Уж замуж невтерпеж

Невысокая.

Не худая, не толстая, самое оно. И волосья у ней, оказывается, имеются. Рыжие. Только обрезаны коротко больно и зачесывает она их гладко. Да сеткою сверху прикрывает. Только непослушные прядки сквозь сетку пробиваются, ложатся завиточками.

Переоделась опять же.

– Ишь ты! – восхитился Яр как-то даже громко, пришлось опять за косу дернуть. – Ай!

И шепотом добавил:

– Оторвешь, потом сама клеить будешь.

– Веди себя прилично, – Мудрослава косу отпустила, с неудовольствием отметив, что в прежнем, размалеванном виде, ладхемка ей нравилась куда больше. Прежнюю-то её ни один нормальный мужик всерьез не примет, а теперь вот глядят.

Все.

Шепчутся.

Хмурятся ладхемцы, и глава посольства даже выступает вперед, склоняется, говорит что-то, явно неодобрительное.

– Мою сестру боги одарили щедро, – голос Ариции Ладхемской не оставляет шансов расслышать, что же такое втолковывали её сестрице. – Но дар её весьма… своеобразен.

А вот сама Ариция осталась в прежнем виде.

К счастью.

– Она способна заглянуть в человека и понять, отчего умер он.

Тихо стала.

– Некромантка, что ли? – осведомился Яр шепотом. Но услышали, кажется, все.

Боги, когда же он молчать научится-то?!

– Ладхемская принцесса не осквернила бы себя прикосновением к проклятому искусству чернокнижия! – громко отозвался глава посольства, вперившись в Яра свирепо. А тот плечами пожал.

– А я чего? Я так… спросить.

– Некромантия не имеет отношения к чернокнижию и тьме, – заметил Ричард, отводя взгляд. А ведь ладхемку рассмотрел, как и прочие.

Все-то смотрели.

Старомысл.

Он тоже. Вперился тяжелым взглядом. И… и Мудрослава ощутила прилив ярости. Как смеет он? Как… на эту вот… тощую.

Бледную.

Моль.

– Некромантия учит тому, как работать с мертвой материей. Сохранять её. Изменять. Использовать. В ней множество разделов и большая часть их далека от истинной тьмы. И потому в таком даре нет ничего стыдного, – это было сказано громко и на диво жестко, отчего шепоток, родившийся было средь людей, стих. – Напротив, дар этот весьма редок. И оттого ценен.

И замолчал.

А Старомысл все смотрит и смотрит. Отчего он смотрит? На ладхемку? Он ведь говорил о любви. Разве тот, кто любит, будет глядеть на другую женщину? И так, бесстыдно?

Сердце заныло. И зубы. И появилось недостойное желание завизжать, затопать ногами.

– Спокойно, – Яр почувствовал и подхватил под руку. – Дыши глубже. Это морок. Только морок.

Морок.

И Мудрослава понимает. Разумом. Вот только сердце сбоит. Сердцу разум не прикажет. А во рту сделалось кисло, будто она ненароком порченного молока хлебнула.

Она прикрыла глаза и стояла.

Долго?

Верно, долго, а Яр стоял рядом. Вот так и за руку держал, сжимая крепко, отчего на душе словно бы легче становилось. Главное, что когда Мудрослава открыла глаза, то все переменилось.

Нет, старуха лежала на столе, только избавленная от лохмотьев.

Она была вовсе не страшной.


Напротив, она гляделась ненастоящею. Желтая кожа. Какое-то сухое легкое тело, глядеть на которое стыдно, но Мудрослава вперилась взглядом.

Зацепилась.

– И все-таки, – чей-то голос нарушил затянувшуюся тишину. – Возможно, не стоит юным девам видеть…

– Бросьте, – отмахнулась Ариция Ладхемская. – Я не раз и не два бывала в анатомическом театре. Это весьма познавательно.

– Я мертвецов не боюсь, – островитянка нахмурилась.

Степнячка лишь покачала головой и прижала к подбородку кулачки. А вот рядом с ней людей почти и не было, только один, невысокий хмурый и в роскошном халате, наброшенном поверх другого столь же роскошного, из-под которого, кажется, и третий выглядывал. Он стоял, обнимая хрупкую девушку, и что-то настойчиво говорил ей на ухо.

А остальные?

– Потом расскажу, как оно вышло, – Яр отпустил руку. – Старуха свое получила. Девочку вот жаль. Слухи пойдут.

Мудрослава кивнула.

Расскажет.

Все странно. Не так. Не как должно.

Ладхемская принцесса склонилась над телом. Она осторожно коснулась головы старухи. Прислушалась к чему-то…

Пальцы пробежали по лицу. Замерли на закрытых глазах. Переместились на грудь.

На живот.

Они рисовали странные узоры, и Мудрослава вдруг ощутила острую зависть. Выходит, что вот эта, разряженная в пух и прах ладхемка, что-то умеет? Что-то такое, недоступное самой Мудрославе?

У Мудрославы тоже дар.

Но… её не учили им пользоваться. К чему? Разве вместно царевне ворожить? Она-то и должна, что силу свою детям передать, род укрепляя. В том её истинное призвание, а все прочее – от демонов.

А в Ладхеме, выходит…

Мудрослава прикусила губу. И поглядела на Яра. Тот смотрел. Все смотрели. На тело. На принцессу, ныне саму на себя не похожую. На то, как спокойно, умело двигались руки её. А на лице играла безмятежная улыбка.

И вот она отступила.

С благодарностью кивнула Ксандру, который подал влажное полотенце. И долго старательно вытирала им руки.

Каждый палец.

Каждый, чтоб его, палец… будто и не замечая ни людей, ни ожидания их.

– Она умерла, – сказала, наконец, Летиция Ладхемская.

– Мы заметили, – Мудрослава прикусила губу, кляня себя за вырвавшиеся эти слова.

– Давно. Это… сложно объяснить, но она… – Летиция уставилась на свои руки. – Она была мертва. И в то же время жила. Не понимаю!

В этом голосе было столько отчаяния.

– Я видела, как она умирала. Она… отравила кого-то. Убила. Смерть оставляет отпечаток на человеке. Но та, другая, забрала её с собой. Так тоже бывает. А эта женщина не захотела уходить. И осталась. Только все равно умерла. А чтобы жить… она… она убивала.

Тихо.

Очень тихо. И слышно, как колотится сердце.

– Девушек. Она их забирала и убивала.

А степняки слушают внимательно. И с каждым произнесенным словом лицо мужчины темнеет. И вот уже не он поддерживает Теттенике, но она цепляется за руки его, словно пытаясь удержать.

Остановить.

Что?

– Она забирала их жизни себе, но этого было мало. И она пришла сюда. Она… хотела забрать её жизнь, – Летиция Ладхемская повернулась к степнячке. – Но почему-то просто так сделать этого не могла. Извините. Смерть, она всегда слегка размывает восприятие. Всякий раз по иному. Но… кем бы ни была эта женщина, тело лучше сжечь.

Она протянула полотенце к Ксандру.

– И еще… – Летиция задумалась ненадолго. – Могу я поговорить с вами? Наедине?

– Это неприлично! – взвизгнула пухлая женщина, которая, верно, выполняла ту же роль, что и боярыня Никитская при Мудрославе. – Наедине! Это… это вас скомпрометирует!