Увидимся в темноте
Часть 11 из 48 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Квинтэссенция хипстерни: аккуратный череп, аккуратная – волосок к волоску – прическа; штаны в облипку, с низкой, прости господи, мотней. Не было дня, чтобы эти чертовы недоштаны не промелькнули где-нибудь поблизости от Брагина, это называется – уличная мода. Зато черная футболка – вне всякой моды, полгорода в таких ходит. И сейчас, и десять, и двадцать лет назад. Футболка самая обычная, да. Если не считать надписи.
WAKE ME UP WHEN THE LIFE ENDS[4].
Брагин не особенно силен в английском, но общий смысл послания понимает: что-то фрондерское и выпендрежное насчет конца жизни, ах ты, сукин сын. Что ты вообще знаешь про конец жизни?
Успокойся уже, Сергей Валентинович. Уймись, а?
Лицо тоже аккуратное, правильное, пропорции соблюдены идеально. Настолько идеально, что если раскладывать физиономию вновь прибывшего на геометрические составляющие, то все квадраты, параллелограммы и треугольники подойдут друг другу идеально, без всяких зазоров. Все с ним хорошо, с лицом, отвернешься и не вспомнишь. А вот очочки приметные: узкие, в тонкой железной оправе, стекла не прозрачные, а какие-то дымчатые, слегка затемненные. Очевидно, у парня проблемы со зрением. А может, и нет, кто этих хипстеров поймет?
Кофе явно предназначался девчонке, но аккуратный парнишка даже не подумал к ней подойти; понимает, что та обслуживает клиента. Вышколенный.
– Вот, посмотрите.
Кира протянула Брагину несколько небольших коробок с прозрачными пластиковыми окошками.
– Можете пока выбрать цвет.
Черный, синий, красный. Розовый, как волосы у девчонки. Пока следователь рассматривал плюшевые кольца с прикрепленными к ним цепочками, Кира успела отойти к стойке, у которой ее уже ждал ботан.
– Привет, Феликс.
– Капучино.
– Спасибо.
Черт бы побрал Пасхавера с его теориями. Черт бы побрал самого Брагина, не должен он рассматривать эту роскошь специфического человеческого общения. А вот, поди ж ты, рассматривает и даже прикидывает, что все пасхаверовские домыслы вполне могли оказаться правдой. И какая-нибудь девчонка в каком-нибудь похожем магазинчике продала Альтисту закамуфлированные плюшем железные кольца, даже не подозревая, для каких целей он их покупает.
Может, так. Может, нет.
Девица и ботан о чем-то тихо разговаривали, – как приятели, а не как влюбленные. Да и приведи очкарик это розовое чудо в семью, его родители вряд ли обрадовались бы такому приобретению. Наверняка и семья хорошая, преподавательско-профессорская, интеллигентные шататели режима. С утра до вечера заседают на фейсбуках, шпыняя власть и проклиная ее в самых красочных причастных оборотах. Зачем им невестка, заведующая резиновыми куклами и фаллоимитаторами? Найди себе другую, сынок, из нашего круга.
Брагин даже пожалел ботана, но ровно до той минуты, пока парень не снял свои узкие дымчатые очки – чтобы протереть их мягкой салфеткой. Не так он прост, этот Феликс. Глаза у Феликса жесткие и холодные, очень цепкие; цвет так сразу не определишь – олово, сталь? Все-таки олово. Вроде бы давно остывшее, но где-то в глубине все еще затухает и никак не может затухнуть огонь.
– Выбрали что-нибудь? – спросила у Брагина Кира.
– Подумаю еще.
– Ага. Хорошо.
– Спокойной ночи.
– И вам.
Молодые люди улыбаются Брагину и тут же забывают о его существовании. На правой руке девчонки (той, в которой зажат стаканчик с кофе) – браслет. Кожаный шнурок, несколько раз обмотанный вокруг запястья, и вместо застежки – изящный латунный якорь с обвивающим его осьминогом.
Занятная штуковина.
2019. ОКТЯБРЬ.
У НОЧИ ТЫСЯЧИ ГЛАЗ/NIGHT HAS A THOUSAND EYES
(1948 г.) 81 мин.
…Надеждам не суждено сбыться.
Не в этот раз.
Придя в себя, я снова вижу Комнату. В ней почти ничего не изменилось, разве что запас галет пополнился. И со мной никаких существенных изменений не произошло, разве что болит голова. Боль неявная, струящаяся – от висков к затылку, – и еще сухость во рту. И металлический привкус, который немедленно хочется чем-то заесть. Галетами.
Не собираюсь прикасаться к ним.
Достаточно того, что ТотКтоЗаДверью прикасался. Был здесь. Пришел вслед за туманом – и… «И» вызывает приступ паники, животный страх накрывает меня, рвет когтями внутренности.
Ничего он не сделал.
Ни с Лорен Бэколл (фотография на месте), ни со мной. Достаточно ощупать себя, чтобы понять это. Джинсы, носки, футболка – вещи, доставшиеся от четверга, нет только куртки и кроссовок. И рюкзака, в котором сложено то, что делает меня мной: паспорт, телефон, планшет, ключи. Мысленно перебирать его содержимое – еще один способ занять истерзанный Комнатой разум. В этом случае рюкзак вырастает до размеров Доломитовых Альп, где я могла бы остаться. Жить с Аттилой или с кем-то другим. Или сама по себе. Работать в сувенирной лавке или в пункте проката горнолыжного снаряжения – разве это не счастье? Разве не счастье – мести волосы в парикмахерском салоне с маленькой табличкой на двери: «Здесь говорят по-русски»? И ждать конца сезона, когда волос на полу станет ощутимо меньше. И сувенирные лавки перестанут ломиться от посетителей, и за снаряжением в пункт проката никто не заглянет.
Самое время для чтения.
Я люблю читать. Это болезненная любовь, почти патологическая. Всю жизнь я хваталась за книги, как утопающий хватается за края полыньи посередине замерзшего озера. Не соленого – самого обыкновенного, каких под Питером миллион: Краснофлотское или там Врёво. Или Вуокса с Гупиярви. Мое собственное Гупиярви не бывает летним – только зимним. Льдистые края полыньи то и дело обламываются и уходят под воду. Туда, где чего только ни скопилось: постмодернистский беллетристический хлам, брошюры, популяризирующие науку; скучный Теккерей, оба Манна – Томас и Генрих, Хантер Томпсон (недооценен как писатель) и Жозе Сарамаго (переоценен). Тысячи имен хранятся в слежавшемся придонном иле моей памяти, тысячи сюжетов. Сюжет с Комнатой, в которой я оказалась, тоже разрабатывался. С разной степенью достоверности и изобретательности, вас бы сюда, писаки, вас бы сюда! Но здесь лишь я, никого другого нет, а когда-то прочитанное или увиденное ничем не может мне помочь. Рецепты по выживанию из брошюр тоже не годятся. Они касаются тайги, пустынь (включая арктическую и антарктическую), а еще ситуаций, когда на тебя упала железобетонная балка во время землетрясения. Травмы конечностей, черепа и позвоночника, синдром длительного сдавления – вот что за этим следует. Непрекращающаяся боль, к которой трудно приспособиться.
Я бы приспособилась.
К любому виду травм, который оставляет шансы на жизнь, оставляет надежду. Но я безнадежно заперта в Комнате и понятия не имею, почему я здесь, зачем. Похищение ради выкупа? Вот только кто будет платить за нищебродку с зарплатой в тридцать пять тысяч, из которых двадцатка уходит на съемную квартиру? Есть еще премии и процент от продаж, они исправно откладываются на путешествия – бюджетные перелеты и хостелы, – но слишком малы, чтобы заинтересовать ТогоКтоЗаДверью. И моя заполошная маман, с которой мы целый год в ссоре, вряд ли представляет целевую аудиторию для похитителей. Все, что у нее есть, – двухкомнатная хрущоба в Северодвинске, даже сейчас я не хотела бы в ней оказаться…
Я хотела бы в ней оказаться. Больше всего на свете.
Море в окне, что может быть прекраснее?
Само окно.
Можно распахнуть его настежь, а можно не распахивать, украсить наклейками: рождественские олени и колокольчики, а еще снеговик в красном шарфе. С надписью на круглом облачке, вылетающем изо рта, «Oh, shit!».
О, дерьмо.
Вот дерьмо. Дерьмо, дерьмо!.. Когда я выхожу из оцепенения, то думаю именно так. Это полные злого отчаяния мысли; почему я не осталась в Северодвинске? В компании со снеговиком и рождественскими оленями, лучше вернуться к рюкзаку. Паспорт, телефон, планшет, ключи. Два маленьких пакетика корма для Шошо, которыми я разжилась в ближайшем к «Опоссуму» супермаркете. Акционный товар, «Не для продажи». Я хорошо помню парня, который раздавал пакетики: долговязый, с бледным узким лицом. Впалые щеки украшены клочками темного пуха, следы от подсохших фурункулов на лбу. Мог бы он оказаться ТемКтоЗаДверью?
Вряд ли. Его даже посетителем «Розового опоссума» не представишь: слишком застенчив пух на его щеках. Слишком невесом. И выглядел парень затравленным: очевидно, обращение к посетителям супермаркета доставляло ему дискомфорт. Фурункулы, опять же. Прямо жалко его.
Себя пожалей.
Успею еще. Или нет? Смерть двадцатитрехлетней девушки (если, конечно, она не страдает каким-нибудь серьезным заболеванием и давно перебралась в хоспис) – всегда неожиданность. Нежданчик, как говорит Дашка. Вот тебе и нежданчик прилетел. Самое время по-идиотски расхохотаться, но вместо этого я по-идиотски кричу что-то несвязное. Что-то настолько несусветное и таким диким истошным голосом, что стыжусь сама себя. Оттого и закрываю уши ладонями. ТотКтоЗаДверью – он наблюдает за мной или нет? Как я корчусь здесь в муках, сплю или сижу в углу кровати, вжавшись в колени подбородком. Как дергаю за поводок, который ограничивает свободу передвижения даже по такому небольшому пространству. Вроде бы простая конструкция, но все в ней продумано до мелочей. Железное кольцо, обхватывающее щиколотку, обернуто мягким плюшем, чтобы не натирать кожу. В детстве у меня была шуба из такого плюша, а еще я помню плюшевую шляпу маман. Широкополую и развесистую – собственных кройки и шитья. Маман прогуливалась в ней по магазинам вдоль Приморского бульвара, а потом сворачивала на улицу Макаренко и тащила меня за собой. Ненавижу свое детство. Свою жизнь, пойманную в железное кольцо. В одном месте под плюшем прощупывается замок – наверняка незатейливый; примерно такой, каким украшены секс-наручники в «Опоссуме». Они тоже бывают плюшевыми, всякие там Love to Love ATTACH ME, – и хорошо раскупаются мужичками за сорокет. А то и за полтос – для своих молодых тупорылых подружек. Моя парфюмерная Дашка – как раз из подружек, два месяца назад она обзавелась папиком. Приземистый лысеющий папик имеет одно неоспоримое преимущество перед любым секс-символом из рекламы бритвенных станков: он богат. Не баснословно, иначе не поперся бы в Дашкин магазин выбирать духи для жены на ее столетний юбилей, поручил бы это специально обученному человеку из ближнего круга. Или телохранителю. Но у папика нет телохранителей, только должность в какой-то спецструктуре околотаможни, довольно хлебная. Он уже успел пообещать Дашке две недели в Доминикане и даже показательно свозил в приграничную финскую Иматру, в гостиницу при аквапарке. Перед поездкой Дашка забегала ко мне за духами с феромонами, но на попытки втюхать ей секс-игрушки ответила отказом, даже в лице переменилась. Папик – человек старой закалки, традиционалист, а не какой-нибудь извращенец. Ну, конечно, только я могла вляпаться в извращенца. Иначе не было бы Комнаты. Короткого поводка, к которому я пристегнута. Кольца на щиколотке. Если это не реалити-шоу, в котором я ни с того ни с сего оказалась…
Это не реалити-шоу.
И не надейся — стрекочет дельфин здравого смысла. Я уже знаю, что последует дальше: желудочный спазм, приступ тошноты и желание разбить голову о стену. ТотКтоЗаДверью – не обязательно извращенец. У сажающих двадцатитрехлетних девушек на цепь есть и другие определения. Маньяк. Серийный убийца. В кино определения всегда озвучивает небритый коп с красными от усталости глазами. С грязными волосами, в грязной рубашке с залоснившимися манжетами. Кто-то вроде Брэда Питта. Или Мэттью Макконахи, раньше (до Четверга, в прошлой жизни) я не пропускала сериалы, где никто не остается в безопасности. Кроме меня и Шошо – по ту сторону экрана.
Теперь я – по эту.
Где никому не спастись. Учитывая, что все в Комнате выверено до последнего сантиметра. Обустроено с убийственной методичностью и вниманием к самым крошечным деталям. Туалетная бумага, два рулона которой стоят на бачке, – она с запахом лаванды, из дорогих. Ненавижу отдушки для задницы, лаванду – особенно. ТотКтоЗаДверью ничего не знает обо мне. Кроме того, что можно почерпнуть в обычном паспорте: в нем значится старый домашний адрес в Северодвинске – с маман, но без Шошо. В нем значатся имя, год и месяц рождения и еще какие-то несущественные мелочи. Заставка на смартфоне тоже не прибавит знаний, хотя – по невероятной иронии судьбы – на ней изображен злодей Джокер. Не тот, который Джек Николсон, а тот, который Хит Леджер, из «Темного рыцаря». На заставке ужасная, кровавая улыбка Джокера пробивается сквозь туман – полускрытая такой же кровавой надписью: WHY SO SERIOUS?
Почему так серьезно, мать твою.
Потому что.
ТотКтоЗаДверью – еще хуже, чем Джокер, много-много хуже. Но вряд ли похож на него: ни в одном магазине такому инфернальному типу не продали бы туалетную бумагу. Ничего бы не продали. Но туалетная бумага – вот она. И галеты. И бутылка с водой. ТотКтоЗаДверью спокойно расхаживает по супермаркетам, бросает покупки в тележку, улыбается кассиршам – не кровавой, а самой обычной улыбкой. Протягивает им скидочную карту, наличные или кредитку. И, оплатив счет, уходит прочь. И кассирши не глядят ему вслед, и в страшном сне им не может привидеться, кто он на самом деле.
Это я – в страшном сне.
Все попытки проснуться – тщетны. Как тщетны усилия представить ТогоКтоЗаДверью. Он точно не Джокер, тогда какой он? Не имеет значения. Для меня, приговоренной к Комнате. Но для него, очевидно, все по-другому. Иначе он не пускал бы впереди себя змеиный туман. Для чего он это делает? Чтобы я не увидела его лицо! Об этом сообщает мне дельфин здравого смысла. Напоследок, прежде чем скрыться в бездне. Я не раздумывая отправилась бы за ним, бросилась бы в эту бездну – так глубоко, насколько позволит это проклятое кольцо на ноге.
Насколько?
Мама. Мамочка, мамочка, моя мамочка. Пожалуйста, пожалуйста! Забери меня отсюда…
2019. ИЮЛЬ.
СТАВКИ НА ЗАВТРА/ODDS AGAINST TOMORROW
(1959 г.) 96 мин.
…Спустя полтора месяца после ночного разговора Брагина с судмедэкспертом Пасхавером в группе появилась Джанго.
К тому времени была установлена личность второй жертвы и найдена третья, которая так и осталась неопознанной. В остальном все было как обычно. Чисто вымытые волосы, восковая маска, пальто. На этот раз – из легкой джинсовой ткани, с множеством накладных карманов самых разных размеров, пóлы разной длины, необработанные швы.
Девушку же, чье тело было извлечено из «горчичника», звали Аяна Уласова, и с Ольгой Трегубовой ее связывали только смерть и вытащенный из подкладки счет-извещение. Во всем остальном судьбы девушек разительно отличались друг от друга. «Два мира, два Шапиро», – как грустно пошутил все тот же Пасхавер.
Из родственников у Трегубовой имелись только тетка, уехавшая на север, и старший брат, который давно не поддерживал отношений с сестрой. Камнем преткновения оказалась череповецкая квартира их матери, родной сестры Оксаны Якубиной. Они так и не сумели поделить ее – в основном из-за жены брата, ушлой гиенистой бабенки, и Ольге пришлось уехать в Питер. Себе на погибель. Аяна Уласова была единственной дочерью обеспеченных родителей, правда давно живущих в Австрии, в маленьком городке с видом на Альпы.
– Объяснишь мне, почему она вернулась в Россию? – все спрашивал у Брагина капитан Вяткин. – Ведь могла бы где угодно заякориться, учитывая размер кошелька ее папаши.
– Объяснишь мне, почему ее никто не хватился? – отвечал вопросом на вопрос Сергей Валентинович. – Полторы тысячи подписчиков в Инстаграме, тысяча сто – на Ютьюбе. И хоть бы кто-нибудь для хохмы поинтересовался, куда подевалась девчонка.
WAKE ME UP WHEN THE LIFE ENDS[4].
Брагин не особенно силен в английском, но общий смысл послания понимает: что-то фрондерское и выпендрежное насчет конца жизни, ах ты, сукин сын. Что ты вообще знаешь про конец жизни?
Успокойся уже, Сергей Валентинович. Уймись, а?
Лицо тоже аккуратное, правильное, пропорции соблюдены идеально. Настолько идеально, что если раскладывать физиономию вновь прибывшего на геометрические составляющие, то все квадраты, параллелограммы и треугольники подойдут друг другу идеально, без всяких зазоров. Все с ним хорошо, с лицом, отвернешься и не вспомнишь. А вот очочки приметные: узкие, в тонкой железной оправе, стекла не прозрачные, а какие-то дымчатые, слегка затемненные. Очевидно, у парня проблемы со зрением. А может, и нет, кто этих хипстеров поймет?
Кофе явно предназначался девчонке, но аккуратный парнишка даже не подумал к ней подойти; понимает, что та обслуживает клиента. Вышколенный.
– Вот, посмотрите.
Кира протянула Брагину несколько небольших коробок с прозрачными пластиковыми окошками.
– Можете пока выбрать цвет.
Черный, синий, красный. Розовый, как волосы у девчонки. Пока следователь рассматривал плюшевые кольца с прикрепленными к ним цепочками, Кира успела отойти к стойке, у которой ее уже ждал ботан.
– Привет, Феликс.
– Капучино.
– Спасибо.
Черт бы побрал Пасхавера с его теориями. Черт бы побрал самого Брагина, не должен он рассматривать эту роскошь специфического человеческого общения. А вот, поди ж ты, рассматривает и даже прикидывает, что все пасхаверовские домыслы вполне могли оказаться правдой. И какая-нибудь девчонка в каком-нибудь похожем магазинчике продала Альтисту закамуфлированные плюшем железные кольца, даже не подозревая, для каких целей он их покупает.
Может, так. Может, нет.
Девица и ботан о чем-то тихо разговаривали, – как приятели, а не как влюбленные. Да и приведи очкарик это розовое чудо в семью, его родители вряд ли обрадовались бы такому приобретению. Наверняка и семья хорошая, преподавательско-профессорская, интеллигентные шататели режима. С утра до вечера заседают на фейсбуках, шпыняя власть и проклиная ее в самых красочных причастных оборотах. Зачем им невестка, заведующая резиновыми куклами и фаллоимитаторами? Найди себе другую, сынок, из нашего круга.
Брагин даже пожалел ботана, но ровно до той минуты, пока парень не снял свои узкие дымчатые очки – чтобы протереть их мягкой салфеткой. Не так он прост, этот Феликс. Глаза у Феликса жесткие и холодные, очень цепкие; цвет так сразу не определишь – олово, сталь? Все-таки олово. Вроде бы давно остывшее, но где-то в глубине все еще затухает и никак не может затухнуть огонь.
– Выбрали что-нибудь? – спросила у Брагина Кира.
– Подумаю еще.
– Ага. Хорошо.
– Спокойной ночи.
– И вам.
Молодые люди улыбаются Брагину и тут же забывают о его существовании. На правой руке девчонки (той, в которой зажат стаканчик с кофе) – браслет. Кожаный шнурок, несколько раз обмотанный вокруг запястья, и вместо застежки – изящный латунный якорь с обвивающим его осьминогом.
Занятная штуковина.
2019. ОКТЯБРЬ.
У НОЧИ ТЫСЯЧИ ГЛАЗ/NIGHT HAS A THOUSAND EYES
(1948 г.) 81 мин.
…Надеждам не суждено сбыться.
Не в этот раз.
Придя в себя, я снова вижу Комнату. В ней почти ничего не изменилось, разве что запас галет пополнился. И со мной никаких существенных изменений не произошло, разве что болит голова. Боль неявная, струящаяся – от висков к затылку, – и еще сухость во рту. И металлический привкус, который немедленно хочется чем-то заесть. Галетами.
Не собираюсь прикасаться к ним.
Достаточно того, что ТотКтоЗаДверью прикасался. Был здесь. Пришел вслед за туманом – и… «И» вызывает приступ паники, животный страх накрывает меня, рвет когтями внутренности.
Ничего он не сделал.
Ни с Лорен Бэколл (фотография на месте), ни со мной. Достаточно ощупать себя, чтобы понять это. Джинсы, носки, футболка – вещи, доставшиеся от четверга, нет только куртки и кроссовок. И рюкзака, в котором сложено то, что делает меня мной: паспорт, телефон, планшет, ключи. Мысленно перебирать его содержимое – еще один способ занять истерзанный Комнатой разум. В этом случае рюкзак вырастает до размеров Доломитовых Альп, где я могла бы остаться. Жить с Аттилой или с кем-то другим. Или сама по себе. Работать в сувенирной лавке или в пункте проката горнолыжного снаряжения – разве это не счастье? Разве не счастье – мести волосы в парикмахерском салоне с маленькой табличкой на двери: «Здесь говорят по-русски»? И ждать конца сезона, когда волос на полу станет ощутимо меньше. И сувенирные лавки перестанут ломиться от посетителей, и за снаряжением в пункт проката никто не заглянет.
Самое время для чтения.
Я люблю читать. Это болезненная любовь, почти патологическая. Всю жизнь я хваталась за книги, как утопающий хватается за края полыньи посередине замерзшего озера. Не соленого – самого обыкновенного, каких под Питером миллион: Краснофлотское или там Врёво. Или Вуокса с Гупиярви. Мое собственное Гупиярви не бывает летним – только зимним. Льдистые края полыньи то и дело обламываются и уходят под воду. Туда, где чего только ни скопилось: постмодернистский беллетристический хлам, брошюры, популяризирующие науку; скучный Теккерей, оба Манна – Томас и Генрих, Хантер Томпсон (недооценен как писатель) и Жозе Сарамаго (переоценен). Тысячи имен хранятся в слежавшемся придонном иле моей памяти, тысячи сюжетов. Сюжет с Комнатой, в которой я оказалась, тоже разрабатывался. С разной степенью достоверности и изобретательности, вас бы сюда, писаки, вас бы сюда! Но здесь лишь я, никого другого нет, а когда-то прочитанное или увиденное ничем не может мне помочь. Рецепты по выживанию из брошюр тоже не годятся. Они касаются тайги, пустынь (включая арктическую и антарктическую), а еще ситуаций, когда на тебя упала железобетонная балка во время землетрясения. Травмы конечностей, черепа и позвоночника, синдром длительного сдавления – вот что за этим следует. Непрекращающаяся боль, к которой трудно приспособиться.
Я бы приспособилась.
К любому виду травм, который оставляет шансы на жизнь, оставляет надежду. Но я безнадежно заперта в Комнате и понятия не имею, почему я здесь, зачем. Похищение ради выкупа? Вот только кто будет платить за нищебродку с зарплатой в тридцать пять тысяч, из которых двадцатка уходит на съемную квартиру? Есть еще премии и процент от продаж, они исправно откладываются на путешествия – бюджетные перелеты и хостелы, – но слишком малы, чтобы заинтересовать ТогоКтоЗаДверью. И моя заполошная маман, с которой мы целый год в ссоре, вряд ли представляет целевую аудиторию для похитителей. Все, что у нее есть, – двухкомнатная хрущоба в Северодвинске, даже сейчас я не хотела бы в ней оказаться…
Я хотела бы в ней оказаться. Больше всего на свете.
Море в окне, что может быть прекраснее?
Само окно.
Можно распахнуть его настежь, а можно не распахивать, украсить наклейками: рождественские олени и колокольчики, а еще снеговик в красном шарфе. С надписью на круглом облачке, вылетающем изо рта, «Oh, shit!».
О, дерьмо.
Вот дерьмо. Дерьмо, дерьмо!.. Когда я выхожу из оцепенения, то думаю именно так. Это полные злого отчаяния мысли; почему я не осталась в Северодвинске? В компании со снеговиком и рождественскими оленями, лучше вернуться к рюкзаку. Паспорт, телефон, планшет, ключи. Два маленьких пакетика корма для Шошо, которыми я разжилась в ближайшем к «Опоссуму» супермаркете. Акционный товар, «Не для продажи». Я хорошо помню парня, который раздавал пакетики: долговязый, с бледным узким лицом. Впалые щеки украшены клочками темного пуха, следы от подсохших фурункулов на лбу. Мог бы он оказаться ТемКтоЗаДверью?
Вряд ли. Его даже посетителем «Розового опоссума» не представишь: слишком застенчив пух на его щеках. Слишком невесом. И выглядел парень затравленным: очевидно, обращение к посетителям супермаркета доставляло ему дискомфорт. Фурункулы, опять же. Прямо жалко его.
Себя пожалей.
Успею еще. Или нет? Смерть двадцатитрехлетней девушки (если, конечно, она не страдает каким-нибудь серьезным заболеванием и давно перебралась в хоспис) – всегда неожиданность. Нежданчик, как говорит Дашка. Вот тебе и нежданчик прилетел. Самое время по-идиотски расхохотаться, но вместо этого я по-идиотски кричу что-то несвязное. Что-то настолько несусветное и таким диким истошным голосом, что стыжусь сама себя. Оттого и закрываю уши ладонями. ТотКтоЗаДверью – он наблюдает за мной или нет? Как я корчусь здесь в муках, сплю или сижу в углу кровати, вжавшись в колени подбородком. Как дергаю за поводок, который ограничивает свободу передвижения даже по такому небольшому пространству. Вроде бы простая конструкция, но все в ней продумано до мелочей. Железное кольцо, обхватывающее щиколотку, обернуто мягким плюшем, чтобы не натирать кожу. В детстве у меня была шуба из такого плюша, а еще я помню плюшевую шляпу маман. Широкополую и развесистую – собственных кройки и шитья. Маман прогуливалась в ней по магазинам вдоль Приморского бульвара, а потом сворачивала на улицу Макаренко и тащила меня за собой. Ненавижу свое детство. Свою жизнь, пойманную в железное кольцо. В одном месте под плюшем прощупывается замок – наверняка незатейливый; примерно такой, каким украшены секс-наручники в «Опоссуме». Они тоже бывают плюшевыми, всякие там Love to Love ATTACH ME, – и хорошо раскупаются мужичками за сорокет. А то и за полтос – для своих молодых тупорылых подружек. Моя парфюмерная Дашка – как раз из подружек, два месяца назад она обзавелась папиком. Приземистый лысеющий папик имеет одно неоспоримое преимущество перед любым секс-символом из рекламы бритвенных станков: он богат. Не баснословно, иначе не поперся бы в Дашкин магазин выбирать духи для жены на ее столетний юбилей, поручил бы это специально обученному человеку из ближнего круга. Или телохранителю. Но у папика нет телохранителей, только должность в какой-то спецструктуре околотаможни, довольно хлебная. Он уже успел пообещать Дашке две недели в Доминикане и даже показательно свозил в приграничную финскую Иматру, в гостиницу при аквапарке. Перед поездкой Дашка забегала ко мне за духами с феромонами, но на попытки втюхать ей секс-игрушки ответила отказом, даже в лице переменилась. Папик – человек старой закалки, традиционалист, а не какой-нибудь извращенец. Ну, конечно, только я могла вляпаться в извращенца. Иначе не было бы Комнаты. Короткого поводка, к которому я пристегнута. Кольца на щиколотке. Если это не реалити-шоу, в котором я ни с того ни с сего оказалась…
Это не реалити-шоу.
И не надейся — стрекочет дельфин здравого смысла. Я уже знаю, что последует дальше: желудочный спазм, приступ тошноты и желание разбить голову о стену. ТотКтоЗаДверью – не обязательно извращенец. У сажающих двадцатитрехлетних девушек на цепь есть и другие определения. Маньяк. Серийный убийца. В кино определения всегда озвучивает небритый коп с красными от усталости глазами. С грязными волосами, в грязной рубашке с залоснившимися манжетами. Кто-то вроде Брэда Питта. Или Мэттью Макконахи, раньше (до Четверга, в прошлой жизни) я не пропускала сериалы, где никто не остается в безопасности. Кроме меня и Шошо – по ту сторону экрана.
Теперь я – по эту.
Где никому не спастись. Учитывая, что все в Комнате выверено до последнего сантиметра. Обустроено с убийственной методичностью и вниманием к самым крошечным деталям. Туалетная бумага, два рулона которой стоят на бачке, – она с запахом лаванды, из дорогих. Ненавижу отдушки для задницы, лаванду – особенно. ТотКтоЗаДверью ничего не знает обо мне. Кроме того, что можно почерпнуть в обычном паспорте: в нем значится старый домашний адрес в Северодвинске – с маман, но без Шошо. В нем значатся имя, год и месяц рождения и еще какие-то несущественные мелочи. Заставка на смартфоне тоже не прибавит знаний, хотя – по невероятной иронии судьбы – на ней изображен злодей Джокер. Не тот, который Джек Николсон, а тот, который Хит Леджер, из «Темного рыцаря». На заставке ужасная, кровавая улыбка Джокера пробивается сквозь туман – полускрытая такой же кровавой надписью: WHY SO SERIOUS?
Почему так серьезно, мать твою.
Потому что.
ТотКтоЗаДверью – еще хуже, чем Джокер, много-много хуже. Но вряд ли похож на него: ни в одном магазине такому инфернальному типу не продали бы туалетную бумагу. Ничего бы не продали. Но туалетная бумага – вот она. И галеты. И бутылка с водой. ТотКтоЗаДверью спокойно расхаживает по супермаркетам, бросает покупки в тележку, улыбается кассиршам – не кровавой, а самой обычной улыбкой. Протягивает им скидочную карту, наличные или кредитку. И, оплатив счет, уходит прочь. И кассирши не глядят ему вслед, и в страшном сне им не может привидеться, кто он на самом деле.
Это я – в страшном сне.
Все попытки проснуться – тщетны. Как тщетны усилия представить ТогоКтоЗаДверью. Он точно не Джокер, тогда какой он? Не имеет значения. Для меня, приговоренной к Комнате. Но для него, очевидно, все по-другому. Иначе он не пускал бы впереди себя змеиный туман. Для чего он это делает? Чтобы я не увидела его лицо! Об этом сообщает мне дельфин здравого смысла. Напоследок, прежде чем скрыться в бездне. Я не раздумывая отправилась бы за ним, бросилась бы в эту бездну – так глубоко, насколько позволит это проклятое кольцо на ноге.
Насколько?
Мама. Мамочка, мамочка, моя мамочка. Пожалуйста, пожалуйста! Забери меня отсюда…
2019. ИЮЛЬ.
СТАВКИ НА ЗАВТРА/ODDS AGAINST TOMORROW
(1959 г.) 96 мин.
…Спустя полтора месяца после ночного разговора Брагина с судмедэкспертом Пасхавером в группе появилась Джанго.
К тому времени была установлена личность второй жертвы и найдена третья, которая так и осталась неопознанной. В остальном все было как обычно. Чисто вымытые волосы, восковая маска, пальто. На этот раз – из легкой джинсовой ткани, с множеством накладных карманов самых разных размеров, пóлы разной длины, необработанные швы.
Девушку же, чье тело было извлечено из «горчичника», звали Аяна Уласова, и с Ольгой Трегубовой ее связывали только смерть и вытащенный из подкладки счет-извещение. Во всем остальном судьбы девушек разительно отличались друг от друга. «Два мира, два Шапиро», – как грустно пошутил все тот же Пасхавер.
Из родственников у Трегубовой имелись только тетка, уехавшая на север, и старший брат, который давно не поддерживал отношений с сестрой. Камнем преткновения оказалась череповецкая квартира их матери, родной сестры Оксаны Якубиной. Они так и не сумели поделить ее – в основном из-за жены брата, ушлой гиенистой бабенки, и Ольге пришлось уехать в Питер. Себе на погибель. Аяна Уласова была единственной дочерью обеспеченных родителей, правда давно живущих в Австрии, в маленьком городке с видом на Альпы.
– Объяснишь мне, почему она вернулась в Россию? – все спрашивал у Брагина капитан Вяткин. – Ведь могла бы где угодно заякориться, учитывая размер кошелька ее папаши.
– Объяснишь мне, почему ее никто не хватился? – отвечал вопросом на вопрос Сергей Валентинович. – Полторы тысячи подписчиков в Инстаграме, тысяча сто – на Ютьюбе. И хоть бы кто-нибудь для хохмы поинтересовался, куда подевалась девчонка.