Уж замуж невтерпеж

Сам он… чудовище.

На каменном троне, там, где уже подобралось болото, протянуло зеленые лапы гнили и слизи, выбираясь на золото пола, сидела женщина. Она была… пожалуй, страшна.

Многорука.

И волосы её падали на плечи тугими локонами. То есть, сперва показалось, что локонами, но затем Брунгильда увидела, что это – змеи. И исполненные с таким мастерством, что казались они живыми.

Как и сама женщина.

Она была огромна, выше обычного человека.

И нага.

Но нагота её не казалась стыдной. Напротив, она была столь естественна, что иного и представить не выходило. Руки и ноги женщины украшали браслеты.

А браслеты – камни. Крупные. Темно-синего густого цвета.

Еще один, размером с кулак взрослого человека, крепился во лбу.

– А вот это – совсем другое дело, – сказал человек и, вытерев вспотевшие руки об одежду, подошел ближе. – Какая красота…

Он вытащил нож и, вставив между драгоценным сапфиром и металлом, надавил. Камень вышел легко. И следующий.

Брунгильду била дрожь.

И желание отвернуться. Но тот, кто держал её, сжимая голову в своих ладонях, требовал:

– Смотри!

И она смотрела.

Вор! И мерзавец! И разве можно вот так… разве…

Можно.

Камни исчезали в особом отделении пояса. И когда были собраны все, человек задрал голову, прикидывая, как добраться до последнего. Высоковато, конечно, но если подтянуться.

Он оперся на руку.

Вот так.

И еще выше.

Хрустнула и рассыпалась каменная змея, обдав мелкой пылью. И человек выругался. Но не отступил. Острие вошло в голову каменной богине, чтобы застрять.

– Твою же… – человек подергал нож, но тот держался крепко. – Ну же…

Мелькнула мысль отступиться. Того, что он взял, достаточно. Хорошая добыча. А за этим, последним, можно и вернуться. Потом. Когда он выйдет к побережью.

Но сама мысль о том, что придется бросить это сокровище раздражала до крайности. И человек подналег. Он надавил на клинок всею тяжестью тела. И тот вошел в камень.

С тихим хрустом.

По каменному лицу богини пробежала трещина. И Брунгильда заплакала от жалости к ней. Разве можно так? Вот так… разве…

– Отлично, – алый камень упал на ладонь и человек потер его об одежду. – Просто отлично…

Он сунул добычу в кошель.

Спрыгнул.

Огляделся с явным сожалением. Больше не было рядом ничего-то, что могло бы представить интерес. Вот и все.

Человек отвернулся и направился к выходу.

Шаг.

И шелест.

Он остановился. Тишина. Ничего. Ни теней, ни… конечно, ничего. Нервы.

Шаг.


И снова шелест. Чуть громче… еще шаг. Он спешит. Он уже переходит на бег, понимая, что нельзя оставаться. И страх, первозданный, первобытный, гонит его вперед.

А шелест становится громче. И он знает, что это шелестит.

Змеи.

Они стекают с головы богини, падая на пол тонкими нитями медных гадюк, и толстыми шнурами старых кобр. Они пока медлительны.

И сонны.

Они сплетаются узлами, обнимаются, согревая друг друга. И повинуясь воле той, что все еще прекрасна, несмотря на трещины, спешат покарать наглеца.

А он, оглянувшись на свою голову, замирает, ибо весь пол вдруг, все плиты золотые, все узоры на них, вдруг покрываются ковром змеиных тел.

А умирать от яда не больно.

Оказывается.

И только Брунгильда кричит. Она слышит свой крик. И хрип, раздирающий горло. Слышит и ничего-то не может сделать.

Она бьется.

И тонкая нить, сплетенная из крови и силы, лопает.

Оглушает.

И Брунгильда почти задохнулась. Она тонула где-то.

В нигде.

Во тьме, что сделалась плотной, тягучей. И тьма обнимала её. Тьма шептала многими голосами, повторяя имя Брунгильды. Тьма окутывала, тянула в себя. Она раскрылась голодной пастью водоворота, и Брунгильда поняла, что не выплывет. Что утянет её в глубины.

Хорошая смерть.

Тьма – то же море, только силы. А она… она ведь любит море.

Надо бороться.

Плыть.

Но… она слаба. Куда слабее, чем ей казалось. И зачем? Чего ради? Тут спокойно. Тут она дома. Никто не станет смеяться. Или шептаться. Глядеть с отвращением. Что ей терять? Здесь она не нужна, да и дома её не ждут… не примут… и пусть мир велик, но достаточно ли велик, чтобы в нем нашлось место для Брунгильды?

Она почти сдалась, когда покров тьмы вдруг треснул, высвобождая тень.

Та возникла перед Брунгильдой.

И вскинула руки, заставляя очнуться.

Губы тени дрогнули.

И Брунгильда услышала:

– Борись…

Бороться.

Именно.

Она дочь Торвальда. И внучка Харальда. Она дитя Островов и моря. Она ходила к Огненным скалам и ныряла в разлом, пытаясь найти хоть что-то, что можно было бы продать.

Она…

Выплывет.

Вот так.

– Спасибо, – Брунгильда не знала, как говорить здесь, где бы она ни находилась, но тень протянула руку и коснулась её. И тьма коснулась. И прикосновение это подарило боль.

А боль подстегнула.

И Брунгильда рвалась вверх. Выше. Быстрее. Туда, где дребезжал слабый огонек. Высоко. Слишком высоко. Но она сумеет. Она… она смогла выплыть тогда, из водоворота, когда ногу свела судорогой. И лодку провести сквозь бурю, что налетела с севера. Она… она на многое способна.

На то, что не сумеют те слабые хрупкие девицы, которые смеялись над ней. И когда у нее почти получилось, силы иссякли. Это было так обидно, так…

Тьма рассмеялась.