Утопия-авеню

– Бред какой-то, – сказал Дин. – Даже по твоим меркам.

– Одна игральная кость. Никто никого не винит. Никто ни с кем не ссорится. Почему это бред?

Эльф взглянула на Дина, тот взглянул на Левона, а Левон взглянул на Эльф.

Джаспер выложил на журнальный столик игральную кость – красный кубик с белыми точечками.

– Эх, чудило ты, де Зут, – сказал Грифф.

– А это хорошо или плохо? – спросил Джаспер.

Грифф пожал плечами, улыбаясь и удивляясь одновременно.

Дин взял кубик:

– Ну что, так и сделаем?

– Странно, конечно, – сказал Левон, – зато по справедливости.

– Все равно лучше, чем устраивать жуткую грызню, а в итоге ничего не решить, – согласилась Эльф.

– Ну, жеребьевкой решают и вещи посерьезнее, – добавил Грифф.

– В таком случае я – за, – сказал Дин. – Давайте бросим жребий.

Помолчав, трое остальных согласно кивнули.

Левон вскинул руки, мол, сдаюсь.

– Ладно. Только «Илексу» об этом ни слова. И журналистам не проболтайтесь. Это… чересчур эксцентрично. Ну, кто начнет?

– Я, – сказал Джаспер. – Владелец кубика бросает первым, и дальше по часовой стрелке.

– Ха, – фыркнул Дин. – Можно подумать, тут есть какие-то правила.

– Да, есть, – ответил Джаспер. – Первое: если выпадет одинаковое количество очков, то перебрасывают только те, у кого оно выпало. Второе: если кубик падает со стола, то тот, кто бросил, делает второй бросок. Третье: кубик надо пять секунд потрясти в сложенных руках, а потом бросить, а не положить на стол. И четвертое: результат окончательный и обжалованию не подлежит. И чтобы без нытья, жалоб и требований повторить.

– Фигассе, – сказал Дин. – Ладно. Давай бросай первым, владелец ты наш.

Джаспер сосредоточенно потряс кубик в сложенных ладонях и бросил. Выпало три очка.

– Могло быть хуже. – Дин сгреб кубик. – А могло быть и лучше. – Он поцеловал сложенные ладони, потряс и бросил. Кубик, подскакивая, прокатился по столу и остановился на двойке. – Черт!

Эльф без всяких ритуальных приготовлений потрясла кубик в горсти и бросила на стол. Кубик упал на стекло шестеркой вверх… скользнул к краю и свалился на пол.

– Бросай еще раз, – сказал Дин. – Второе правило. Ну, давай бросай.

– Я пока еще не глухая. – Эльф снова бросила кубик.

Выпало одно очко.



– Мы бросили жребий, – признается Эльф в ресторане на площади Севен-Дайалз. – На игральных костях.

– На игральных костях? – уточняет мама. – На костях?!

– Нам показалось, что так лучше, чем кто кого переорет.

Беа грызет стебель сельдерея.

– А ваш лейбл об этом знает?

– А им об этом знать ни к чему. Вдобавок Виктор – ну, тот, кто заключал с нами контракт, – сам хотел, чтобы первым синглом была «Темная комната». Наверное, сейчас он об этом жалеет, потому что результатов никаких.

– Но вы же не бездельничаете! – возмущенно восклицает мама. – Вы так много работаете!

– Да, мы выкладываемся по полной. – Эльф допивает выдохшееся шампанское. – Но пока нам похвастаться нечем.

– Неправда. – Имоджен раскрывает свежий номер журнала «Мелоди мейкер» и зачитывает рецензию: «Берем лучшее у Pink Floyd, плеснем немного Cream, приправим щепоткой Дасти Спрингфилд, хорошенько перемешаем, дадим настояться – и получится „Темная комната“, потрясающий дебютный сингл новой группы „Утопия-авеню“. Судя по всему, их ждет большое будущее».

– Ну, хорошая рецензия всегда лучше плохой. – Эльф большим пальцем приминает крошки на столе. – Но пока сингл не пойдет в эфир, мы просто четверка безымянных новичков.


– Да ладно, не бойся! – говорит Беа.

– Мне нравится работать в студии, особенно когда ребята не валяют дурака. Я обожаю выступать с концертами. Мы помогаем друг другу сочинять песни. Но все эти скользкие типы, с которыми приходится встречаться и которых нужно улещать, акулы и живоглоты, бесконечные разъезды, ощущения, что до тебя никому нет дела… все это очень утомляет. Да, мам, я помню, ты меня предупреждала.

– Я рада, что ты это все-таки признаешь.

– Я даже больше скажу: в отличие от Дина и Джаспера, мне очень повезло – у меня есть родители, которым не безразлична судьба их ребенка. Ой, я несу всякую чушь. Наверное, это шампанское виновато.

– А, раз уж ты все валишь на шампанское, то и я последую твоему примеру, – говорит Эльфина мама. – Когда ты сказала, что бросаешь университет ради карьеры фолк-исполнительницы, мы с отцом немного расстроились.

– О-о-о-очень мягко сказано, – протяжно выпевает Беа.

– Мы за тебя волновались. Боялись, что тебя обманут. Что ты…

– Что ты окажешься на мели и в интересном положении, – суфлерским шепотом подсказывает Беа.

– Спасибо, Беа. Но все наши страхи были напрасны. Одна из твоих песен включена в популярный американский альбом, который продается гигантскими тиражами. Ты записала два мини-альбома. На ваш концерт в Бейзингстоке придут шестьсот человек. Несмотря на все трудности, ты добилась того, чего хотела. Поэтому я – мы – и отец тоже, хотя он этого и не скажет, – мы за тебя очень рады.

– Вот видишь! – говорит Беа и поднимает бокал. – Все будет хорошо. – (Все четверо чокаются.) – За «Темную комнату».

Эльф запечатлевает воспоминание.

Кашлянув, Имоджен говорит:

– Кстати, об интересном положении…

Эльф, Беа и мама смотрят на нее.

В ошеломлении у всех невольно приоткрываются рты.

– Я хотела сказать вам за кофе, – признается Имоджен, – но и на меня шампанское подействовало…



«Я скоро стану тетей…» На Денмарк-стрит жарко, как в паровозной топке, и пахнет гудроном. В горячем влажном воздухе голуби не машут, а гребут крыльями. Эльф, одурманенная шампанским и подбодренная кофе, переходит Чаринг-Кросс-роуд. Двери книжного магазина «Фойлз» распахнуты, чтобы проветрить сумрачный зал. Эльф так и тянет побродить по лабиринтам стеллажей… «Но еще одна стопка нечитаных книг нужна мне, как грибковая инфекция…» Она идет сквозь длинную арку-туннель под пабом «Геркулесовы столпы» в конце Манетт-стрит. Скучающий рент-бой говорит: «Очаровательная шляпка, милочка!» Эльф благосклонно кивает. На Грик-стрит воняют засоренные водостоки. Короткие рукава. Короткие юбки. Две карибки оживленно болтают на своем наречии. У одной на руках грудной младенец. Девочка. Ребенок икает, срыгивает струйку молока на плечо маме.

«Я скоро стану тетей…» Эльф торопливо шагает по Бейтман-стрит, сворачивает за угол, где в газетном киоске продают зарубежную прессу. «Le Monde», «Die Welt», «Corriere della Sera», «De Volkskrant». Когда-то они с Брюсом мечтали о Париже. Брюс сейчас там… «А я здесь надрываюсь, как дура, впариваю никому не нужный сингл…» Над мусоркой жужжат мухи. Пробегает любопытная крыса. Из открытой двери музыкального магазина «Андромеда рекордз» доносится «White Rabbit»[55] группы Jefferson Airplane. Эльф борется с желанием зайти и посмотреть, сколько экземпляров «Темной комнаты»… потом все-таки сдается и заходит в магазин. На полке с новыми релизами – четырнадцать штук. А было шестнадцать. За два часа продали два экземпляра. Если такое происходит, к примеру, в пяти сотнях магазинов по всей стране, значит с одиннадцати утра продали тысячу штук. А за восьмичасовой рабочий день – четыре тысячи. «Умножить на шесть дней, вот тебе и двадцать четыре тысячи… Ага, размечталась…» В Сохо хотя бы знают «Утопия-авеню». А вот сколько экземпляров сингла продадут такие, как Питер Поуп? Расстроившись, Эльф выходит из магазина.

«Ну и пусть… Зато я скоро стану тетей…»

За окном кафе «Примо» парень кормит девушку мороженым с длинной ложечки, над высокой креманкой сандея «Никербокер глори». Она начисто вылизывает ложечку. Он невзрачный. Она великолепна, как волчица. «Жаль, что я – не он». Эльф отгоняет непрошеную мысль и пересекает Дин-стрит, сворачивает на Миард-стрит. Улица превращается в сумрачный переулок; какая-то шлюха, просунув палец за брючный ремень клиента, тянет его к себе, в неприметную дверь. Из переулка Эльф попадает на солнечную сторону Уордур-стрит. На лотках зеленщика рубиново сияет черешня. Эльф становится в очередь. Неподалеку телефонная будка с выбитым стеклом. Женщина истошно орет в трубку: «Какое непорочное зачатие, Гэри?! Ты и есть отец! Ты же ОБЕЩАЛ! Гэри? ГЭРИ!!!» Крик обрывается. «Традиционный сюжет фолк-песни», – думает Эльф. Женщина выбегает из телефонной будки. Потеки туши на щеках. Женщина беременна. Она рыдает, скрывается в толпе уличного рынка. Телефонная трубка болтается на шнуре, как висельник.

«Я скоро стану тетей…» Эльф просит четверть фунта черешни. Зеленщик взвешивает фрукты, вручает ей коричневый бумажный пакет, кладет в карман монеты:

– А ты сегодня какая-то бледненькая, деточка. Видать, прожигаешь жизнь почем зря. Смотри только дотла не прожги.

Эльф запоминает фразу – вдруг да пригодится – и шагает по Питер-стрит. Сует в рот черешню, надкусывает. Сквозь согретую солнцем кожицу сочится лето. Эльф выплевывает косточку. Косточка падает в водосток.

По Бродуик-стрит движется похоронная процессия. Эльф отступает в распахнутую дверь прачечной самообслуживания, пропускает кортеж. Миссис Хьюз, в бигудях и с неизменной сигаретой в зубах, несет корзину выстиранного белья.

– Нелли Макрум на прошлой неделе померла. Ее родня держит закусочную на Уорвик-стрит. – Миссис Хьюз стряхивает пепел на тротуар. – Пошла, как обычно, делать укладку к Бренде, вздремнула под сушкой да и уснула вечным сном. Повезло.

– Почему же повезло? – удивляется Эльф.

– За укладку платить не пришлось.

Катафалк проезжает мимо. За телами живых Эльф замечает гроб.

– В твоем возрасте, деточка, – говорит миссис Хьюз, – думаешь, что старость и смерть случаются только с другими. А в моем возрасте думаешь: «И куда оно все подевалось?» Если хочешь что-то сделать, делай, не откладывай. Потому что придет и твой черед сыграть в ящик. Никакие врачи и никакие диеты от этого не спасут. Смерть придет. Внезапно, вот так. – Она громко щелкает пальцами, и Эльф моргает.



Ливония-стрит – тупиковая мощеная улочка, откуда через подворотню попадаешь в Портленд-Мьюз. По ней ходят только местные жители или же заблудившиеся туристы. Эльф вставляет ключ в замок двери с номером «9», между лавкой скрытного слесаря-замочника и портняжной мастерской, где заправляют русские сестры-белошвейки. Квартира Эльф на третьем этаже, над квартирой мистера Уотни, вдовца, который живет со своими обожаемыми корги, держится особняком и глух как тетерев, – прекрасное соседство для профессионального пианиста. На коврике в замызганном холле лежат три письма и счет, все на имя мистера Уотни. Эльф кладет их на полочку у двери соседа и по выщербленным ступенькам поднимается на два лестничных марша к своей квартире. В прихожей аккуратно стоят туфли Энгуса, а по радио Фэтс Домино поет «Blueberry Hill»[56].

– Это вы, мисс Холлоуэй? – окликает Энгус из ванной.

– Да, мистер Кирк. – Эльф сбрасывает туфли.

– На случай, если вы с гостями, предупреждаю: я нагишом. – У Энгуса ярко выраженный выговор шотландских горцев.

– Вольно, гвардеец. Я одна. – Эльф оставляет сумочку и шляпу на вешалке в прихожей и заходит в ванную, полную пара.

Энгус сидит в ванне и читает журнал «Оз». Шапка пены прикрывает его пах.

– Твой целомудренный покров формой напоминает Антарктиду, – говорит Эльф, усаживаясь на табурет. – А сам ты красный, как вареный рак.