Утро под Катовице-2

— Давай, дуй в роту, разберись с потерями и отправь ко мне кого-то из командиров взводов со списком погибших и твоим рапортом, будет извещения писать, а мне надо комдиву доклад готовить. Да, твой старшина погиб, подыщи кого-нибудь на его место, всё, иди.

— Есть!

Чтобы безопасно вернуться на позиции роты, сначала пришлось двести метров ползти на пузе, пока не добрался до недокопанного хода сообщения, по которому и вернулся в расположение второго взвода, сразу погрузившись в организационные проблемы. Помимо составления рапорта о боевых действиях, учета раненых и погибших, мне предстояло по сути с нуля сформировать первый взвод, подобрать замену старшине (плакали теперь мои планы насчет полевой формы), найти нового снайпера, организовать работу по доработке окопов и дальнейшему рытью ходов сообщения. Так и крутился как белка в колесе, но днем, решив первоочередные задачи, и чувствуя, что голова уже совсем не соображает от усталости и недосыпа, завалился спать на пару часов, разрешив отдохнуть и бойцам, свободным от рытья траншей и караулов. Около четырех часов пополудни, когда ход сообщения прорыли еще на сотню метров, я отправил красноармейцев за обедом, вместе с которым принесли и «наркомовские сто грамм» на всю роту. Хоть какая-то радость для бойцов, которые сегодня приняли свой первый бой, потеряли товарищей и поняли, что шансов дожить до победы при таких раскладах у них очень мало. После всех подсчетов оказалось, что в моем подразделении погибло двадцать семь человек, сорок четыре госпитализировано с ранениями, ещё четверо пропали без вести, причем только двое из первого взвода, которые могли неучтенными погибнуть в контратаке, но куда пропали двое бойцов из третьего взвода вообще непонятно, мистика. Итого в моем распоряжении осталось сто пятнадцать бойцов. Немало, но такими темпами через три-четыре боя роты не будет, совсем не будет.

Когда начало темнеть, я отправил с каждого взвода по одному отделению на нейтральную полосу, чтобы собрали трофеи, сожгли поврежденную самоходку и сделали засаду против немцев, которые могли попытаться собрать жетоны своих погибших. Напротив первого взвода большая часть трофеев уже собрана, но там надо было поискать пропавших бойцов и взять сапоги — во время утреннего боя совсем не было времени на снимание обуви с трупов, а у меня две трети роты в ботинках с обмотками. Потом накрутил хвосты командирам взводов и сержантам, чтобы контролировали караулы и, выпив свою порцию «наркомовских», завалился на боковую.

Спалось хорошо, никакой стрельбы ночью не было — немцы не осмелились приближаться к нашим позициям. Поэтому утром после завтрака я отправился в штаб батальона в неплохом настроении. Ночью ход сообщения наконец-то доделали, так что ползать не пришлось, что ещё добавило несколько плюсовых баллов к моему душевному состоянию.

На совещании Гусев первым делом сообщил, что он назначен командиром батальона, представил нового начальника штаба старшего лейтенанта Васильева, который ранее служил в штабе полка и лейтенанта Коробейникова, бывшего комвзвода из второй роты, теперь поставленного на командование первой ротой. Про Тарасова новый комбат сказал, что ранение тяжелое и тот отправлен на лечение в тыловой госпиталь.

— Товарищи, — перешел к делу Гусев, — Вчера на совещании в штабе дивизии наши действия в обороне были признаны неудовлетворительными, также плохо были оценены и другие батальоны. Несколько сгладило критику в наш адрес то, что товарищ Ковалев смог захватить немецкий танк, но наград за это не будет, слишком большие потери, да ещё и дезертиры. С первого взвода двоих пропавших не нашли? — спросил он, обращаясь ко мне.

— Нет, — ответил я, покачав головой, — отправил отделение на нейтральную полосу, перепроверили все воронки на позициях взвода, нет их. Они оба из помилованных дезертиров, видно, опять сбежали.

— О чем и речь! — продолжил комбат, — Это говорит о низком контроле за личным составом и неудовлетворительной дисциплине, фактически о попустительстве дезертирству, так может и до массового бегства с позиций дойти, как это произошло с первой ротой. Поэтому требую усилить контроль за дисциплиной, — Эк, он завернул, да и на меня грозно смотрит, как будто это у меня одного бойцы лыжи смазали!

Тем временем Гусев сделал паузу, сурово оглядел всех собравшихся, и продолжил:

— Теперь о других вопросах — вчера вечером подошли отставшие части дивизии, поэтому решено этой ночью заменить наш полк на передовой и отвести в тыл для отдыха и пополнения. Так что готовьтесь. У меня всё, есть вопросы?

Я поднялся с места:

— Да, товарищ старший лейтенант, у меня есть вопрос по трофеям — мы собрали ночью на нейтральной полосе немецкое вооружение, которое я хочу оставить на вооружении в роте, также собраны часы и сапоги. Поэтому прошу Вашего разрешения раздать сапоги бойцам, потому что у нас серьёзные проблемы с обувью, а также раздать часы командирам — это необходимо для согласованности боевых действий, а в роте только одни часы — у меня, — протянув комбату рапорт, продолжил, — Вот я подробно изложил, что собрано и по каким основаниям это следует выдать личному составу.

Гусев, нахмурившись, взял рапорт и внимательно его прочитал.

— На мой взгляд, это… — он на секунду задумался, подбирая слова, — Попахивает мародерством, особенно вопрос с часами, поэтому мне необходимо это согласовать, — он убрал рапорт в планшетку и спросил, — Ещё вопросы есть? Ну, тогда совещание заканчиваем, возвращайтесь в подразделения.





Глава 4




Вопрос с трофеями решился, только когда нас сняли с передовой. Как сообщил мне Гусев, политотдел дивизии после недолгого обсуждения собрался было строго отказать, да ещё и пропесочить меня по комсомольской линии, но прибывший к нам представитель штаба фронта, узнав о проблеме, сообщил, что, мол, нечего наводить тень на плетень и надо делать всё, что ведет к повышению боеготовности. Отвели наш третий батальон недалеко — всего на пару километров и расположив в небольшой рощице, в течении трех дней пополняли из подходящих маршевых подразделений, хорошо восполнив потери личного состава. А я всё это время гонял роту, отрабатывая действия в наступлении — начальство хоть ничего и не говорило о дальнейших планах, но по всем признакам у меня складывалось впечатление, что нас скоро погонят вперёд.

— Немецкие гранаты имеют длинную рукоятку, поэтому кинуть их можно метров на пять дальше, чем РГД-33. В действие они приводятся просто — достаточно открутить крышечку с торца рукоятки и дернуть фарфоровый шарик, — с вражеских трупов мы сняли почти сотню гранат, десяток пистолет-пулеметов МП-40, поэтому я подробно объяснял бойцам первого взвода правила обращения с трофейным вооружением.

Во время лекции ко мне подошёл незнакомый молодой политрук со свернутой газетой в руке и представился, протянув командирскую книжку:

— Комиссар батальона Захаров Яков Моисеевич.

— Командир третьей роты Ковалев Андрей Иванович, очень приятно!

— Мне необходимо провести политучебу.

Я не стал возражать, завершил свои занятия и отдал ему первый взвод на промывку мозгов. Нужное дело, может разбегаться перестанут. Захаров разрешил сесть бойцам на землю, развернул газету и начал пересказывать содержание статей, зачитывая заголовки и цитаты. Послушав пару минут, я тихонько удалился в сторону второго и третьего взводов, отрабатывавших наступательные действия. Нормально. За три дня непрерывной муштры кое-чему научились, лишь бы в бою ничего не забыли.

За полтора часа Захаров политически обработал все три взвода и вновь подошел ко мне.

— Андрей Иванович, а Вы что же на политзанятиях не поприсутствовали?

— Да всё дела, понимаете, тем более что я надеялся у Вас, Яков Моисеевич, позаимствовать газету, чтобы самому прочитать, мы же, наверное, последние в Вашем списке на политучебу?

— Нет, мне ещё с минометчиками, тыловиками и связистами батальона позаниматься надо, но если пройдете со мной до штаба, могу Вам дать «Красную звезду».

— Если не возражаете, лучше с Вами вестового отправлю, — ответил я комиссару и крикнул, — Иванов! — увидев, что в мою сторону развернулся десяток бойцов, поправился, — Михаил Иванов, вестовой, ко мне! — надо было бы на эту должность кого-то с более редкой фамилией брать, но уж больно расторопный этот паренек.

Отправив вестового с комиссаром, я вернулся к занятиям — времени катастрофически мало, а у меня подразделения не сработаны, бойцы недообучены. Так и гонял солдатиков до ужина, после которого меня вызвали на совещание в штаб батальона, где Гусев ознакомил с приказом о наступлении, поставил задачи и дал команду, как стемнеет выдвигаться на передовые позиции.

Ещё во время кратковременной учебы я настоятельно посоветовал бойцам не употреблять «наркомовские» перед боем, поэтому, когда нам на рассвете доставили завтрак и водку, то большинство бойцов сливали её в запасные трофейные фляжки, которые передавались командирам отделений. Хотя кое-кто и хряпнул для храбрости, я ведь категорически не запрещал. После завтрака, в шесть часов утра последовала короткая и довольно жидкая артподготовка, по окончании которой в небо взмыли зеленые ракеты, давая сигнал к началу атаки, который я продублировал устным приказом:

— За Родину! За Сталина! В атаку!

Бойцы выбрались из окопа и мы побежали. У меня в руках был трофейный снайперский карабин, а в голове роились критические мысли — выходить из окопов надо было раньше, во время артподготовки, тогда была возможность безопасно приблизиться к вражеским окопам метров на пятьсот, а теперь шкандыбай тут под пулями километр… И в это время, как будто вторя моим мыслям, немцы открыли огонь из пулеметов. Им известно, что нашими боевыми уставами при атакующих действиях отступление не предусмотрено и мы до последнего будем переть под пулями.

Бойцы моей роты после начала обстрела рассредоточились по полю и двинулись вперед перебежками, как я и учил их последние три дня. Темп продвижения замедлился, но потерь почти не было. Вскоре с позиций позади нас раздались выстрелы пушек — это сорокопятки, наведясь прямой наводкой, пытались подавить вражеские огневые точки. Кое-что у них получилось и плотность огня со стороны немцев несколько снизилась, вследствие чего я приказал ускориться. Через пару минут сзади раздались взрывы — немецкие корректировщики засекли позиции наших пушек, и теперь вражеские минометчики активно отрабатывали по выявленным целям. Печально, но хорошо хоть не по нам, пока не по нам, поэтому бежим вперед!

Ускорившись, но не забывая об осторожности, мои бойцы стремительно приближались к вражеским позициям. Наши ротные минометчики, следуя моему плану, разместились за подбитым немецким танком и принялись обстреливать врага, стараясь выбить пулеметы. Я же, наконец достиг дистанции, откуда мог результативно работать из снайперской винтовки и открыл огонь. Первым делом я выбил всех врагов, у кого бликовала оптика (утреннее солнце нам в помощь), это могли быть снайпера, офицеры, корректировщики. Потом принялся за пулеметчиков. Здесь сложнее — выбиваешь одного — пулемет берет другой солдат (у них все пехотинцы обучены работать с пулеметом), меняет позицию и снова начинает лупить очередями. Однако вскоре в дело вступил наш новый штатный снайпер Еремеев, вместе с которым мы смогли серьёзно снизить огневой потенциал обороняющихся, благодаря чему рота последние двести метров шла уже почти без сопротивления. Дойдя до немецких позиций, стало ясно, что они отступили, очевидно поняв, что не смогут удержаться. Причем покинули свои окопы они аккуратно, что называется, по-немецки — трофеев почти не было, всё утащили, разве что сапоги на немногочисленных трупах оставили. Так как у меня был только приказ захватить вражеские позиции, я приказал занять оборону и отправил вестового к комбату. Иванов прибежал обратно уже через пару минут с приказом наступать дальше. И мы пошли.


Немцы использовали каждую возможность, чтобы устроить засаду, обстреляв нас из пулемета или накрыв минами. Поэтому продвигаясь вперед, мы несли потери, практически не видя противника и лишь три раза за весь день у меня вместе с Еремеевым получилось заранее вычислить засады, которые мы хорошо проредили снайперским огнем. К вечеру мы продвинулись на десять километров, потеряв ранеными и убитыми половину роты. Впрочем, в других подразделениях полка ситуация была ещё хуже. После захода солнца наступление было остановлено, я отослал комбату рапорт о боевых действиях за день и примерно через час меня вызвали на совещание. Гусев, очевидно, уже успел крепко получить по шее от полкового начальства за низкие темпы наступления и высокие потери, поэтому говорил он на повышенных тонах с применением богатой палитры русской обсценной лексики и несколько раз стукнул по столу. Но, не смотря на красочность эпитетов, ничего конструктивного он не сообщил. Продвигаться надо быстрее, врага обнаруживать раньше, действовать умело, а кто сорвет наступление, тот будет нести персональную ответственность вплоть до трибунала. Глубоко замотивированный, я вернулся в расположение роты, где собрал командиров взводов, пересказал указания комбата, напомнил им о личной ответственности за караулы и завалился спать.

Ночь прошла без каких-либо эксцессов и утром мы продолжили наступление. Логично было бы ожидать, что сопротивление немцев усилится, но в действительности мы щли несколько часов не встретив никакого отпора, пока не приблизились к окраинам крупного села, откуда немцы при нашем появлении открыли плотный минометный и артиллерийский огонь, заставив батальон отступить с потерями. Вскоре пришел приказ окапываться, причем особо было указано, чтобы рыли не ячейки, а траншеи. Осмотревшись, я пришел к выводу, что место для позиций здесь удобное, имеется небольшая высота, удобная для обороны и наблюдения, по обоим сторонам от которой есть рощицы пригодные для обеспечения роты древесиной. Плохо только то, что вода далеко, но ничего, назначим водоносов. Распределив между взводами участки обороны, я отправился в расположение батальонного начальства, чтобы узнать последние новости. Там я нашел только Якова Моисеевича, нашего юного комиссара, руководившего земляными работами.

— О, товарищ Ковалев! — тот радостно подошел ко мне навстречу и протянул руку для приветствия, — Вы к комбату?

— Не так чтобы конкретно к нему, просто хотелось бы прояснить насчет наших дальнейших планов, чтобы знать, насколько капитально надо обустраиваться.

— Ну, это и я Вам могу сказать — закапывайтесь максимально капитально. Нам приказано встать в оборону, чтобы обеспечить фланг наступления. Дальше в ближайшее время не пойдем.

— Спасибо, это я и хотел узнать. Разрешите идти?

— Ну что ты так всё по уставу? Не разрешаю, пойдем, я тут как раз собирался кофе попить. Твои там без тебя за час не пропадут?

— Да нет, они так-то парни взрослые.

— Тогда пойдем!

Он показал рукой направление и сам пошел впереди. За деревьями была небольшая поляна, на которой лежали толстые бревна и около бездымного костерка суетился боец из хозвзвода. Увидев нас, он вытянулся по стойке смирно и доложил:

— Товарищ старший политрук, кофе готов!

— Свободен пока, Чернов, иди там на строительстве землянки помогай!

— Есть!

Боец удалился, а мы сели на бревна и комиссар разлил ароматный напиток по кружкам, после чего, покопавшись в стоявшем здесь же вещмешке, достал плитку немецкого шоколада, разломил её и протянул мне половину. Взяв её, я попросил:

— А можно обертку посмотреть?

Политрук протянул мне бумажку со словами:

— В немецком штабе нашли, фашисты драпали так, что самое вкусное забыли!

— Надеюсь, Вы его ещё не ели? — спросил я, после ознакомления с упаковкой.

Захаров застыл с поднесенной ко рту шоколадкой.

— А что? Ел вчера, перед сном.

— И как спалось?

— Нормально, а в чем дело-то?

— От такого шоколада должна быть бессонница и работун.

— Рабо… чего?

— Работун, то есть хочется работать, что-то делать, на месте не сидится.

— Интересное слово… Рабо-тун… Но нет, нормально спал.

— Может обертка была другая?

Он посмотрел на бумажку и кивнул:

— Ага, другая, но ты можешь нормально объяснить, в чем дело?

— А Вы, Яком Моисеевич найдите в вашем волшебном мешочке другую шоколадку, и тогда, под кофеек, я буду иметь вам кое-шо интересное сказать.

Захаров ухмыльнулся, вновь порылся в мешке и достал ещё одну плитку:

— А эта пойдет?

Придирчиво осмотрев упаковку, я вынес свой вердикт:

— Вполне, а первую уберите, но не выбрасывайте, может пригодиться, — отломив половину от второй плитки, я откусил и запил кофе, — А коньячка, немцы там случаем не забыли?

— Забыли, — со вздохом кивнул политрук, — Но пришлось всё отдать в штаб полка, хорошо, хоть шоколад да кофе разрешили оставить.

— Печально, ну да ничего, переживем, — я отпил ароматного напитка и продолжил, — Так вот, что касается того шоколада — можете посмотреть, что на упаковке написано — с перветином, а это, да будет вам известно, наркотическое средство, снимающее усталость и повышающее работоспособность.

Комиссар с интересом изучил обертку обоих плиток и согласно кивнул: