и деревья,

И города, и дальние деревни.

Но я грущу и странно ломит тело,

Как будто я всю зиму проболела.





16 марта 1940 г.




Письмо от дяди из Франции. Мама тоже написала.

Мы с Норой особенно не общались и решили посмотреть, что будет через год и через десять лет. Итак, где бы мы ни были, остаемся мы друзьями или злимся друг на друга, здоровы или больны, мы должны видеться или писать друг другу и сравнивать, что изменилось за это время. Значит, запомни, 16 марта 1950 года. Еще мы будем вместе вести дневник, но он не будет наполнен множеством личных мыслей, как этот. Ты есть и останешься моим единственным другом.

Мне стал нравиться мальчик из класса Х. Я знаю, что его зовут Голендер и он из Закопане. Он мне очень нравится. Нас даже познакомили, но он уже про меня забыл. Он хорошо сложен, широкоплечий. У него красивые черные глаза и соколиные брови. Он красивый. Есть легенда о корабле «Летучий голландец» (Holender der fliegende Holender).

Летучий голландец Бесстрашно ты идешь по морю,

Нет для тебя на свете пристани.

Легенду о тебе все знают,

Никто не знает истины.



И в дождь, и в бурю – днем и ночью

Идешь, отсчитываешь мили.

И детям о тебе расскажут

Те, кто тебя не позабыли.



Нечаянно ты сбейся с курса,

Зайди в речушки неглубокие.

Какой ты близкий мой голландец,

Какой немыслимо далекий.



Однажды ты увидишь берег

И подойдешь к нему устало.

Я жду тебя, голландец быстрый,

Жду у забытого причала.




Почему ты без цели по морю бродишь?

Почему ты не ищешь теплого дома?

Твое имя всем на свете знакомо,

Но никто ничего о тебе не знает…



В подземельях темных,

В хижинах и окопах

Люди мечтали о равенстве и о счастье.

Глаза их горели,

Радостно бились сердца.

Боролись и будут бороться они

до конца —

в тюрьмах, в больницах,

Глядя в лицо опасности,

Пока не взойдет звезда

Багрово-красная

Над символом их свободы —

серпом и молотом.

И распахнулись врата,

И спали оковы —

Вышли они

с радостным криком в мир.

Но холодно, холодно.

И чужая звезда над ними —

Не красно – багровая.



Замерзли они и плачут

Над свободой своей утраченной.

Над мечтами, которые не сбылись,

И над тем, как горестна жизнь.

Плачут они и ждут.





31 марта 1940 г.




Я тебе раньше ничего не говорила, хотя должна была. Классным руководителем у нас был Трелка, очень образованный и интеллигентный, больше того, – ангел в человеческом обличье. Он нас всегда защищал, следил, чтобы в классе было тепло, разрешал потихоньку уйти домой. На Рождество мы купили торт и бутылку вина, послали ему открытку. Он получил ее не в кабинете, а в больнице. Он сломал ногу, и теперь… он умер. Сегодня похороны. Мы покупаем венок, мы вывесили некролог. Мне так жаль, мы потеряли не просто классного руководителя, а отца. А теперь нашим классным руководителем стала эта отвратительная Йозя. Я ее не выношу.

У нас здесь некоторое время были беженцы из Ярослава[22]. Когда-нибудь тебе об этом расскажу.