В плену нашей тайны

Однако Ева не пришла ни на первый урок, ни на второй, ни на последний. Я пытался вслушиваться в разговоры, вдруг кто-то знал, куда она подевалась. В груди нарастало чувство паники, я не мог сосредоточиться ни на чем, казалось, с Исаевой что-то случилось, казалось, я ей нужен.

А в среду все стало ясно и без моих догадок. Ева вошла в кабинет, мы зацепились взглядами всего на секунду и этот момент в сердце случился атомный взрыв. Я задохнулся от нахлынувших чувств, от желания сорваться с места и стиснуть девчонку в своих объятиях. Но вместо этого, сжав челюсть до хруста, отвернулся, делая вид, будто Евы никогда не существовала в моих мыслях.

Она молча села за свою парту, также молча достала учебники и принялась ждать начала урока. Исаева все поняла и без объяснений, не стала бегать, задавать вопросы. Хотя лучше бы задавала, кричала, била меня. К такой реакции я был не готов, она скребла сердце, и сжима горло до спазмов.

Меня словно зажали в тиски вины: с одной стороны взгляд матери, с другой Евы… Я должен был четко решить, на чью сторону стать и от кого отказаться. Но смотря на Исаеву, тайно ловя взглядом каждое движение ее рук, и губ, мне делалось невыносимо тошно от того, что мы никогда вместе не будем.

Так прошла неделя, затем вторая и даже третья. Рядом крутилась Акимова, изображая из себя любимую девушку Яна Вишневского. Я не позволял ей ничего: взять за руку, поцеловать, обняться. Возвел барьер, который не хотел нарушать.

В один из дней, мне позвонил Кир, лучший друг и человек, который знал обо мне все, включая чувства к Еве и их последствия. Мы познакомились с ним случайно, я тогда шарахался по заброшкам, в надежде, сбежать от конченной реальности. Чуть не навернулся, стоя на балконе ветхого здания, а тут Егоров мимо проходил. Забежал, помог, встряхнул, как следует. Ну, я и не выдержал, рассказал ему о своей несчастной любви, матери и замку, висевшему на груди тяжелой гирей.

Кирилл оказался неплохим советчиком, мальчишкой из бедной семьи, не мечтающим ни о чем, даже о будущем. Он не планировал поступать в институт, жениться и заводить детей. Егоров пытался выжить, пытался не умереть с голоду, тогда как отец алкоголик постоянно пропивал деньги. Матери у Кира не было.

Не знаю как, но мы сдружились. Просто начали гулять вместе, разговаривать. Помню, как-то я притащил учебник по литературе и русскому, и протянул его Киру:

— Будущее в наших руках, какой смысл от него отказываться из-за родителей и общества, построенного на идеальных людях? — заявил я, с надеждой, что друг прислушается. Конечно, Кирилл не сразу одумался. Мне потребовался почти год, чтобы уломать его взяться за учебу, пойти в секцию и перестать мыслить депрессивно.

Да, отец Егорова не бросил пить, да он продолжал прожигать большую часть заработанных денег. Но в один из дней мы с Киром пришли к ним домой, где затесалась троица пьянчуг. Я схватил бутылку, разбил ее об стол и поднес острый кончик к одному из товарищей. Сам Кирилл сделал аналогичное, но со своим отцом. Мы попросили только об одном: обеспечить сына карманными деньгами, пока ему не стукнет пятнадцать. Позже можно пристроиться и как-то перебиваться, но в четырнадцать это сложно, откровенно говоря.

Егоров старший не поверил, тогда я, не моргнув глазом, пустил кровь его товарищу, слегка нажав на горлышко. Мужик подскочил со стула, завыв не своим голосом. С тех пор, отец выдавал Киру немного денег, их хватало на секцию по боксу, благо там брали за месяц смешную сумму.

Летом мы вместе устроились на мойку, до утра намывая дорогие машины. Мне не нужны были деньги, но я искренне хотел быть рядом с другом, в самый тяжелый период его жизни. В конце лета, я всучил Киру конверт с накоплениями, в надежде, что он начнет учиться. Егоров психанул, ударил меня по лицу, кажется, его гордость была задета. Но в конце, он все же забрал деньги, пошел к репетитору и пообещал учиться.

— Почему ты передумал? — спросил я как-то, сидя на ступеньках, у него в подъезде.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Наверное, каждому нужно, чтобы кто-то верил в него, чтобы если он свалиться в гребаную яму, ему протянули руку.

— Эй, я не планировал, заделывался твоей мамочкой, — усмехнулся, закидывая руку на плечо другу. Мне было действительно хорошо рядом с Кириллом, спокойно.

— Ты даже не умеешь заваривать дошик, из тебя вышла бы ужасная мамочка.

— А зачем мне уметь заваривать дошик, если есть ты?

— Говнюк, — засмеялся Кир.

Наша дружба с годами только крепла, и хотя мы были на разных ступеньках в финансовом мире, хотя нас воспитывали по-разному, в трудные периоды Егоров был рядом, или я сам тащился к нему, как к настоящему брату.

Вот и в этот раз Кирилл позвонил, замечая мое отсутствие в сети, и явный игнор его сообщений. Я собрался и помчался в самый захудалый район города, за душевными разговорами и бутылкой пива.

Егоров встретил меня с сумкой в руках, он возвращался с тренировки. Мы купили чипсов и по дозе хугардена, уселись на детской площадке и я принялся изливать душу. Рассказал обо всем: о Еве, о том, как был счастлив с ней, и как сердце изнывает от тоски. О матери, которую вижу каждый день, об ее улыбке и заметных улучшениях. И о том, что жить в таких тисках невыносимо.

— Слушай, а может все оставить в прошлом? Ну, сколько уже прошло? Мать явно забыла, а Ева… ты, кстати, не спрашивал у нее, почему тогда она рассказала твой секрет?

— Да какая разница, почему? Было и было. Прошлого не вернуть, как и потерянных лет у моей мамы, — с грустью произнес я.

— Откровенно говоря, это выбор твоей матери. Притом добровольный, — сказал Егоров, запрокинув голову к вечернему небу. За горизонтом розовели облака, заливая яркими красками серое полотно. Прохладный осенний ветер касался наших лиц, и обдувал губы. Казалось, он проникает в самое сердце и напоминает о Еве.

— Нет, такой выбор не бывает добровольным, — отрезал я, вспоминая детство.

— Ну, скажешь тоже, — хмыкнул Кир, отпивая глоток пива. — Мой отец тоже всегда отмахивается, что любовь к бутылке у него принудительная.

— Это разные вещи, ты же сам понимаешь.

— Нет, друг, — махнул головой Егоров, поворачиваясь ко мне. — Жить или умереть, мы решаем сами. Присосаться намертво к бутылке или заняться спортом — наш добровольный выбор. Ты постоянно внушал мне это, так какого черта, сейчас отступаешь от своих убеждений?

— Это другое! — крикнул я, поджимая губы. Сердце забилось быстрей, его ритмы отражались набатом в перепонках. Мне хотелось закрыть уши, хотелось остановить все это, перестать тосковать по Еве.

— А Ева знает?

— О чем?

— О твоей матери, о том, что ты любишь ее, убиваешься от чувства вины. Она вообще в курсе той дичи, которая с тобой твориться? — спросил строго Кир. В ответ я махнул головой. И мы оба замолчали. Егоров больше ничего не сказал, он, словно растерял все важные слова, которые положено говорить в подобных ситуациях. А я… я уставился в одну точку, продолжая делать глоток за глотком хугардена.

Интересно, сколько нужно выпить, чтобы перестало болеть сердце?..



Вы когда-нибудь ощущали себя загнанным в темный туннель, где в любой из сторон нет даже лучика света? Ты как последний дурак бежишь прямо, продолжаешь оглядываться, но в конечном итоге, не находишь выхода. Потому что из пустоты выхода нет.

В последнее время мне казалось, я бегу именно по такому туннелю. Правда, свет все же появлялся в минуты забвения. Мысленно я прозвал их так, хотя в реальности это был алкоголь. Но жизнь ведь не закончилось? Вот мать, например, стала больше разговаривать с нами, на ее лице появилась улыбка. Они с отцом вечерами гуляли вокруг нашего особняка, иногда вместе читали книги, вернее читал старик, а мама слушала с замиранием сердца.

Разве не повод пропустить глоток сорокаградусного? Вот и я пропускал. Неважно за кого, главное дышать становилось легче. Во сне, к сожалению, реальность захватывала — там появлялась Ева. Я смаковал ее образ, а когда просыпался, видел под ногами стекла. Это было так глупо с моей стороны: подпускать Исаеву к себе, целовать ее, обнимать и растворяться в сладком голосе. Если бы кто сказал, что женщины в сердцах мужчин — наркотик, клянусь, я бы поверил. Ведь Ева была тем самым светом, который я не мог найти в проклятом темном туннеле, но к которому тянулся подобно безумцу.


В один из дней, я притащился домой пьяным. Ноги так заплетались, казалось, не стою, а катаюсь на детских каруселях. А потом я шлепнулся где-то в районе кухни и гостиной. Мать, конечно, испугалась, хотя выражение ее лица было слишком расплывчатым, а голос звучал заторможено.

— Сынок, ты… ты зачем так много выпил? — лепетала она, пока чьи-то мужские руки помогли мне перебраться с пола на диван. Я закрыл глаза, вдыхая запах ванильной сдобы, исходящий видимо с кухни, и почему-то вспомнил улыбку Евы. Эта зараза была в моих мыслях круглосуточно, и как бы не старался, не мог избавиться от жгучей боли под ребрами.

— Какая ты красивая, — заплетался мой язык. Я думал, передо мной стоит Исаева, я очень хотел услышать ее строгий голос.

— Ян, в конце концов, — прорычал старик. Кажется, он присел напротив, и сжал мое плечо крепкой хваткой. Даже встряхнул меня, но не подействовало. — Ты еле на ногах стоишь. Как ты в школу пойдешь завтра?

— Милый, п-почему ты с-столько выпил? — заикаясь, сказала мама. Мне показалось, с ее глаз скатились слезы. В ответ я засмеялся, без всякого объяснения. Порой после употребления градусов в душе метеоритным потоком пролетали нелогичные мысли.

— Прошлое надело на шею удавку, — запел я, смеясь. — Вокруг лишь смех и глубокие раны. Как же хочется купить два билета в Рай, собирай, милая чемоданы.

— Господи, — цокнул недовольно старик.

— С-сынок…

— Вставай, отведу тебя в комнату, — пробурчал отец. Кое-как он поднял меня, закинув руку на плечо, и постарался поднять. Я продолжал нести нелогичные фразы, смеяться и думать о Еве, о том, как чертовски обаятельно она умеет улыбаться. Мне очень хотелось услышать ее голос, именно сегодня, именной этой ночью.

— Ева, — шептал как дурак имя своей немезиды. — Моя грешная Ева.

— Твой грешная Ева спит уже давно, и ей будет стыдно за тебя, сынок, — строго проговорил старик, заталкивая меня на второй этаж. А потом все как в тумане, я закрыл веки и буквально за несколько секунд провалился в глубокий сон.

Мне снилась Исаева. Я шел к ней навстречу, махал рукой, а она продолжала стоять на другом конце шумной улице. Вот уже и лавку миновал, и булочную, и даже светофор, но расстояние не уменьшалось. Я перешел на бег, начал злиться и кричать имя девчонки, пока не упал без сил на асфальт.

Я вдруг осознал, что никогда не смогу достигнуть ее, и от осознания с глаз покатились слезы





Глава 38




Первые семь дней я плакала каждую ночь, никак не могла успокоиться. Видеть Яна в школе в компании другой девушки, было невыносимо. Его полный игнор в мою сторону резал на живую, не оставляя без внимания ни один орган. И хотя демон держал Карину на расстоянии вытянутой руки, я все равно задыхалась от ревности. Вишневский поигрался со мной и бросил, как ненужную вещь, как тряпичную куклу, которая годилась только для одного вечера. Наши отношения с ним всегда приходят к одной конечной точке. Мы не можем быть вместе. Только на вопрос «почему» у меня до сих пор нет ответа.

В какой-то момент, чувства накрыли, и я даже хотела поговорить с Яном, затребовать объяснений, но не решилась. Если бы что-то значила для него, демон бы подошел сам, но раз он продолжает играть в молчанку, выходит… Ева Исаева — пустое место.

С этими мыслями я просыпалась и засыпала, ходила на занятия, сталкивалась взглядами с Вишневским. Однажды мне показалось, в его глазах загорался огонек, но он также быстро погаснул. Возможно, огонек — лишь плод моего больного воображения.

А через месяц Ян начал пропускать уроки. И не просто один день или два, демон приходил на занятия хаотично, словно школа его перестала интересовать. На нем были помятые рубашки, иногда даже грязная обувь. Я тайно поглядывала на Вишневского и задавалась вопросом, что с ним происходит. Он всегда был опрятным и следил за собой, но сейчас походил на человека, который живет просто «потому что», словно будто смысл в существовании.

В один из дней Ян явился на уроки со шлейфом перегара. Все были в шоке, а я не могла отвести глаз. В душе нарастала тревога за этого дурака. Да, он растоптал меня и в очередной раз указал на место в дальнем углу социальной лестницы, но с ним явно что-то происходило. Что-то не менее невыносимое, как и со мной.

— Господи, Вишневский, вы в своем уме? Это школа вообще-то! — крикнула Надежда Игоревна, наша химичка. По классу покатилась волна перешептываний.

— Да ладно? — с издевкой в голосе сказал демон. — А я думал, это место знакомств, иначе как объяснить ваши кудри. Это ж старый век. Вы вообще в курсе, что мужиков такое не вставляет? Хотя в них можно вставить ручку или палочку, — на последнем слове Ян залился смехом. Кто-то из класса тоже начал хихикать.

Я не выдержала, резко подскочила с места и пошла прочь из кабинета. С каждым днем находиться рядом становилось сложней. Я будто проливала кипяток на открытую рану. В спину мне неожиданно прилетала реплика демона:

— Куда ты, родная? Я ведь так скучаю.

Позвоночник пронзил разряд электрического тока, когда услышала слово «скучаю». К глазам подступили слезы, казалось, в груди что-то разорвалось, казалось, там застрял осколок размером с целую планету. Мне хотелось развернуться, подойти к Яну и как следует встряхнуть его, а потом спросить, почему он так себя ведет. Разве нам не было хорошо вместе? Разве мы не умирали в сладких поцелуях друг друга? Что случилось на следующий день?

Но в тот момент, когда мое плечо повело в правую сторону, на пороге оказалась директриса. Она обошла меня, и я поняла, разговора не получится, лучше уйти.

Я пустилась бежать по пустому коридору, не оглядываясь, в сторону туалета. По щекам капали горькие слезы, с губ рвался крик и вопли. Я отдала свое сердце за три, проклятых, дня. Засунула его в клетку, обвила колючей проволокой, и теперь страдаю от боли, что заставляет кровоточить жизненно важный орган.

Проплакав в дамской комнатке большую часть времени, я поплелась обратно в кабинет, забрать свои вещи. Хорошо уроки уже кончились, и школа пустовала. Откровенно говоря, из меня словно выжали все соки, даже идти сил не было. Я волочила ступни по полу, молча разглядывая коридор перед собой. На автомате собирала книги в сумку, и также закидывала рюкзак на плечи.

Оказавшись на улице, под струями осеннего дождя, и прохладой колючего ветра, я ничего не ощутила. Будто потеряла чувствительность. Просто шла, наступая в грязные лужи, и ни о чем не думала. В такие минуты сложно думать, в такие минуты хочется лечь, закрыть глаза и не просыпаться до тех пор, пока не перестанет изнывать в грудной клетке.

Черт, двадцать первый век, почему никто не изобрел волшебную пилюлю от больной любви? Чем они, в конце концов, там занимаются?

Я так погрузилась в себя, что не заметила парня напротив поэтому когда врезалась в него, не сразу сообразила, в чем дело. Высокий, темноволосый. Незнакомец не сводил с меня глубоких янтарных глаз. Он словно пытался во мне что-то разглядеть, вытащить наружу чувства, скрываемые за тридцатью замками.

— Ты Ева? — спросил почти спустя минуту парень. Его волосы от влаги прилипли ко лбу, а по лицу стекали холодные капли от дождя. Я скрестила руки на груди, и молча кивнула. В последнее время сил не было даже говорить. Чувство опустошенности убивало. Нельзя так. Люди не должны влезать в души других людей и забирать с собой нечто важное — желание двигаться дальше.

— Меня зовут Кирилл, мы можем поговорить?

— О чем?

— Об этом дурачке Вишневском, который скоро самовыпилиться, если не вмешаться.