Увертюра

— Вы сказали «у них», — повторила Арина. — То есть Юлий у матери был не единственный?

— Это вы про Славку, что ли? Так ее еще когда в интернат сдали! Лет пятнадцать тому.

— Мы ничего не знаем про Славку. Это кто?

— Сестра Юлькина. Дебилка.

— Дебилка.

— Ну я не знаю, чего там точно, но такая была, знаете… Говорить почти ничего не говорила, больше мычала. Никакая, в общем. А иногда, как найдет на нее — лютый зверь! Все ломала, рычала, кидалась. Мы ж давно Анюте советовали, чтоб в интернат ее пристроила. Для таких же есть специальные заведения? А то долго ли до беды? Ее ж привязывать приходилось, и то я боялась, что она вырвется. То ничего, ничего, мычит, в земле ковыряется, камешки раскладывает, а то вдруг вскинется — ну чисто бешеный пес. Анюте-то, ясное дело, не хотелось ее никуда сдавать, как ни крути, а свое дитя. Да только вдруг бы она ночью всех в доме поубивала? Вот Анюта ее и сдала, куда положено. Нет, и не спрашивайте, не знаю, куда, сами ищите, коли вам надо.

— Найдем, если понадобится. А Юлий чем сейчас занимается? Учится. работает?

— В институте он, в музыкальном. Мать едва похоронили, а у него экзамены! Такой хороший мальчик, тихий, вежливый, за что ему это? Каждый день здоровался, а тут нету его и нету.

— Вы не знаете, куда он мог уехать?

— Ума не приложу. Раньше-то студентов на картошку отправляли, но не музыкантов же!

Похоже, подумала Арина, про свой абитуриенский провал хороший мальчик соседке не рассказал, она явно считает его студентом. Да и то сказать, не та тема, чтоб с кем попало делиться. Ладно, просвещать эту Нину Геннадьевну мы не станем.

— Нет-нет, никаких «на картошку», — торопливо подтвердила Арина. — К сожалению. Может, у друзей он?

— Да нет у него вроде таких, чтоб на несколько дней… Вот не знаю и не знаю. В бабкину квартиру разве что. Но там вроде жильцы. Некуда ему деться. Вы ту женщину найдите, с которой он ушел, она-то наверняка знает, — заявила вдруг Нина Геннадьевна.

— Женщину? Что за женщина?

— Да кто ж ее знает! Сама не видела, врать не стану. А только заходила к нему женщина какая-то. Вечером. Третьего дня, кажись. Или раньше? Вот не скажу точно. Дни-то все одинаковые. Но вроде он после того и пропал.

— Так что за женщина? Кто ее видел?

— Да никто ее не видел! Говорю же, вечером заходила. Я только слышала. И, знаете… я ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай не верую, в молодости как-то на кладбище ночевала, на спор, даже когда по Кашпировскому все с ума сходили, воду заряжали, я смеялась. А тут меня словно холодом опахнуло. Я даже думаю теперь, может, и есть что-то…

— Да что же?

— Голос-то был — точно ее!

— Чей?

— Так Анютин же! Анны Евгеньевны покойной! А после Пушок завыл! И Юльку я больше не видала! Найдите мальца, что-то с ним нехорошее стряслось!

— Если вы голос слышали, не запомнили, что та женщина говорила?

— Ну… слышно-то было не очень, отдельные слова… Пойдем, говорит, быстрее, не тормози… Это Анютино словечко было, она говорила «не тормози».

— А Юлий ей отвечал?

— Что-то отвечал. Все сделаю как надо — вроде так. А она еще — я обо всем позабочусь. Значит, она не должна ему ничего плохого сделать? Как вы думаете?

— Мы не знаем, — вздохнула Арина. — У вас случайно фотографии его нету?

Нина Евгеньевна покачала головой.

Вручив женщин традиционную визитку с наказом позвонить, если что-то вспомнится, или — тем более — если Юлий объявится дома, Арина распрощалась.

— Значит, девушка все-таки существует, — констатировал Киреев, сосредоточенно выруливая по узким кривым проездам. — Напарница?

— Может быть, — задумчиво ответила Арина. — Или что похуже.

— Хочешь сказать, этот мальчик Минкин — никакой не свидетель, а еще одна жертва?

— Не еще одна, Кир. Основная. Центральная. Предыдущие — лишь ноты его программного произведения. Кода — сам композитор.

— Вершина, ты тоже с ума сошла? Ты как-то странно разговариваешь.

— Не мы такие, Кир, жизнь такая. Та маразматическая мелодия заканчивается тремя нотами «ми». Тремя, Киреев!

— Думаешь, этот твой Имитатор держит сейчас у себя сразу троих?

— Отстань, а? — Арина уперлась лбом в сжатые кулаки. Может, хоть так мысли соберутся?

Не будем пока задаваться вопросом, что за всем этим стоит — психическая ненормальность или, напротив, холодный расчет. Сосредоточимся, как учили, на возможностях. Кто вообще мог пристегнуть мелодию к убийствам?


К примеру, сама Арина — точно не могла. И не потому что она — высокоморальное и гуманное существо, а по той простой причине, что не была знакома с этой нотной последовательностью. Вот с этого и начнем, подумала Арина, чувствуя, что паническое «я ничего не понимаю, я ничего не смогу» уступает практичному «слона нужно есть по частям». Чтобы «съесть» этого «слона», нужно хотя бы отсеять тех, кто гарантированно ни при чем. Чтоб в голове не путались.

Построить серию на мелодии неудачливого абитуриента мог лишь тот, кто ее слышал.

Когда были экзамены в консерваторию? А когда появилась первая «инсталляция» в парке? Около двух недель спустя.

Вот то-то же!

Нет, с одной стороны вроде бы логично.

То есть…

Путаясь в замявшемся кармане, Арина вытянула на свет телефон.

— Антон Павлович, это Вершина!

— Что-то… Что-то обнаружилось? Мирра…

— Нет-нет, мне нужно узнать у вас кое-что. Кто был на том прослушивании?

— Рачковский был, Литвиненко. Мирра… ну и я, конечно. Но я правда не помню этого мальчика! Мы все время от времени выходили. Каждый! Почему я? Что вы ко мне прицепились!

Хотя бы потому, милый друг, что именно ты поднял тревогу после исчезновения Мирры, подумала Арина, но вслух, разумеется, этого говорить не стала.

— Никто вас, Антон Павлович, ни в чем не подозревает. По крайней мере, не больше, чем любого другого. То есть на уровне близком к нулю. Так что вы уж не сердитесь, что я вас дергаю, а скажите, где сейчас можно остальных найти?

— Вы все-таки мне не верите! Думаете, Рачковский или Литвиненко скажут, что я там был?!

— Ничего я не думаю, Антон Павлович. Но к кому мне еще обратиться за помощью, кто еще так хорошо знает музыкальные круги и вообще все обстоятельства? А вы мне своими дикими домыслами мешаете работать. Давайте спокойно. Где сейчас Рачковский?

— В Берлине, я полагаю. У него там дочь учится. И когда ему весной предложили там место, он сразу после экзаменов уволился и уехал. Данные должны быть в деканате. Или в ректорате, я не знаю! — его голос опять сорвался почти на визг.

— А этот, как его, Литвиненко?

— Эта, — сухо ответил Васильев. — Элла Викторовна Литвиненко. В декрете она. Или, может, уже, как это называется, в отпуске по уходу за ребенком. Ее номер телефона я вам сейчас пришлю, спрашивайте, что хотите кого хотите!

— Погодите, Антон Павлович! У меня еще один вопрос, последний.

— Ну?

— Когда проводится собеседование, абитуриенты могут слышать своих… не знаю, как их назвать, других участников?

— При желании почему нет. Это не поощряется, конечно, но, знаете, дверь в аудиторию, где прослушивание идет, эту дверь всегда приоткрывают. Мы закрываем, а после смотришь — опять неплотно… Так что слушают. У вас еще что-то?

— Нет-нет! Спасибо вам большое! И телефон вашей коллеги пришлите, хорошо?

— Сейчас, — буркнул Васильев и отключился.

И Стефан говорил, что они дверь все время старались приоткрыть. Зачем Арина его тогда об этом спросила? Следовательский инстинкт? Или просто привычка отрабатывать варианты?

Телефон пиликнул: профессор прислал номер своей коллеги.

Гудки тянулись бесконечно, Арина уже почти отчаялась, когда в трубке наконец раздался голос — звонкий, легкий, но не бесплотный, а наоборот, невероятно живой и словно бы поющий:

— Слушаю ва-ас! Говори-ите!

Аккомпанементом пению служили звон, постукивания и какой-то шелест — не то звук льющейся воды, не то шуршание жесткой синтетики. Но основную «партию» вел именно звон, словно перекличка крошечных колокольчиков. Или, быть может, хрустальных бокалов, это более реалистично, и шелест, похожий на журчание воды, вполне к этому подходит, подумала Арина и спросила почти робко:

— Элла Викторовна?

— Это я-а! Только, умоляю, не говорите, что вы хотите мне что-то продать! У вас такое богатое меццо, что если это просто реклама, это станет самым ужасным разочарованием последней недели.

Арина улыбнулась:

— Нет-нет, я ничего не продаю. Спасибо за комплимент моему голосу, но, боюсь, я вас все-таки разочарую. Я следователь…

— Следовате-ель? — удивленно пропели в трубке. — Как интере-есно! Вы хотите меня арестова-ать? Аресту-уйте меня, пожалуйста! И посадите в камеру! Там ведь разрешают спа-ать?

— Спать в камерах разрешают, но арестовывать я вовсе не собиралась. Или есть за что?

— Я не зна-аю!

— Элла Викторовна, я серьезно. Я в самом деле следователь, моя фамилия Вершина, зовут Арина Марковна, можно Арина. Мне нужно с вами поговорить.

— Только вам придется ко мне приехать.