В одно мгновение

Мама с тетей Карен выходят из магазина. Мама открывает запертые двери своего нового «мерседеса» – белого внедорожника, который она купила месяц назад себе на день рождения.

– Может, Финн поведет? – с невинным видом бросает тетя Карен.

Правда, в ее словах ничего невинного нет. Папа говорит, что тетя Карен типичная провокаторша. Она любит подлить масла в огонь, словно какой-то лепрекон, шкодливый чертенок, у которого всегда наготове очередная бесовская проказа. Как раз поэтому с ней так весело – почти всегда, кроме ситуаций, когда в центре очередного ее замысла оказываюсь я сама. Она высоко поднимает тонкие выщипанные брови:

– Финн, ты ведь уже получила права?

Я вижу, как мама сжимается, как напрягается все ее тело при мысли о том, что ее прекрасной новой машиной будет управлять не она.

– Я бы хотела дожить до своей свадьбы, – вмешивается Обри.

– Я уверена, Финн прекрасно водит, – говорит тетя Карен и забирает у мамы из рук брелок с ключами.

– В другой раз, – возражает мама и тянет руку за брелоком.

– Что за глупости, – бросает тетя Карен и отдает мне ключи. – Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. – Она заговорщицки мне подмигивает.

В других обстоятельствах я была бы счастлива. Обожаю смотреть, как мама бесится. Вообще-то я смелая и спортивная, и я страшно этим горжусь. Да и мысль о том, что вот сейчас я прыгну за руль и помчусь по улицам, словно Даника Патрик, и маме с Обри будет до смерти страшно, а тетя Карен здорово повеселится, мне очень даже по нраву.

Если бы не одна крошечная проблемка.

– Залезай, – говорит тетя Карен, распахивая передо мной водительскую дверь.

Я сглатываю. Мой инструктор по вождению, лысый мужик с жутким запахом изо рта и стальными нервами, именует эту проблему «педальной дислексией». Мое, казалось бы, пустяковое, но в то же время глобальное затруднение состоит в том, что я путаю газ и тормоз: вроде бы их просто запомнить, но я на это совершенно не способна.

– Я никогда не водила такую большую машину, – говорю я. – Так что, может…

Тетя Карен перебивает меня:

– Глупости. Нет ничего проще. «Мерседесом» даже управлять не надо, он сам едет. Вперед! – говорит она, улыбаясь во весь рот и явно рассчитывая вволю позабавиться.

Обри уже уселась сзади, мама пристегивается на пассажирском сиденье рядом со мной. Мама ничего не знает о моей беде. Когда родители спросили, как проходят мои уроки вождения, я уклончиво ответила: «Нормально».

– Помню, как я ездила с тобой, – говорит мама, оборачиваясь к Обри. – Ты была такая трусиха. Решилась выехать из нашего квартала только через пару месяцев.

– Это называется благоразумие, – отвечает Обри и показывает маме язык. – Именно так и надо ездить. Никто из вас до сих пор не побил мой рекорд: ни единой аварии, ни единого штрафа. Тебе такое и не снилось.

Мама вечно получает штрафы за превышение скорости – не реже чем пару раз в год, и это при том, что от большинства штрафов ей удается отговориться. – Конечно, лучше всех у нас водит Хлоя, – продолжает мама. – Она прирожденный водитель. Всего один урок, и она уже была готова ехать хоть на край света.

Во мне вскипает азарт. У меня две старшие сестры, которые все в жизни делают первыми, а я вечно чувствую себя так, словно должна их во всем переплюнуть.

Я смотрю на педали «мерседеса». Правая педаль узкая и вертикальная, левая широкая и горизонтальная. Правая – газ. Левая – тормоз. Проще простого. Одна – чтобы ехать. Другая – чтобы тормозить. Тут большого ума не надо. Нет, правда, у половины моих одноклассников уже есть права, хотя они полные идиоты.

– Финн? – Тетя Карен склоняет голову набок, не понимая, почему я мешкаю.

Я улыбаюсь ей и сажусь за руль. Она радостно аплодирует и захлопывает за мной дверцу.

– Сзади полно места, – замечает она, и я отодвигаю сиденье: ноги у меня гораздо длиннее маминых.

Я вожусь с зеркалами и рулем, регулирую их снова и снова, стараясь, чтобы они стояли идеально, а в голове у меня крутится одна и та же мысль: «Правая – газ. Левая – тормоз. Правая – чтобы ехать. Левая – чтобы тормозить. Ну правда, ну соберись же ты. Ты все прекрасно знаешь. Правая. Левая. Газ. Тормоз».

– Похоже, я прямо здесь встречу старость, – говорит Обри.

Я хмыкаю, оглянувшись на нее через плечо. Осторожно ставлю ногу на тормоз и нажимаю кнопку зажигания. Мотор сразу оживает. Я снова проверяю зеркала, убеждаюсь в том, что позади нас ничего нет, а затем на всякий случай еще раз кручу головой во все стороны.

– Ты серьезно? – говорит Обри. – У меня вечером самолет. Кажется, я на него опоздаю.

Мама смеется.

– Финн, все отлично, – подбадривает меня тетя Карен; кажется, в ее голосе слышна нотка вины.

Тетя Карен, конечно, интриганка, но сердце у нее доброе: она из тех, кто воркует с младенцами и возится с птенчиками, выпавшими из гнезда. Знай она, что мне будет настолько не по себе, ни за что не предложила бы мне сесть за руль.

Включив задний ход, я рывками выезжаю с парковочного места.

– Молодец, – говорит тетя Карен.

– И-и-и Миллеры с тетей Карен покидают парковку! – объявляет Обри.

Мама снова фыркает. Я выворачиваю на Береговое шоссе, и вот мы уже едем в сторону дома: один квартал, еще один, в машине тишина, я пытаюсь вести себя уверенно, но знаю, что они чувствуют мое напряжение.

Я вижу светофор: нам красный, так что я очень аккуратно – левая, левая, левая – переношу ногу с педали газа на педаль тормоза. Мы мягко останавливаемся, я выдыхаю носом и мысленно глажу себя по голове. Загорается зеленый, я переставляю ногу обратно на педаль газа, и мы катимся вперед.


Через несколько кварталов и две столь же непримечательные остановки у светофоров я перестаю судорожно сжимать руль и расслабляюсь. У меня все прекрасно получается. Просто нужно сосредоточиться. Продумай и сделай – прямо как в спорте. Все остальные тоже расслабились. Обри тянется вперед, включает радио, а мама оборачивается и замечает, что о чем-то забыла сказать флористу.

Тут-то все и происходит. Она говорит что-то про лилии, про то, что у них нет пыльцы, и в этот миг машина позади нас сигналит. Резкий гудок словно бьет меня прямо в сердце, отдается в ногу, и она отскакивает в сторону, со всей силы вжимается в педаль тормоза, так что мама лишь в последнюю секунду успевает подставить ладонь и не влететь со всего маху лицом в приборную доску.

Мама резко отворачивается от меня, а я безудержно краснею. Я не осмеливаюсь взглянуть на нее. Я лишь чувствую, как по моему типично ирландскому, усыпанному веснушками лицу разливается чувство вины, и понимаю, что она знает. Каким-то образом она всегда знает.

Обри и тетя Карен ничего не замечают. Сигналивший водитель с шумом проносится мимо, Обри показывает ему вслед средний палец, а тетя Карен говорит:

– Урод какой! Ну куда он так спешит? Финн, ты отлично справляешься. Просто замечательно.

Мы снова трогаемся с места, и я дрожу всем телом, сосредоточившись только на одном – как доставить нас домой без новых происшествий и провалов. Я напряженно смотрю на дорогу и стараюсь не думать о сидящей рядом маме, о том, какие мысли сейчас роятся у нее в голове.

Не прошло и недели с тех пор, как я дала маме серьезное обещание. Она так легко простила меня, при том что в результате последней своей выходки я оказалась в полицейском участке. Невинная шалость едва не обернулась катастрофой – булыжник, который я метнула, сидя на качелях, полетел гораздо дальше, чем я рассчитывала, едва не прикончил одного из моих приятелей и расшиб табличку с названием парка. Мама блестяще сыграла роль моего адвоката, сумела сгладить ситуацию и вытащила меня из этой переделки: она перекинулась парой шуток с арестовавшим меня полицейским, и он тут же переквалифицировал мое преступление в попытку любознательного подростка применить на практике законы физики. Когда мы вернулись домой, она сказала только одно: «Видишь ли, Финн, только искренние извинения чего-то действительно стоят». Ее слова попали прямо в точку. В последнее время я слишком часто извиняюсь.

Я поклялась маме, что прошу у нее прощения от всего сердца и что с этого момента буду отмерять семь раз, прежде чем резать. И она улыбнулась, явно проведя параллель с тем, что я не сумела верно отмерить расстояние от качелей. Однако теперь она не улыбается. Сидит неподвижно как истукан, смотрит вперед, на дорогу, а я чувствую себя так мерзко, что хоть плачь. Пять дней. Прошло всего пять дней, а я уже снова подвела ее, нарушила свое обещание.

При виде последнего, ближайшего к нашему дому светофора я едва сдерживаю радостный вопль. Еще квартал, направо, налево, и мы на месте. Загорается желтый, светофор явно не хочет нас пропускать, и я жму на тормоз так, как учил меня инструктор, – чтобы машина замедляла ход не рывком, а плавно.

Мы почти остановились, колеса едва крутятся, я внимательно изучаю бампер стоящей перед нами машины, и тут у меня жужжит телефон: новое сообщение. Резкая вибрация в заднем кармане сбегает вниз по ноге, ударяет в ступню, и машина неожиданно дергается вперед.

– Тормози! – вопит мама, а к ее голосу примешивается жуткий скрежет металла: мы врезаемся в машину перед нами. – Тормози! – снова говорит она, и я отчаянно пытаюсь затормозить, но по какой-то неведомой причине мы все еще прем вперед и вдавливаем маленькую машинку в стоящий перед ней грузовик.

– Не та педаль, – говорит мама, и я отдергиваю ногу.

Мама выскакивает из машины, прежде чем я успеваю поднять ручной тормоз.

– Блин, – говорит Обри у меня за спиной.

– Упс, – говорит тетя Карен.

Я сползаю с водительского сиденья. Все тело горит. Мама уже говорит с водителем машины, в которую мы врезались, наклонившись прямо в открытое окно. В машине всего один человек – женщина в красном свитере, с темными волосами до плеч. На зеркале заднего вида висит собранный из бусинок крест. Женщина кивает в ответ на мамины слова, отворачивается, и я вижу, как дергаются ее плечи: кажется, она плачет, хотя наверняка сказать нельзя.

Я делаю шаг в их сторону, шаг назад, мышцы сжимаются и расслабляются: я не понимаю, как мне быть. К ним подходит немолодой мужчина в клетчатой рубашке и широких штанах – водитель грузовика, с виду типичный работяга или мелкий предприниматель. Он спрашивает, не ранен ли кто, оглядывается на меня и, убедившись, что никто не пострадал, отмахивается от маминого предложения записать номер ее страховки, забирается обратно в кабину и уезжает.

Я разглядываю его удаляющийся бампер. Он весь погнут и исцарапан, но прочно стоит на месте, так что понять, когда на нем появились все эти вмятины и царапины – пару минут или пару лет назад, – совершенно невозможно.

Маленькой машинке повезло куда меньше. Это старая «хонда», и выглядит она так, словно ее сложили пополам. Капот и багажник выгнулись вверх, друг к другу, крыша просела. Женщина достает свой телефон, мама делает то же самое. Я стою и смотрю.

– Финн, дорогая, вернись в машину, – говорит тетя Карен в открытое окно.

Я тянусь к дверце.

– Наверное, будет лучше, если до дома нас довезет твоя мама.

Я обхожу машину и падаю на пассажирское сиденье. Через двадцать минут приезжает эвакуатор. Мама стоит рядом с той женщиной, пока «хонду» грузят на платформу. Женщина уже успокоилась, и я бесконечно благодарна маме. Она просто мастер своего дела. Вот почему она прекрасный адвокат: что бы ни случилось, она сохраняет спокойствие, умеет очаровать любого, убедить всех на свете в том, что она – их друг. Прежде чем взобраться в кабину эвакуатора, женщина благодарит маму, словно ее даже радует, что мы вдребезги разбили ее машину.

В следующий миг мама садится за руль и довозит нас оставшиеся два квартала до дома.





2




Мы паркуемся перед домом, и я сползаю с пассажирского сиденья, стараясь казаться как можно более незаметной. Мама, не говоря ни слова, стремительно шагает к дому. Кажется, она даже не заметила папу с Озом, которые моют на подъездной дорожке Миллер-мобиль. Папа купил этот фургон, когда ему было девятнадцать, и с тех пор Миллер-мобиль был ему верным спутником во всевозможных поездках, от гонки за торнадо на Среднем Западе до бесчисленных выездов в горы, на рыбалку, на серфинг.

Наш золотистый ретривер Бинго мчится к маме, машет хвостом, но она, словно не замечая его, захлопывает за собой входную дверь в дом, и он возвращается к нам. Одного этого уже достаточно, чтобы понять, как сильно мама расстроена. Бинго единственный, за исключением Обри, член нашей семьи, с кем мама все еще ладит: я часто вижу, как она сидит на лужайке с бокалом вина, перебирая пальцами его шерсть.

Тетя Карен сжимает мне плечо, целует в висок:

– Держись, детка, аварии – часть нашей жизни.

Я вымученно киваю ей в ответ, и она отправляется к себе: она живет в двух домах от нас. Обри переводит взгляд с меня на помятый перед «мерседеса», качает головой, словно лишний раз напоминая мне, какая я идиотка, и поворачивается к папе, собираясь потешить его рассказом о моем очередном провале.

Может, аварии и часть чьей-то жизни, но уж точно не маминой. Насколько мне известно, мама никогда не попадала в аварию, и все же теперь моими стараниями ее чудная машина, о которой она мечтала много лет и которую наконец купила, выглядит как видавшая виды колымага.

В паре метров от Обри с папой Оз поливает из шланга фургон так, что водой залито все вокруг. Оз вымок с головы до пят, и, хотя мне сейчас не до веселья, я улыбаюсь, как и всегда, когда вижу, как брат радуется самым простым вещам. Его ничуть не заботят одолевающие всех остальных людей в этом мире мысли о том, что им нужно чего-то добиться, на кого-то произвести впечатление. Ему тринадцать, но его умственные способности соответствуют скорее ребенку лет шести. В эмоциональном плане он развит еще меньше – прямолинеен, как детсадовец.

Папа хохочет, услышав от Обри, что у меня талант к изготовлению музыкальных инструментов, поскольку расплющенная мною «хонда-аккорд» стала похожа на аккордеон. Руки Обри летают в воздухе то вместе, то порознь, как у дирижера; она старательно изображает скрежет сминаемого металла. Папа в отличие от мамы не переживает по поводу внешнего вида своей машины и считает, что мелкие вмятины и царапины – дело житейское. Его фургон – убедительное тому подтверждение: он старше, чем я, и весь покрыт шрамами и рубцами.

Оз говорит: