Уж замуж невтерпеж
Часть 25 из 106 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Яр…
– Славушка, – вздохнули над самым ухом, и крепкие руки, те самые, надежней которых в мире не было, обхватили её, закружили. – Как же соскучился я по тебе, Славушка.
И она, позабыв про честь и гордость, прильнула к его груди. Заглянула в глаза, разом потерявшись, позабывши обо всех обидах.
Если попросить брата… он ведь не откажет.
Он… надумал себе всякого про Старомысла. Но это ведь неправда. Сплетни. И та лесная колдунья тоже ошиблась. Или не ошиблась, но со зла оговорила. Бывает же такое? Бывает.
Конечно.
– Тише, родная моя… тише, – её гладили по голове, и Мудрослава успокаивалась.
Сердце в груди колотилось пойманною птицей.
Да, она поговорит с Яром.
Объяснит.
И…
– Все-то у нас будет хорошо, – заверили её и осторожно коснулись щеки. Отчего-то поцелуй этот заставил вздрогнуть, и на коже будто след липкий остался. Впрочем, ощущение этой липкости, самого следа, длилось недолго, сменившись тем же счастьем.
Тем же, но… не тем.
– Осталось немного потерпеть, – человек, лучше которого во всем мире не было, отстранился. Но рук Мудрославы не выпустил. – И помочь. Ты ведь сделаешь для меня кое-что?
Все, что угодно!
И сбежит, и… и Мудрослава прикусила губу, пытаясь выбраться из этой розовой безумной влюбленности, которая появилась слишком уж вдруг.
– Конечно, – говорить и то получалось с трудом. Казалось, что каждое произнесенное вслух слово разрушает их счастье.
А еще билась в голове мысль, что… много мыслей.
Про колдунью.
Яра.
Разговор. Потом. После. Надо молчать. Про колдунью и Яра так точно. Но если вдруг он спросит, Мудрослава не сумеет промолчать. И это тоже неправильно.
– Вот и чудесно, – в голубых глазах мелькнула тень.
Скука?
Разочарование? Обида опять заклокотала в груди. Да как смеет он…
– Тихо, тихо… – её руки перехватили и сжали. – Извини. Переборщил немного. Тут сложно силу чувствовать. Смотри на меня, девочка. Вот так. Только на меня. Ты видишь?
– Ви-жу, – выдавила Мудрослава, не способная отвести взгляд.
– Слышишь?
– Слышу.
– Слушай сюда, маленькая царевна. Ты любишь меня, я люблю тебя, – это было сказано в сторону и на диво скучным тоном. Правда, от слов этих сердце пустилось вскачь, но что-то внутри Мудрославы отметило и этот вот тон, и что глядит Старомысл уже в сторону. Не на неё. – Мы обязательно поженимся и будем жить долго и счастливо. Ясно?
– Д-да, – получилось донельзя жалобно.
– Вот и хорошо. Но для того ты мне должна помочь. Вот, возьми, – в руку что-то вложили. – Отнеси это ладхемке. Старшей. Той, которая некромантка. И подари. Проследи, чтобы взяла и надела.
– Зачем?
– Не твоего ума дело, – раздражено бросил Старомысл и все-таки отпустил Мудрославу. – Так нужно. Для нашего с тобой счастья. Ты же хочешь быть счастлива?
– Да.
– Вот видишь. И я. Не надо. Не ревнуй. Она ничего для меня не значит. Я люблю лишь тебя одну.
Вот теперь Мудрослава не поверила. Ни на мгновенье. То ли чары ослабли, то ли здравый смысл очнулся, но не поверила. И вдруг увидела его словно со стороны.
Красивый?
Пожалуй. Она-то ничего в мужской красоте не мыслит. Высок. Статен. Широк в плечах. Чуть тяжеловесен, но эта медвежья тяжеловесность нисколько не портит его. Избалован. И видно по лицу, по взгляду, по тому, как держится он, будто… будто не с Мудрославой Виросской беседует, но с какой-то девкою дворовой, которая готова за красивые глаза барину отдаться.
Мерзко стало.
До тошноты.
– Сделаешь, – он не спрашивал, он приказывал.
И Мудрослава с трудом, сдерживая рвущуюся наружу ярость, разлепила губы.
– Да.
– И не ищи встречи. Надо будет – сам найду. Никому о нас не говори. Об это – тоже. Будут спрашивать, соври, что твое. Подарок в знак симпатии.
– Да.
– И ладно, – он потянулся, как-то лениво ущипнул Мудрославу за щеку и бросил тихо, в сторону. – Царевна, царевна… баба – она баба и есть.
А потом ушел.
Как-то вдруг. Мудрослава же осталась. Она стояла, сжимая в руках что-то холодное и гладкое.
Камень.
Синий камень на цепочке. Цепочка красивая, витая, тонкой работы. А камень драгоценный огранен каплею. Оправа его тонка, почти незаметна. И сам хорош. Глубокого цвета, той морской удивительной синевы, которая и придает цену.
Надо же…
А ей хоть бы колечко поднес или там ленту для волос.
Баба…
Как он сказал?
– Мать, мать, мать… – душевно выразился попугай, слетая на ближайшую ветку. – Ять?
Первые буквы слова Мудрослава тактично недослышала, но в душе с попугаем всецело согласилась. И протянув руку, погладила птицу по ярким перьям. Попугай же склонил голову и осведомился хриплым голосом:
– Зар-р-раза?!
– Еще какая.
– На р-рею! На р-рею!
Мудрослава подняла синий камень. Может, вариант и неплохой. Но где ты тут рею-то найдешь?
Теттенике смотрела на воду.
– Пей, – велел брат, и она подчинилась, поднесла к губам и сделала глоток. Правда, от глотка этого малого её едва не вывернуло.
Брат встал.
Бросил что-то, отчего убрались и служанки, и рабыни, и прочий люд, который теперь глядел на Теттенике не со страхом – с ужасом.
– Хочешь, уедем? – сказал он, обнимая. И Теттенике всхлипнула.
Когда-то она плакала. Много. Но слезы лишь злили старуху, и она щипалась сильнее, и шипела, и говорила… много говорила.
Стоило моргнуть, и слезы унялись.
– К-куда?
– Куда-нибудь. Я тут говорил… мир велик. Я знал, что велик. Есть острова. Там холодно и камень, но красиво. Море вот. А есть Виросса, там тоже море имеется, но еще земли. Много земель. У меня тут спрашивали, как лошадей купить.
– А ты меня продашь?
– С лошадьми возьмут охотно, любого выбирай.
– Не хочу любого, – помотала головой Теттенике. – Да и нехорошо это. Сюда позвали. Я пришла. И теперь другого? Неправильно так. Я… я просто испугалась. Очень.
Она тихо-тихо вздохнула.
И брат разжал руки. Нахмурился. Потер подбородок.
– Славушка, – вздохнули над самым ухом, и крепкие руки, те самые, надежней которых в мире не было, обхватили её, закружили. – Как же соскучился я по тебе, Славушка.
И она, позабыв про честь и гордость, прильнула к его груди. Заглянула в глаза, разом потерявшись, позабывши обо всех обидах.
Если попросить брата… он ведь не откажет.
Он… надумал себе всякого про Старомысла. Но это ведь неправда. Сплетни. И та лесная колдунья тоже ошиблась. Или не ошиблась, но со зла оговорила. Бывает же такое? Бывает.
Конечно.
– Тише, родная моя… тише, – её гладили по голове, и Мудрослава успокаивалась.
Сердце в груди колотилось пойманною птицей.
Да, она поговорит с Яром.
Объяснит.
И…
– Все-то у нас будет хорошо, – заверили её и осторожно коснулись щеки. Отчего-то поцелуй этот заставил вздрогнуть, и на коже будто след липкий остался. Впрочем, ощущение этой липкости, самого следа, длилось недолго, сменившись тем же счастьем.
Тем же, но… не тем.
– Осталось немного потерпеть, – человек, лучше которого во всем мире не было, отстранился. Но рук Мудрославы не выпустил. – И помочь. Ты ведь сделаешь для меня кое-что?
Все, что угодно!
И сбежит, и… и Мудрослава прикусила губу, пытаясь выбраться из этой розовой безумной влюбленности, которая появилась слишком уж вдруг.
– Конечно, – говорить и то получалось с трудом. Казалось, что каждое произнесенное вслух слово разрушает их счастье.
А еще билась в голове мысль, что… много мыслей.
Про колдунью.
Яра.
Разговор. Потом. После. Надо молчать. Про колдунью и Яра так точно. Но если вдруг он спросит, Мудрослава не сумеет промолчать. И это тоже неправильно.
– Вот и чудесно, – в голубых глазах мелькнула тень.
Скука?
Разочарование? Обида опять заклокотала в груди. Да как смеет он…
– Тихо, тихо… – её руки перехватили и сжали. – Извини. Переборщил немного. Тут сложно силу чувствовать. Смотри на меня, девочка. Вот так. Только на меня. Ты видишь?
– Ви-жу, – выдавила Мудрослава, не способная отвести взгляд.
– Слышишь?
– Слышу.
– Слушай сюда, маленькая царевна. Ты любишь меня, я люблю тебя, – это было сказано в сторону и на диво скучным тоном. Правда, от слов этих сердце пустилось вскачь, но что-то внутри Мудрославы отметило и этот вот тон, и что глядит Старомысл уже в сторону. Не на неё. – Мы обязательно поженимся и будем жить долго и счастливо. Ясно?
– Д-да, – получилось донельзя жалобно.
– Вот и хорошо. Но для того ты мне должна помочь. Вот, возьми, – в руку что-то вложили. – Отнеси это ладхемке. Старшей. Той, которая некромантка. И подари. Проследи, чтобы взяла и надела.
– Зачем?
– Не твоего ума дело, – раздражено бросил Старомысл и все-таки отпустил Мудрославу. – Так нужно. Для нашего с тобой счастья. Ты же хочешь быть счастлива?
– Да.
– Вот видишь. И я. Не надо. Не ревнуй. Она ничего для меня не значит. Я люблю лишь тебя одну.
Вот теперь Мудрослава не поверила. Ни на мгновенье. То ли чары ослабли, то ли здравый смысл очнулся, но не поверила. И вдруг увидела его словно со стороны.
Красивый?
Пожалуй. Она-то ничего в мужской красоте не мыслит. Высок. Статен. Широк в плечах. Чуть тяжеловесен, но эта медвежья тяжеловесность нисколько не портит его. Избалован. И видно по лицу, по взгляду, по тому, как держится он, будто… будто не с Мудрославой Виросской беседует, но с какой-то девкою дворовой, которая готова за красивые глаза барину отдаться.
Мерзко стало.
До тошноты.
– Сделаешь, – он не спрашивал, он приказывал.
И Мудрослава с трудом, сдерживая рвущуюся наружу ярость, разлепила губы.
– Да.
– И не ищи встречи. Надо будет – сам найду. Никому о нас не говори. Об это – тоже. Будут спрашивать, соври, что твое. Подарок в знак симпатии.
– Да.
– И ладно, – он потянулся, как-то лениво ущипнул Мудрославу за щеку и бросил тихо, в сторону. – Царевна, царевна… баба – она баба и есть.
А потом ушел.
Как-то вдруг. Мудрослава же осталась. Она стояла, сжимая в руках что-то холодное и гладкое.
Камень.
Синий камень на цепочке. Цепочка красивая, витая, тонкой работы. А камень драгоценный огранен каплею. Оправа его тонка, почти незаметна. И сам хорош. Глубокого цвета, той морской удивительной синевы, которая и придает цену.
Надо же…
А ей хоть бы колечко поднес или там ленту для волос.
Баба…
Как он сказал?
– Мать, мать, мать… – душевно выразился попугай, слетая на ближайшую ветку. – Ять?
Первые буквы слова Мудрослава тактично недослышала, но в душе с попугаем всецело согласилась. И протянув руку, погладила птицу по ярким перьям. Попугай же склонил голову и осведомился хриплым голосом:
– Зар-р-раза?!
– Еще какая.
– На р-рею! На р-рею!
Мудрослава подняла синий камень. Может, вариант и неплохой. Но где ты тут рею-то найдешь?
Теттенике смотрела на воду.
– Пей, – велел брат, и она подчинилась, поднесла к губам и сделала глоток. Правда, от глотка этого малого её едва не вывернуло.
Брат встал.
Бросил что-то, отчего убрались и служанки, и рабыни, и прочий люд, который теперь глядел на Теттенике не со страхом – с ужасом.
– Хочешь, уедем? – сказал он, обнимая. И Теттенике всхлипнула.
Когда-то она плакала. Много. Но слезы лишь злили старуху, и она щипалась сильнее, и шипела, и говорила… много говорила.
Стоило моргнуть, и слезы унялись.
– К-куда?
– Куда-нибудь. Я тут говорил… мир велик. Я знал, что велик. Есть острова. Там холодно и камень, но красиво. Море вот. А есть Виросса, там тоже море имеется, но еще земли. Много земель. У меня тут спрашивали, как лошадей купить.
– А ты меня продашь?
– С лошадьми возьмут охотно, любого выбирай.
– Не хочу любого, – помотала головой Теттенике. – Да и нехорошо это. Сюда позвали. Я пришла. И теперь другого? Неправильно так. Я… я просто испугалась. Очень.
Она тихо-тихо вздохнула.
И брат разжал руки. Нахмурился. Потер подбородок.