Утопия-авеню

У садового гнома течет из носа – кап-кап-кап…

– Я пытаюсь себе представить карьеру исполнителя, – говорит Эльфина мама, – но ничего не получается. Все, что я вижу, – твои упущенные шансы обзавестись настоящей профессией.

«Я на нее злюсь, – думает Эльф, – оттого что она озвучивает мои собственные страхи».

Часы в прихожей бьют два.

– А может, Эльф станет первопроходцем, – говорит Имоджен.



Эльф играет на бабушкином фортепьяно, а семья и Лоуренс сидят и слушают. От пения удалось отвертеться – мол, надо беречь голос, – но если не сыграть, то Имоджен, Беа и мама заподозрят что-то неладное. У «Бродвуда» теплые нижние и звонкие верхние. На нем Эльф когда-то разучивала «Ты мерцай, звезда ночная…», потом гаммы, арпеджио и стопку хрестоматий. Акустическая гитара – основной инструмент фолк-исполнителей, однако для Эльф первой любовью – («…еще до парней, еще до девушек…») – стало фортепьяно. Бабушка умерла, когда Эльф было всего шесть лет, но ее слова навсегда сохранились в памяти: «Пианино – и плот, и поток». Много лет спустя, февральским днем, в день девятый разбитого, растерзанного и растоптанного сердца, Эльф подбирает мелодию к этим словам. И плот, и поток, и плот, и поток, и плот, и поток… Это первая музыкальная фраза, пришедшая ей на ум после разрыва с Брюсом. Как здорово хотя бы несколько минут не вспоминать о нем… Ну вот… Мелодия заканчивается. Эльфино семейство и будущий свояк аплодируют. В вазе на каминной полке раскрываются ранние нарциссы.

– Очень мило, – говорит Эльфина мама.

– Ну, вроде бы так придумалось.

– А как называется? – спрашивает Имоджен.

– Пока никак.

– Ты вот прямо так взяла и придумала? – недоверчиво уточняет Лоуренс.

– Аккорды сложились, – говорит Эльф.

– Класс! Сыграй ее нам в июне.

– Хорошо. Если получится что-нибудь подходящее для свадьбы.

– Летние свадьбы – особенные, – поясняет Эльфина мама Имоджен. – Вот мы с твоим отцом тоже сыграли свадьбу в июне, правда, Клайв?

Эльфин отец попыхивает трубкой.

– И всю оставшуюся жизнь сияет солнце.

– Июнь меня вполне устраивает, – заявляет Беа. – К тому времени я закончу школу. Подумать страшно.

– Ты собираешься в Королевскую академию драматического искусства? – спрашивает ее Лоуренс. – Мне Имоджен сказала.

– Да, через месяц первый тур. Если пройду, то на второй пригласят в мае. Как раз во время школьных экзаменов.

– У тебя есть шанс поступить?

– На четырнадцать мест – порядка тысячи желающих. Вот и считай шансы. С другой стороны, были ли шансы у Эльф на контракт со студией звукозаписи?

Из носика кофейника вырывается струя пара.

– Наглядный пример того, что метить следует высоко, – говорит Имоджен.

Часы в прихожей бьют три.

Эльф допивает кофе:

– Ну, мне пора.

– Так вы не отменили сегодняшнее выступление в «Кузенах»? – спрашивает Беа. – Брюс же заболел.

Эльф не отменила выступление в отчаянной надежде, что Брюс все-таки появится и тогда можно будет перечеркнуть девять дней его отсутствия. Теперь приходится расплачиваться за этот самообман.

– Я выступлю соло.

– Но Брюс же не бросит тебя в Сохо посреди ночи? – спрашивает отец.

– Пап, я уже год там живу, и ничего плохого со мной не случилось.

– А можно я с Эльф пойду? Как телохранитель, – предлагает Беа.

– Очень смешно, – говорит мама, к безмерному облегчению Эльф. – Завтра тебе в школу. Хватит с нас и одной дочери, которая шастает по Сохо.

– А ты не хочешь пойти? – спрашивает Лоуренс у Имоджен. – Говорят, «Кузены» – прекрасный фолк-клуб.

– Вам же завтра еще возвращаться в Малверн, – напоминает Эльф. – Вдобавок концерт в «Кузенах» – это как игра на своем поле. Все друзья придут.




Три месяца назад Эльф с Брюсом неслись по платформе станции метро «Ричмонд» – сердце колотилось, ноги ныли, дыхание прерывалось – под фонарями, окутанными туманными нимбами. «ИИСУС СПАСЕТ» – обещал плакат на стене. Сумерки полнились запахом печеных каштанов, приготовленных на жаровне из железной нефтяной бочки. Оркестр Армии спасения играл «Ночной порой у стад своих сидели пастухи…». Длинноногий Брюс первым добежал до поезда и запрыгнул в последний вагон. «Осторожно, двери закрываются! – выкрикнул дежурный по станции. – Осторожно! Двери! Закрываются!» Эльф было решила, что уже не успеет, но в последний момент Брюс втянул ее в вагон, и они, задыхаясь и хохоча, повалились на сиденье.

– Я думала, ты меня бросишь, – сказала Эльф.

– Смеешься, что ли? – Брюс поцеловал ее в лоб. – Мне моя карьера дорога.

Эльф пристроила голову на Брюсову грудь, так, чтобы слышать биение сердца, вдохнула запах замшевой куртки и призрачный аромат лосьона для бритья. Мозолистые пальцы Брюса погладили ее ключицу.

– Привет, подруга, – прошептал он, и по нервам Эльф пробежал электрический разряд, бззззззт.

«Поляроидный взгляд, фотография на память…» – мелькнула в голове строчка. Эльф подумала, что, даже если доживет до ста, никогда не будет так рада жизни, как сейчас. Никогда.



Эльф стоит на той же платформе «Ричмонд», вдоль которой они с Брюсом мчались три месяца назад. Сегодня спешить некуда. Поезда на ветке Дистрикт-лайн задерживаются «ввиду помехи на путях на станции „Хаммерсмит“» – стандартное иносказание администрации лондонского метро для очередного самоубийства. Воскресный вечер сгущается в лондонских садах, сочится сквозь щели и темнит улицы. В западном Лондоне сегодня ни сухого, ни теплого места. Плакат, обещающий «ИИСУС СПАСЕТ», замызган и наполовину отодран. У Эльф катастрофически мало времени как следует подготовиться к сольному концерту. Публика в «Кузенах» увидит, как Эльф Холлоуэй исполняет плохо отрепетированные песни и решит, что не только Брюс Флетчер ее покинул, но и все очарование музыки вместе с ним. «Им наверняка уже известно, что среди фолк-исполнителей я – мисс Хэвишем». Эльф глядит в темное окно закрытого кафе. Обратно пялится ее отражение. Среди сестер Холлоуэй Эльф – дурнушка. Имоджен – милашка, типичная благонравная христианка. То, что Беа – красавица, было ясно с самого ее рождения, и этого не оспаривает никто из родственников. И все соглашаются, что Эльф внешностью пошла в отца. «То есть выгляжу как дебелая начальница районного отделения банка». Недавно в туалете какого-то клуба Эльф ненароком подслушала чей-то разговор: «Эльф Холлоуэй? Да она чистый гоблин…»

Эльфина мама всегда советовала:

– У тебя замечательные волосы, деточка. Не забывай об этом.

Волосы светлые, длинные. Брюс любил зарываться в них. Он восхищался ее телом – но всегда по частям, никогда всем полностью. Он говорил: «Ты сегодня хорошо выглядишь…» «Ну да, а в остальное время я выгляжу как безродная дворняжка». Эльф всегда думала, что ее талант фолк-исполнителя перевешивает внешность, не такую привлекательную, как у Джоан Баэз или у Ванды Вертью. Надеялась, что талант превратит гадкого утенка в прекрасного лебедя. Ухаживания Брюса заставили поверить, что именно это и происходит, но теперь, когда они расстались… «Смотрю на себя и думаю: „Какая я невзрачная“». Ее отражение спрашивает: «А вдруг ты просто много из себя воображаешь, а на самом-то деле – ничего особенного».

Одноногий голубь прыгает по шпалам.

Жирная крыса не обращает на него внимания.

Близ турникетов есть телефонная будка. Может, позвонить Энди в «Кузены» и сослаться на ларингит? На воскресный вечерний концерт замену найти не трудно – в клубе наверняка будет Сэнди Денни, Дейви Грэм или Рой Харпер. Многие из завсегдатаев уже выпустили альбомы – настоящие, долгоиграющие, а не миньоны. Эльф лучше пойти домой, зарыться в одеяло и…

«И – что? Реветь навзрыд, пока не усну? Опять? Спустить отчисления с хита Ванды Вертью, а потом, поджав хвост, вернуться к родителям – без денег, без работы и без контракта со студией. Если сегодня я не выступлю в „Кузенах“, то Брюс выиграл. Выиграют те, кто в меня не верит. „Без Брюса она ничто, дилетант, пустышка, которой раз в жизни повезло с одной-единственной песней“. И мама уверится в собственной правоте. „Если бы ты, как Имми, заранее распланировала свое будущее, то давно бы обзавелась каким-нибудь Лоуренсом“. Нет уж, на хрен оно мне надо», – думает Эльф.



Клуб «Les Cousins» назван в честь французского фильма, но завсегдатаи называют его просто «Кузены». Узенькая дверь под неприметной вывеской втиснута между итальянским рестораном на Грик-стрит и радиомастерской. Эльф спускается по крутой лестнице, скользит взглядом по афишам Берта Дженша и Джона Ренбурна, апостолов фолк-возрождения. Марево голосов, табачного дыма и дури. Внизу стоит Нобби – когда-то он служил в фузилерском полку, а теперь собирает плату за вход и помогает подвыпившим посетителям выбраться на улицу.

– Добрый вечер, подруга. Зябко сегодня, – говорит он.

– Добрый вечер, Нобби, – отвечает Эльф, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не спросить, не появился ли Брюс. Может, если не спрашивать, он придет, попросит прощения и дуэт сохранится. Может, он уже на сцене, устанавливает аппаратуру…

Энди замечает ее и машет рукой из-за угловой стойки, где наливают кока-колу, чай и кофе. Отсутствие лицензии на продажу спиртного позволяет клубу не закрываться и проводить концерты до утра. В «Кузенах» играют все мало-мальски известные фолк-исполнители. Почетные места на стенах клуба занимают фотографии – часть осталась еще с тех времен, когда здесь находился скиффл-клуб: Лонни Донеган, The Vipers, блюзмен Алексис Корнер, Юэн Макколл и Пегги Сигер, Донован, тычущий в надпись на своей гитаре: «Эта машина убивает»; Джоан Баэз, слишком рано умерший Ричард Фаринья, Пол Саймон и Боб Дилан. Четыре года назад он исполнил свою новую песню «Blowin’ in the Wind»[10] на этой самой сцене, под тележным колесом и рыболовными сетями, где сегодня Эльф не ждет золотоволосый австралиец по имени Брюс Флетчер…

– Эльф? – окликает ее Сэнди Денни, одна из завсегдатаев клуба. – Ты как? Я тут узнала про Брюса… Ох, сочувствую…

Эльф притворяется, что с ней все в порядке.

– Да это просто…

– Хрень – вот что это такое, – заявляет Сэнди. – Я видела его с новой пассией в кафешке Музея Виктории и Альберта.

Эльф не может ни вздохнуть, ни слова сказать. А надо.

– А…

«Значит, у него не с абстрактными девушками покончено, а конкретно со мной».

Сэнди зажимает рот рукой:

– О господи! Ты знала?

– Ну да, конечно. Знала.

– Уф, слава богу. Я уж думала, что опять не к месту сболтнула. Так вот, они сидят за столиком, кормят друг друга пирожными, а я вся такая подхожу и говорю: «Милуетесь, голубки?» – и только потом вижу, что он не с тобой. Ну и стою как дура, не знаю, что делать.

«В ту самую кафешку он пригласил меня на первое свидание», – вспоминает Эльф.

– А Брюс так невозмутимо говорит: «Привет, Сэнди. Это Ванесса. Она модель в таком-то агентстве», будто мне это интересно. Ну, я ей: «Привет!» – а она мне: «Очень приятно познакомиться», прям как в пьесе Ноэля Кауарда.

Ванесса. В январе, на вечеринке у кого-то на Кромвель-роуд, была одна Ванесса. Манекенщица.

– Да ну их, этих мужиков, – сочувственно вздыхает Сэнди. – Иногда так и хочется… – Она машет рукой и увесисто задевает проходящего мимо. – Ой, прости, Джон.

Джон Мартин мотает всклокоченной шевелюрой:

– Ничего страшного, Сэнди. Удачно отыграть, Эльф, – и идет дальше.