В кольце врагов
Часть 22 из 30 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Верно… И вот мы здесь, на этом холме, вспоминаем о море!
Ростислав невесело рассмеялся моей шутке, и короткий, сложный для обоих разговор оборвался. Наверное, князь, как и я, вспоминает о семье, воскрешая в памяти лица любимых людей. Здесь, в тишине, у кромки воды, очень хорошо думается о близких, забывается, что идет настоящая война, которую мы к тому же проигрываем. Нет, здесь покойно и, несмотря на то что солнце давно ушло за горизонт, пока еще не слишком холодно. Только крик ночной птицы пронзает тьму, да звезды загадочно мерцают в вышине – сегодня луны на небосводе нет вовсе.
Неожиданно налетел холодный ветер, погнавший по воде рябь, и мое обоняние уловило какой-то гнилостный запах. Закряхтел огорченно побратим, сетуя об упущенном моменте, – а у меня в голове что-то щелкнуло. Понеслись мыслеобразы, воспоминания о прочитанных в детстве книгах. В частности о Гражданской войне в России начала двадцатого века, о штурме Перекопа и форсировании красными Гнилого моря – Сиваша!
Я резко вскочил на ноги и сбивчиво заговорил:
– Княже! Есть еще у нас возможность взять верх! Только людей нужно поднять тихо!
– Но как?! – Даже в темноте я разглядел, как сверкнули глаза рывком вставшего Ростислава.
– Этот водоем – не море, а всего лишь залив, он совсем мелкий! Мы можем войти в воду и пройти вдоль берега, половцы в темноте не заметят ухода рати, если не будем шуметь! А мы в это время выйдем им в тыл!
Побратим ненадолго задумался.
– Даже если так, принять бой, когда у врага по пять воинов на одного нашего…
– Но они ведь не готовы к удару в спину! Впереди дозоров оставили много, но кто ждет нападения со стороны степи? Они даже не поймут спросонья, кто напал!
Всего несколько секунд размышлял Ростислав, после чего губы его исказила хищная улыбка:
– Даже если и не победим, уйдем достойно, устрашим напоследок половцев! Но, пожалуй, стоит поступить так: ты возьмешь своих ясов и касогов, а когда ударишь, тогда и мы атакуем с холма. Пусть думают, что пришла к нам подмога, спросонья ведь действительно не разберутся!
Я утвердительно кивнул, соглашаясь с предложением князя, а он сделал шаг навстречу и с чувством обнял меня, после чего крепко хлопнул по плечу:
– Молодец Андрей! Сам Господь послал тебя мне на помощь, не иначе!
Около часа мы будили воинов, знаками, вполголоса прося их не шуметь и спускаться к воде. Постепенно, одного за другим, так чтобы половецкие дозоры не заметили нашего движения. И когда первая сотня дружинников-горцев сгрудилась у берега, я первым вошел в холодную, но все же не обжигающе ледяную воду, увлекая за собой тонкую цепочку воинов. Ведомый под уздцы Лис аккуратно ступил следом…
Какое-то время я иду вглубь залива, удаляясь от берега так, чтобы половцы не увидели нашего движения на водной глади. Но уже буквально в ста метрах от земли ноги прекращают касаться дна, и я повисаю на шее Лиса.
– Сюда, родимый, давай сюда, выводи…
Умный жеребец лишь коротко всхрапнул, ступая влево и вновь вытаскивая меня на мелководье. Отсюда мы пойдем вдоль берега – однако не ожидал я, что будет так глубоко! В описаниях форсирования Сиваша красноармейцы преодолели его с севера на юг, несколько километров бредя в ледяной жиже когда по грудь, когда по пояс, а когда и по колено. Видно, за восемьсот пятьдесят лет экосистема здесь поменялась и глубина залива понизилась к двадцатому столетию.
Несмотря на не самую низкую температуру воды, я уже весь заледенел, а когда еще и высовываюсь хотя бы по грудь, то ветер тут же морозит тело сквозь сырую одежду. Оружие мое приторочено к седлу, броня аккуратно свернута и надежно привязана к нему же.
Лишь бы хватило сил дойти, лишь бы не свело ноги…
Пытаясь укрепить себя, я со страстной молитвой обратился к Господу, прося Его о помощи:
– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится…
И на словах «тьма одесную тебе, к тебе же не приближится…», столь символично звучащих в тот самый миг, когда я пробираюсь во тьме, окруженный черной в ночи водой, на душе стало вдруг необычайно спокойно. Куда-то разом ушли сомнения, страх, неуверенность – будто я заранее узнал, что у нас все получится!
Птицы летели над степью, над перешейком Таврии, над соленым заливом, омывающим его с востока. Они летели над половецким лагерем хана Шарукана Старого, к стоянке которого под покровом сумерек приближались катафракты Кавказа.
Опытный военачальник, хан предусмотрел возможность прорыва южнее стоянки русов, он понимал, что единственный их шанс спастись – это уйти вглубь полуострова. Шарукан давно уже знал, что ему противостоит каган Тмутаракани. А раз так, то на юге Таврии у Ростислава есть сильные крепости, а в степях ее кочуют союзники русов, презренные печенеги! И потому, разбив свое войско на три части, половину уцелевших панцирных всадников Шарукан направил на юг, к дальнему от себя концу окружения. Основную же часть «дуги» воинов, что прижала врага к воде, составляют легкие всадники. И рядом с собой помимо стрелков хан оставил еще пять сотен отборных, закованных в броню рубак. Множество дозоров подобралось к холму, ожидая, что русы решатся на ночную атаку, а свою ставку хан поставил чуть в стороне, к северу. Он был уверен, что в случае чего успеет грамотно сделать маневр сильным резервом. А еще Шарукан ни на секунду не сомневался в том, что с севера его войску ничто не угрожает.
Но дружина ясов и касогов прошла по неглубокому у берега дну залива, выйдя в тыл половцев. Ох и промерзли воины за время перехода! Но теперь, взбодренные холодной водой, они жаждали битвы, жаждали хотя бы согреться напоследок! И воевода Андрей вывел их к самой границе стоянки куманов.
Когда же чуть расступилась тьма, сменяясь сумерками, катафракты, с головы до ног облаченные в пластинчатую броню вместе с лошадьми, сорвались на стремительный галоп. Ближние к ним ряды спящих половцев проснулись лишь в тот миг, когда копыта тяжелых коней обрушились на их черепа, раскалывая их, и животы, давя внутренности. Вскакивающие же мгновенно падали под стремительными ударами мечей, топоров и булав.
Заслышав страшный вой своих людей, выбежал из шатра Шарукан, подслеповато таращась в серые сумерки. Но тут, словно из-под земли, стремительно вылетел на него всадник с мечом необычного цвета, едва ли не белым. Ударил он клинком сверху вниз, достал острием голову хана, разрубил пополам череп половца, будто и нет в нем костей! А следующим взмахом меча рассек всадник древко личного стяга Шарукана и зычно крикнул:
– Дургулель!!!
И войско горцев закричало в ответ имя своего музтазхира, вселяя в сердца куманов ужас перед могучим царем ясов:
– ДУРГУЛЕ-ЛЕ-ЭЛЬ!!!
Потеряв хана, побежали лучшие ратники Шарукана, не успевшие даже надеть доспех перед атакой врага. Многие в сумятице поверили, что аланский государь действительно привел войско на помощь русам. Разбежались и их лошади перед массой скакунов катафрактов, атакующих развернутым строем, внося сумятицу и давя все еще лежащих.
Встрепенулись легкие лучники, заслышав шум боя в собственном тылу. Но дрогнули их сердца, когда увидели они подрубленный шатер хана и спасающихся бегством батыров, утративших всякое мужество… И тут же загудел на холме турий рог русского кагана! И пошла в атаку его рать, набирая разгон перед таранным ударом клина дружинников. Нацеленного в них клина!
Не приняли боя половцы, в ужасе спасаясь от панцирных всадников русов – а кто не успел уйти, тот пал, пробитый насквозь копьями, зарубленный топорами да мечами. Не было куманам спасения в сечи, только в бегстве – и они в ужасе бежали, давя неудачливых соплеменников, заражая страхом и лишая мужества все оставшееся войско. Зря всю ночь вели соратники их обоз – только он приблизился к бывшей стоянке хана, как масса удирающих всадников смяла его, увлекая за собой мгновенно зараженных ужасом воинов…
Когда же взошло солнце, птицы видели, как бегут в степь остатки орды. И как плачут от радости русичи, обнявшись с касогами, ясами да хазарами, братаясь с ними прямо на поле боя.
Ростислав Тмутараканский победил!
Эпилог
Ноябрь 1068 г. от Рождества Христова
Чернигов
Запыхавшийся гонец ворвался в распахнутые ворота двора княжеского терема. С губ его коня уже капала пена, а кафтан на молодом русоволосом парне весь пропитался потом, равно как и попона на его жеребце.
Десятник Добрыня, кряжистый, широкий плечами и чревом воин, побывавший с самим князем не в одной жаркой схватке, важно подступил к соскочившему с коня гонцу:
– Куда прешь, оглашенный? Всех баб на подворье распугал!
Парень скользнул взглядом по ладной фигуре кухаркиной дочери, вышедшей за водой и единственной находящейся во дворе женщине. Та же украдкой посмотрела на статного красавца далеко не испуганно. Белозубо улыбнувшись девке, очень ее смутив – и в то же время заставив ее сердце биться чаще, – гонец развернулся к десятнику:
– Послание для князя Святослава Ярославича.
Добрыня чванливо, с чувством собственного достоинства и одновременно легкой зависти к молодости гонца, с наигранным недоумением вопросил:
– От кого же такое важное послание к нашему князю-то?
– От Ростислава Владимировича Тмутараканского.
Вся спесь разом слетела с десятника, словно сухие листья с дерева. Коротко приказав посланнику дожидаться, воин поспешил в терем. Парень остался стоять во дворе, понемногу переводя дух после скачки и изредка поглядывая на дружинников в кольчужных рубахах и урманских шлемах. Те перегородили вход в сени и на гульбища – крытую галерею, опоясавшую княжеский дом. Призывно заржал конь, почуяв воду в колодце, но гонец властной рукой удержал его за уздцы – вначале нужно дать лошади остыть и погулять с ней, иначе высок риск, что напившееся животное запалится.
Впрочем, долго ждать и скучать посланнику не пришлось – вскоре на гульбище показался сам князь. И пусть ступал он размеренно и неторопливо, от окружающих не утаилось охватившее его волнение, которое Святослав с трудом сдерживал. Подойдя к гонцу, он свирепо рыкнул:
– Ну?!
Парень, несколько смутившийся при виде самого грозного из Ярославичей, засуетился, доставая из потаенного мешка за пазухой аккуратно свернутое послание, написанное на выделанной телячьей коже.
– Князь Ростислав Владимирович велел передать на словах, что обращается к вам, как к старшему из оставшихся на Руси князей[51] и дядьев своих.
Святослав лишь нахмурился, нетерпеливо развернул свиток и принялся читать:
«Гой-еси, князь Святослав Ярославич. Молю Господа о твоем здравии, здравии брата Глеба… – читая эти строки, правитель Чернигова скривился, словно от зубной боли, но не отложил послания, – и прочих твоих сыновей. Молю так же сильно, как и о моем отчем доме, земле русской. Желал я поучаствовать в славном деле защиты ее от врага злого, да не успел к брани на Альте. Теперь же посылаю тебе, дядя, сердечный привет и с радостью сообщаю – половецкий хан Шарукан Старый пал в битве с моей дружиной, и орда его рассеяна. Нынче войско печенегов, кто перешел на мою службу, гонит куманов за Дон.
Также сообщаю тебе, дядя, что после победы над Шаруканом вернулся я в вотчину свою, где провозгласил себя царем Таврии и Тмутаракани, господином русов, греков, касогов и готов. А музтазхир ясов Дургулель заключил со мной вечный союз и обручил внучку свою Асиат с моим старшим сыном Рюриком.
Теперь же говорю тебе, как старшему из законных князей Руси: забудем старую вражду. Не по Правде лишили вы меня лествичного права на престол киевский да новгородский. Не по праву и я изгнал Глеба из Тмутаракани. Но нынче это уже не княжество, а царство, и я царь его, а дети мои – наследники престола. Признай же за мной эту землю, откажись при народе от прав на нее, и я откажусь от Богом и дедом данного мне права на княжения в Новгороде, Киеве да Чернигове. И не будет тогда меж нами вражды и крови.
Но знай, светлый князь Святослав Ярославич, что ежели не признаешь за мной и сыновьями моими Тмутаракань, да Корчев, да земли Донские с крепостью Белая Вежа, то не быть меж нами мира, не забыть мне об отцовском наследии. И тогда уподоблюсь я князю Мстиславу Храброму, и вернусь в дом отчий с дружинами касожскими, ясскими да греческими, ратной силой великой. И пролью я кровушку русскую за Чернигов да за Киев, и возьму я города ваши да земли ваши. А коль не хватит мне сил с тобой сладить, то заключу я союз с Всеславом Брячиславичем, и поможет он мне взять город твой стольный.
Прими мое предложение, дядя, будем же мы мудры и великодушны, забудем о вражде и обидах да обманах наших, а вспомним о кровном родстве! И о врагах общих, с коими вместе сражаться ловчее, объединив дружины.
Царь Таврии и Тмутаракани Ростислав Владимирович».
Оторвал взгляд Святослав от послания своего племянника да крепко задумался. Жгла сердце дерзость его да обида за изгнанного сына. А глубоко в душе жила также правда об их с братьями к нему несправедливости. Но, что важнее, Святослав был истинным князем и понимал, что важные решения обдумывать требуется, да крепко и долго, да головой ясной.
Ну а если рассуждать здраво, то Ростислав предложил заключить мир, забыв о вражде, и сделал намек на военный союз. Учитывая же, что после поражения на Альте собственных сил было недостаточно даже для защиты самого княжества, вернуть Тмутаракань с войском не представляется возможным. А вот племянник, как-то умудрившийся разбить половцев, отобрать Корсунь и Сурож у ромеев и заключить союз с ясами, явно обладает немалыми силами.
Единственно верное и правильное решение, как понял для себя Святослав, это принять предложение Ростислава. И хотя по старой привычке князь собирался еще все хорошенько обдумать, в душе правитель Чернигова уже знал свой ответ. Что, впрочем, не помешало ему отвернуться от недоумевающего гонца и удалиться в терем.
Парень застыл с приоткрытым ртом, не зная, что ему делать. Но тут его легонько, уже вполне дружески ткнул кулаком в плечо Добрыня:
– Ну что застыл истуканом? Пойдем, коня расседлать надобно, ему отдых нужен. Да и сам подхарчишься, а то и в баньке попаришься. Любишь небось баньку-то?
Неуверенно заулыбавшийся гонец – кажется, день понемногу выправляется – дернул коня за узду и весело произнес:
– А кто ж баньку не любит? Особенно ежели с березовыми веничками да квасом хлебным?!
Ноябрь 1068 г. от Рождества Христова
Тмутаракань
Церемония венчания Ростислава на царство прошла хоть и несколько скомканно – все же времени на подготовку практически не было, – но торжественно и с широкими народными гуляниями. Не имея представления о настоящем церемониале престолонаследия византийских императоров, мы тем не менее сумели изобразить на скорую руку нечто вполне зрелищное. Так, например, дорога к храму Пресвятой Богородицы была выстлана коврами из Дербента, а вдоль ее с обеих сторон стояли самые статные дружинники в начищенных до блеска дощатых бронях. Государь же, в самых дорогих своих доспехах, ехал к храму на колеснице, впереди его шли приближенные (и я в том числе), дружинники, отличившиеся в войне с куманами, а также касоги и ясские союзники. А следом за князем в цепях двигались захваченные в плен куманы, среди которых мы также отобрали самых высоких и статных – чтобы показать, какой на деле сильный враг нам противостоял.
Владыка Николай на открытой площадке перед храмом читал слова «венчального» текста, им же самим написанного по нашему заказу (все равно ведь царь появлялся в Тмутаракани впервые, можно было немного импровизировать). На протяжении всего чина (архиепископ расстарался минут на сорок!) Ростислав с благоговейным видом стоял на коленях, в то время как над площадью повисла звенящая тишина и раздавался лишь голос владыки. Прибывшие со всего княжества гости с величайшим вниманием и почтением наблюдали, как вершится история их земли.
Ростислав невесело рассмеялся моей шутке, и короткий, сложный для обоих разговор оборвался. Наверное, князь, как и я, вспоминает о семье, воскрешая в памяти лица любимых людей. Здесь, в тишине, у кромки воды, очень хорошо думается о близких, забывается, что идет настоящая война, которую мы к тому же проигрываем. Нет, здесь покойно и, несмотря на то что солнце давно ушло за горизонт, пока еще не слишком холодно. Только крик ночной птицы пронзает тьму, да звезды загадочно мерцают в вышине – сегодня луны на небосводе нет вовсе.
Неожиданно налетел холодный ветер, погнавший по воде рябь, и мое обоняние уловило какой-то гнилостный запах. Закряхтел огорченно побратим, сетуя об упущенном моменте, – а у меня в голове что-то щелкнуло. Понеслись мыслеобразы, воспоминания о прочитанных в детстве книгах. В частности о Гражданской войне в России начала двадцатого века, о штурме Перекопа и форсировании красными Гнилого моря – Сиваша!
Я резко вскочил на ноги и сбивчиво заговорил:
– Княже! Есть еще у нас возможность взять верх! Только людей нужно поднять тихо!
– Но как?! – Даже в темноте я разглядел, как сверкнули глаза рывком вставшего Ростислава.
– Этот водоем – не море, а всего лишь залив, он совсем мелкий! Мы можем войти в воду и пройти вдоль берега, половцы в темноте не заметят ухода рати, если не будем шуметь! А мы в это время выйдем им в тыл!
Побратим ненадолго задумался.
– Даже если так, принять бой, когда у врага по пять воинов на одного нашего…
– Но они ведь не готовы к удару в спину! Впереди дозоров оставили много, но кто ждет нападения со стороны степи? Они даже не поймут спросонья, кто напал!
Всего несколько секунд размышлял Ростислав, после чего губы его исказила хищная улыбка:
– Даже если и не победим, уйдем достойно, устрашим напоследок половцев! Но, пожалуй, стоит поступить так: ты возьмешь своих ясов и касогов, а когда ударишь, тогда и мы атакуем с холма. Пусть думают, что пришла к нам подмога, спросонья ведь действительно не разберутся!
Я утвердительно кивнул, соглашаясь с предложением князя, а он сделал шаг навстречу и с чувством обнял меня, после чего крепко хлопнул по плечу:
– Молодец Андрей! Сам Господь послал тебя мне на помощь, не иначе!
Около часа мы будили воинов, знаками, вполголоса прося их не шуметь и спускаться к воде. Постепенно, одного за другим, так чтобы половецкие дозоры не заметили нашего движения. И когда первая сотня дружинников-горцев сгрудилась у берега, я первым вошел в холодную, но все же не обжигающе ледяную воду, увлекая за собой тонкую цепочку воинов. Ведомый под уздцы Лис аккуратно ступил следом…
Какое-то время я иду вглубь залива, удаляясь от берега так, чтобы половцы не увидели нашего движения на водной глади. Но уже буквально в ста метрах от земли ноги прекращают касаться дна, и я повисаю на шее Лиса.
– Сюда, родимый, давай сюда, выводи…
Умный жеребец лишь коротко всхрапнул, ступая влево и вновь вытаскивая меня на мелководье. Отсюда мы пойдем вдоль берега – однако не ожидал я, что будет так глубоко! В описаниях форсирования Сиваша красноармейцы преодолели его с севера на юг, несколько километров бредя в ледяной жиже когда по грудь, когда по пояс, а когда и по колено. Видно, за восемьсот пятьдесят лет экосистема здесь поменялась и глубина залива понизилась к двадцатому столетию.
Несмотря на не самую низкую температуру воды, я уже весь заледенел, а когда еще и высовываюсь хотя бы по грудь, то ветер тут же морозит тело сквозь сырую одежду. Оружие мое приторочено к седлу, броня аккуратно свернута и надежно привязана к нему же.
Лишь бы хватило сил дойти, лишь бы не свело ноги…
Пытаясь укрепить себя, я со страстной молитвой обратился к Господу, прося Его о помощи:
– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится…
И на словах «тьма одесную тебе, к тебе же не приближится…», столь символично звучащих в тот самый миг, когда я пробираюсь во тьме, окруженный черной в ночи водой, на душе стало вдруг необычайно спокойно. Куда-то разом ушли сомнения, страх, неуверенность – будто я заранее узнал, что у нас все получится!
Птицы летели над степью, над перешейком Таврии, над соленым заливом, омывающим его с востока. Они летели над половецким лагерем хана Шарукана Старого, к стоянке которого под покровом сумерек приближались катафракты Кавказа.
Опытный военачальник, хан предусмотрел возможность прорыва южнее стоянки русов, он понимал, что единственный их шанс спастись – это уйти вглубь полуострова. Шарукан давно уже знал, что ему противостоит каган Тмутаракани. А раз так, то на юге Таврии у Ростислава есть сильные крепости, а в степях ее кочуют союзники русов, презренные печенеги! И потому, разбив свое войско на три части, половину уцелевших панцирных всадников Шарукан направил на юг, к дальнему от себя концу окружения. Основную же часть «дуги» воинов, что прижала врага к воде, составляют легкие всадники. И рядом с собой помимо стрелков хан оставил еще пять сотен отборных, закованных в броню рубак. Множество дозоров подобралось к холму, ожидая, что русы решатся на ночную атаку, а свою ставку хан поставил чуть в стороне, к северу. Он был уверен, что в случае чего успеет грамотно сделать маневр сильным резервом. А еще Шарукан ни на секунду не сомневался в том, что с севера его войску ничто не угрожает.
Но дружина ясов и касогов прошла по неглубокому у берега дну залива, выйдя в тыл половцев. Ох и промерзли воины за время перехода! Но теперь, взбодренные холодной водой, они жаждали битвы, жаждали хотя бы согреться напоследок! И воевода Андрей вывел их к самой границе стоянки куманов.
Когда же чуть расступилась тьма, сменяясь сумерками, катафракты, с головы до ног облаченные в пластинчатую броню вместе с лошадьми, сорвались на стремительный галоп. Ближние к ним ряды спящих половцев проснулись лишь в тот миг, когда копыта тяжелых коней обрушились на их черепа, раскалывая их, и животы, давя внутренности. Вскакивающие же мгновенно падали под стремительными ударами мечей, топоров и булав.
Заслышав страшный вой своих людей, выбежал из шатра Шарукан, подслеповато таращась в серые сумерки. Но тут, словно из-под земли, стремительно вылетел на него всадник с мечом необычного цвета, едва ли не белым. Ударил он клинком сверху вниз, достал острием голову хана, разрубил пополам череп половца, будто и нет в нем костей! А следующим взмахом меча рассек всадник древко личного стяга Шарукана и зычно крикнул:
– Дургулель!!!
И войско горцев закричало в ответ имя своего музтазхира, вселяя в сердца куманов ужас перед могучим царем ясов:
– ДУРГУЛЕ-ЛЕ-ЭЛЬ!!!
Потеряв хана, побежали лучшие ратники Шарукана, не успевшие даже надеть доспех перед атакой врага. Многие в сумятице поверили, что аланский государь действительно привел войско на помощь русам. Разбежались и их лошади перед массой скакунов катафрактов, атакующих развернутым строем, внося сумятицу и давя все еще лежащих.
Встрепенулись легкие лучники, заслышав шум боя в собственном тылу. Но дрогнули их сердца, когда увидели они подрубленный шатер хана и спасающихся бегством батыров, утративших всякое мужество… И тут же загудел на холме турий рог русского кагана! И пошла в атаку его рать, набирая разгон перед таранным ударом клина дружинников. Нацеленного в них клина!
Не приняли боя половцы, в ужасе спасаясь от панцирных всадников русов – а кто не успел уйти, тот пал, пробитый насквозь копьями, зарубленный топорами да мечами. Не было куманам спасения в сечи, только в бегстве – и они в ужасе бежали, давя неудачливых соплеменников, заражая страхом и лишая мужества все оставшееся войско. Зря всю ночь вели соратники их обоз – только он приблизился к бывшей стоянке хана, как масса удирающих всадников смяла его, увлекая за собой мгновенно зараженных ужасом воинов…
Когда же взошло солнце, птицы видели, как бегут в степь остатки орды. И как плачут от радости русичи, обнявшись с касогами, ясами да хазарами, братаясь с ними прямо на поле боя.
Ростислав Тмутараканский победил!
Эпилог
Ноябрь 1068 г. от Рождества Христова
Чернигов
Запыхавшийся гонец ворвался в распахнутые ворота двора княжеского терема. С губ его коня уже капала пена, а кафтан на молодом русоволосом парне весь пропитался потом, равно как и попона на его жеребце.
Десятник Добрыня, кряжистый, широкий плечами и чревом воин, побывавший с самим князем не в одной жаркой схватке, важно подступил к соскочившему с коня гонцу:
– Куда прешь, оглашенный? Всех баб на подворье распугал!
Парень скользнул взглядом по ладной фигуре кухаркиной дочери, вышедшей за водой и единственной находящейся во дворе женщине. Та же украдкой посмотрела на статного красавца далеко не испуганно. Белозубо улыбнувшись девке, очень ее смутив – и в то же время заставив ее сердце биться чаще, – гонец развернулся к десятнику:
– Послание для князя Святослава Ярославича.
Добрыня чванливо, с чувством собственного достоинства и одновременно легкой зависти к молодости гонца, с наигранным недоумением вопросил:
– От кого же такое важное послание к нашему князю-то?
– От Ростислава Владимировича Тмутараканского.
Вся спесь разом слетела с десятника, словно сухие листья с дерева. Коротко приказав посланнику дожидаться, воин поспешил в терем. Парень остался стоять во дворе, понемногу переводя дух после скачки и изредка поглядывая на дружинников в кольчужных рубахах и урманских шлемах. Те перегородили вход в сени и на гульбища – крытую галерею, опоясавшую княжеский дом. Призывно заржал конь, почуяв воду в колодце, но гонец властной рукой удержал его за уздцы – вначале нужно дать лошади остыть и погулять с ней, иначе высок риск, что напившееся животное запалится.
Впрочем, долго ждать и скучать посланнику не пришлось – вскоре на гульбище показался сам князь. И пусть ступал он размеренно и неторопливо, от окружающих не утаилось охватившее его волнение, которое Святослав с трудом сдерживал. Подойдя к гонцу, он свирепо рыкнул:
– Ну?!
Парень, несколько смутившийся при виде самого грозного из Ярославичей, засуетился, доставая из потаенного мешка за пазухой аккуратно свернутое послание, написанное на выделанной телячьей коже.
– Князь Ростислав Владимирович велел передать на словах, что обращается к вам, как к старшему из оставшихся на Руси князей[51] и дядьев своих.
Святослав лишь нахмурился, нетерпеливо развернул свиток и принялся читать:
«Гой-еси, князь Святослав Ярославич. Молю Господа о твоем здравии, здравии брата Глеба… – читая эти строки, правитель Чернигова скривился, словно от зубной боли, но не отложил послания, – и прочих твоих сыновей. Молю так же сильно, как и о моем отчем доме, земле русской. Желал я поучаствовать в славном деле защиты ее от врага злого, да не успел к брани на Альте. Теперь же посылаю тебе, дядя, сердечный привет и с радостью сообщаю – половецкий хан Шарукан Старый пал в битве с моей дружиной, и орда его рассеяна. Нынче войско печенегов, кто перешел на мою службу, гонит куманов за Дон.
Также сообщаю тебе, дядя, что после победы над Шаруканом вернулся я в вотчину свою, где провозгласил себя царем Таврии и Тмутаракани, господином русов, греков, касогов и готов. А музтазхир ясов Дургулель заключил со мной вечный союз и обручил внучку свою Асиат с моим старшим сыном Рюриком.
Теперь же говорю тебе, как старшему из законных князей Руси: забудем старую вражду. Не по Правде лишили вы меня лествичного права на престол киевский да новгородский. Не по праву и я изгнал Глеба из Тмутаракани. Но нынче это уже не княжество, а царство, и я царь его, а дети мои – наследники престола. Признай же за мной эту землю, откажись при народе от прав на нее, и я откажусь от Богом и дедом данного мне права на княжения в Новгороде, Киеве да Чернигове. И не будет тогда меж нами вражды и крови.
Но знай, светлый князь Святослав Ярославич, что ежели не признаешь за мной и сыновьями моими Тмутаракань, да Корчев, да земли Донские с крепостью Белая Вежа, то не быть меж нами мира, не забыть мне об отцовском наследии. И тогда уподоблюсь я князю Мстиславу Храброму, и вернусь в дом отчий с дружинами касожскими, ясскими да греческими, ратной силой великой. И пролью я кровушку русскую за Чернигов да за Киев, и возьму я города ваши да земли ваши. А коль не хватит мне сил с тобой сладить, то заключу я союз с Всеславом Брячиславичем, и поможет он мне взять город твой стольный.
Прими мое предложение, дядя, будем же мы мудры и великодушны, забудем о вражде и обидах да обманах наших, а вспомним о кровном родстве! И о врагах общих, с коими вместе сражаться ловчее, объединив дружины.
Царь Таврии и Тмутаракани Ростислав Владимирович».
Оторвал взгляд Святослав от послания своего племянника да крепко задумался. Жгла сердце дерзость его да обида за изгнанного сына. А глубоко в душе жила также правда об их с братьями к нему несправедливости. Но, что важнее, Святослав был истинным князем и понимал, что важные решения обдумывать требуется, да крепко и долго, да головой ясной.
Ну а если рассуждать здраво, то Ростислав предложил заключить мир, забыв о вражде, и сделал намек на военный союз. Учитывая же, что после поражения на Альте собственных сил было недостаточно даже для защиты самого княжества, вернуть Тмутаракань с войском не представляется возможным. А вот племянник, как-то умудрившийся разбить половцев, отобрать Корсунь и Сурож у ромеев и заключить союз с ясами, явно обладает немалыми силами.
Единственно верное и правильное решение, как понял для себя Святослав, это принять предложение Ростислава. И хотя по старой привычке князь собирался еще все хорошенько обдумать, в душе правитель Чернигова уже знал свой ответ. Что, впрочем, не помешало ему отвернуться от недоумевающего гонца и удалиться в терем.
Парень застыл с приоткрытым ртом, не зная, что ему делать. Но тут его легонько, уже вполне дружески ткнул кулаком в плечо Добрыня:
– Ну что застыл истуканом? Пойдем, коня расседлать надобно, ему отдых нужен. Да и сам подхарчишься, а то и в баньке попаришься. Любишь небось баньку-то?
Неуверенно заулыбавшийся гонец – кажется, день понемногу выправляется – дернул коня за узду и весело произнес:
– А кто ж баньку не любит? Особенно ежели с березовыми веничками да квасом хлебным?!
Ноябрь 1068 г. от Рождества Христова
Тмутаракань
Церемония венчания Ростислава на царство прошла хоть и несколько скомканно – все же времени на подготовку практически не было, – но торжественно и с широкими народными гуляниями. Не имея представления о настоящем церемониале престолонаследия византийских императоров, мы тем не менее сумели изобразить на скорую руку нечто вполне зрелищное. Так, например, дорога к храму Пресвятой Богородицы была выстлана коврами из Дербента, а вдоль ее с обеих сторон стояли самые статные дружинники в начищенных до блеска дощатых бронях. Государь же, в самых дорогих своих доспехах, ехал к храму на колеснице, впереди его шли приближенные (и я в том числе), дружинники, отличившиеся в войне с куманами, а также касоги и ясские союзники. А следом за князем в цепях двигались захваченные в плен куманы, среди которых мы также отобрали самых высоких и статных – чтобы показать, какой на деле сильный враг нам противостоял.
Владыка Николай на открытой площадке перед храмом читал слова «венчального» текста, им же самим написанного по нашему заказу (все равно ведь царь появлялся в Тмутаракани впервые, можно было немного импровизировать). На протяжении всего чина (архиепископ расстарался минут на сорок!) Ростислав с благоговейным видом стоял на коленях, в то время как над площадью повисла звенящая тишина и раздавался лишь голос владыки. Прибывшие со всего княжества гости с величайшим вниманием и почтением наблюдали, как вершится история их земли.