Утесы Бедлама

– Они называются чакрайюк.

Слово не казалось выдуманным. Рафаэль не сводил взгляда с камней, перебирая бусины своих четок. Он зажал поводья под коленом.

– Что это означает?

– Это означает «хозяин поля», – недовольно отозвался Клем. Наверное, он только что нашел верный поворот. – Это святыня. Очень древняя. Раньше люди считали камни живыми.

– Нет, – возразил Рафаэль. Он говорил слишком тихо, чтобы Клем мог услышать. – Оно означает… – Он задумался, глядя в одну точку. Я увидел, как он вспомнил слово, потому помрачнел, словно никогда не задумывался об этом раньше и кечуанское слово оставалось для него просто словом. – Гигант, – наконец сказал он. – Мертвый гигант.





9




Неожиданно мы вышли к реке. Ничто не предвещало ее появление: не было ни камыша, ни болотистых участков. Внезапно перед нами возникла вода. Река, широкая и медленная, текла в обоих направлениях. Клем растерянно огляделся. Он спросил Рафаэля, откуда и куда она текла, но, даже говоря об одних и тех же местах, они называли их по-разному, за исключением названий стран.

– Она впадает в Боливию?

– В Боливию? – На лице Рафаэля почти мелькнул интерес, словно Боливия была философским понятием, о котором он узнал в школе и с тех пор не вспоминал, а не тем, чем она была на самом деле – перуанской версией Уэльса. – Где проходит граница?

Клем едва не взорвался от ярости.

– Вы живете на границе с Боливией и не знаете об этом?

– Нет. Там растет чертовски огромный лес.

Я склонил голову. Рафаэль говорил по-английски очень быстро. Очевидно, он выучил язык еще в детстве, иначе не смог бы так говорить. Учитывая, что он не забыл язык за долгие годы неиспользования или в лучшем случае редкого использования, это говорило о потрясающей памяти. Я уже растерял свой китайский. Рафаэль заметил мой взгляд и вопросительно выгнул бровь. Я выставил руку вперед, словно оратор, показывая, что он говорил очень хорошо. Он нахмурился, но смущенно опустил плечи.

– Ты не против, если я возьму твой шарф? – спросил у меня Клем. Взяв его, он уткнулся в него лицом и закричал. Затем он поднял голову и резко сказал: – Если я не придушу его к следующему вторнику, меня обязаны причислить к лику святых. Отправишь телеграмму в Рим.

Если Рафаэль и слышал его, он сделал вид, что ничего не произошло. Он ушел вперед и вскоре остановился у каменного причала. Здесь не было ни людей, ни домов, ни лодок. В конце причала стояла статуя высотой семь футов. Она смотрела на воду, словно была живым человеком.

– Что случилось? – спросил Клем, когда мы приблизились к Рафаэлю.

– Мы ждем рыбака.

– Здесь не ходят паромы?

Рафаэль промолчал, но губы его искривились в своеобразной улыбке, которую женщины называют дерзкой. Было в ней что-то жестокое: так улыбаются мужчины, прежде чем отправить свою беременную женщину в приют.

– Нет, – ответил он.

Рафаэль скинул свою сумку на землю, он достал банку с воском и щетку с ручкой из голубоватого стекла. Он осмотрел статую и начал оттирать пятна, оставшиеся после дождя, и брызги реки. Я решил, что одежда статуи была каменной, но, когда Рафаэль провел по ней щеткой, она задрожала. Одеяние было сделано из настоящей кожи, побелевшей от погоды, как мрамор. Я наблюдал за Рафаэлем, пытаясь понять, почему они одевали статуи. Но многие статуи Девы Марии в церквях на нашем пути были обернуты в голубой шелк. Я уловил запах воска в воздухе. Так пахнет горелый мед.

Киспе согнал лошадей и повел их обратно, не попрощавшись.

Я сел на землю, и стайка рыб собралась у подошв моих ботинок. Клем бродил вдоль воды, но вскоре сдался. Мы начали бросать в воду плоские камешки, которыми был усыпан берег. Рафаэль все еще натирал одежду статуи. После такого долгого пути это казалось странным занятием, но он выполнял работу тщательно, и что-то в движении его руки напоминало ритуал с особыми правилами. Клем тоже заметил это.

– Святой Кто-то, не так ли? – бросил он.

– Нет.

Я никогда не видел, чтобы недоверчивость так быстро сменялась восторгом. Клем вскочил на ноги.

– Шутите! Это ведь маркайюк?

Рафаэль печально кивнул. Мне показалось, что он не стал произносить это кечуанское слово, надеясь, что Клем тоже будет избегать его.

– Я никогда не видел человекоподобной версии. Я думал, это лишь камни в горной породе…

Рафаэль посмотрел на него через плечо статуи.

– Замолчите.

Клем просиял.

– Вы верите, что статуя живая? Что она может слышать нас?

– Хватит. Успокойтесь.


– Но вы католик, – радостно воскликнул Клем. Теперь его было не остановить.

Я улыбнулся, радуясь его хорошему настроению.

– Вы все равно верите в местных… – продолжил Клем.

Секунду Рафаэль молча смотрел на него.

– Говорите тише, – сказал он, сбавив тон.

– Простите. Можно я посмотрю на нее?

– Смотрите. Но не трогайте. В Бедламе их шесть. У вас будет время.

– В Бедламе? – переспросил я.

– В Нью-Бетлехеме. Это шутка. Скоро поймете.

Судя по голосу, сам Рафаэль не находил шутку особенно смешной.

– Шесть маркайюк в одном месте? – спросил Клем. – Я думал, в каждой деревне находится по одной.

– Эта деревня особенная.

– Как что, например?

– Как Кентербери. Маркайюк находится здесь, потому что здесь проходит путь паломников. – Рафаэль показал на реку. Вдалеке виднелся другой причал с неподвижной фигурой мужчины в тяжелом одеянии. Как и статуя на нашем причале, она поражала своей реалистичностью. Она вовсе не напоминала массивные фигуры, которые я представлял, думая о Южной Америке. Обе статуи выглядели точь-в-точь, как статуя у меня дома. Но я промолчал, решив отложить разговор на более позднее время. Мне хотелось узнать, почему папа украл перуанскую святыню, но меня охватило странное чувство: то, что раньше казалось несвязанным, начало складываться воедино.

– В таком случае я оставлю ее в покое, – пообещал Клем. – Но они все такие, верно? И выглядят как живые люди?

– Да.

Клем улыбнулся и снова сел рядом со мной.

– Все складывается лучше, чем я думал.

– Что означает маркайюк? – поинтересовался я.

– «Марка» означает «деревня», а «йюк» говорит о владении. Тот же самый «йюк» есть в слове «чакрайюк», но «чакра» – это «поле», то есть «хозяин деревни» или что-то вроде того. Еще одна святыня, только поменьше. Здесь нет деревни, но обычно они находятся недалеко от них.

– Это слово означает «смотритель», – сказал Рафаэль. Его вовсе не радовал тот факт, что он должен был корректировать переводческие привычки Клема.

– Как удобно, когда с тобой двуязычный носитель языка, – радостно заявил Клем. Он написал слово «маркайюк» в углу своей карты и отметил местоположение святыни.

Рафаэль закончил полировать статую, убрал в сумку щетку с воском и аккуратно достал испанскую книгу, стараясь не помять уголки.

Я покрутил в руках камешек. Он странно блестел, и я присмотрелся. Камень оказался стеклом голубоватого цвета. Я показал его Клему, он нахмурился и пожал плечами. Но затем мы увидели, что весь берег был усыпан стеклянными камнями и ракушками идеальной формы, в которых жили речные обитатели. Из-за облаков вышло солнце, и стекло заблестело в его лучах.

– Я нашел такие до́ма, – сказал я Клему. – Должно быть, их привез папа.

– Значит, мы движемся в верном направлении. Интересно, что это? Разве ракушки бывают стеклянными?

Я покачал головой. Мы оба посмотрели на Рафаэля, думая, стоит ли загадка того, чтобы обращаться к нему.

Наконец Клем не выдержал.

– Рафаэль, – позвал он.

Рафаэль проигнорировал нас. На его коленях лежала раскрытая книга, но он не смотрел на нее. Поверх его ботинок были надеты кожаные гамаши. Когда-то они были черными, но теперь посерели и покрылись пятнами. Вода касалась подошвы его ботинка. Рафаэль замер, наблюдая за рыбкой, решившей изучить его блестящую пряжку. Долгая неподвижность вселяла тревогу, потому что обычно люди замирают перед тем, как убить кого-то. Но Рафаэль не собирался делать этого. Он просто сидел. Клем снова произнес его имя, и снова Рафаэль не ответил. Мы потеряли интерес, и лишь спустя некоторое время я услышал шелест бумаги, когда он перевернул страницу книги.

Не прошло и часа, как приехала лодка – маленький ялик из бальзового дерева с парусом, сплетенным из травы. На ней радостный торговец в русской шапке перевозил овечьи шкуры. Я решил, что все мы не поместимся, но торговец сел на тюк со шкурами, чтобы освободить место. О том, чтобы перевезти мулов, не шло и речи. Вспомнив о мулах, я снова подумал о мальчиках. По мнению Клема, они просто решили сбежать из-за неприветливой погоды, но мне казалось, что причина была в другом. Им не понравился Рафаэль. Лодка плыла мимо скал, которые становились все выше. Прекрасные водопады, казалось, текли из облаков. Я попытался вспомнить кого-то, кто заставил меня убежать, как только я его увидел, – и не просто убежать, а отказаться от сна у теплой печи в ледяную ночь. На ум шли только лишь ирландцы, тихо переговаривающиеся у ящиков с динамитом.



Куча овечьих шкур была достаточно высокой, чтобы прислониться к ней, сидя на досках. И хотя бальзовое дерево расщепляется, стоит по нему пробежаться раскормленной мыши, но дно было сухим, аккуратно сложенным и закрепленным. Где-то над головой велся тихий разговор на кечуанском. Как бы ни боялись мальчики Рафаэля, торговец не питал этих страхов и весело тараторил – по крайней мере, мне так показалось. Язык кечуа был элегантным. Время от времени он замирал на полуслове, словно балетный танцор, там, где английский промчался бы дальше. Лишь спустя некоторое время, в полудреме, я осознал, что собеседником торговца был Клем, а не Рафаэль. Я уловил его английский акцент, настолько не похожий на танцующую манеру речи торговца. Теперь, когда я прислушался, что-то в речи Клема показалось мне неправильным. Он выстраивал предложения на английский лад. Подумав об этом, я нахмурился, потому что был готов поклясться перед присяжными, что никогда не выучу кечуа.

Что-то холодное дотронулось до моего затылка, а затем рук. Я поднял голову и увидел снежинки, хотя долина сузилась и горы закрывали нас по обе стороны на сотни футов. Снег быстро припорошил скалы вдоль берега. Я стряхнул новые снежинки с рукавов и неуверенно встал, не чувствуя ног от холода. Некоторые скалы состояли из того же полупрозрачного стекла, которое мы нашли на берегу рядом с причалом. Огромные валуны были обточены водой. Их покрывали белые кристаллы – соль, хотя до ближайшего моря было не меньше тысячи миль. Рафаэль сидел на носу лодки, наполовину скрытый парусами.

– Это солончак? – спросил я, не рассчитывая получить ответ.

На этот раз он обернулся.

– М-м-м. Здесь соль под землей. Раньше здесь были шахты.