Ущерб тела

– А ты куда-то торопишься? Если да, не говори им. И вообще, вопрос не в том, долго или нет, а в том, что с тобой сделают. – Она затягивается и выпускает облачко дыма. – Тропический рай. Во всей красе.

Ренни странно, что Лоре оставили и сигареты, и даже спички. Впрочем, гореть здесь нечему, сплошной камень.

Ей не хватает колоды карт или книги. Довольно светло, вполне можно читать. Она чувствует запах сигарет, а еще – слабый душок тела и дезодоранта, почти испарившегося, от них обеих. У нее начинает болеть голова. Она бы все сейчас отдала за номер в «Холидей Инн». Она мечтает лежать и смотреть телевизор, слишком долго она была оторвана от реальности. С ведерком попкорна.

– Время знаешь? – спрашивает Лора.

– Часы у меня забрали, – говорит Ренни. – Наверное, сейчас около одиннадцати.

– Всего-то?

– Мы могли бы поспать. Хорошо бы свет погасили, – говорит Ренни.

– Да, – отвечает Лора. – Ты хочешь спать?

– Нет.





* * *


Они в положении «хуже не бывает». Это Ренни так считает, а для Лоры это «обычная фигня». Она так прямо и говорит, с серьезным и гордым видом.

– Для меня это обычная фигня. Так и запиши в свой блокнот.

Но, видимо, так она пытается заглушить панику. Если они смогут продолжать разговаривать, то не сойдут с ума, думает Ренни.

Лора снова достает сигареты, закуривает и на этот раз выпускает струю дыма через ноздри.

– Хочешь сигарету? У меня осталось только две. Ой, я забыла, ты же не куришь!

Она делает паузу, ждет, что Ренни скажет что-то в ответ. Пока Лора в основном развлекает себя сама. Ренни безуспешно пытается вспомнить случай из своей жизни, который мог бы заинтересовать Лору. Потому что в данный момент ее жизнь напоминает Ренни книгу, которую как-то дала ей Иокаста, опять же «новая волна», называлась «Смерть в стиральной машине», хотя в книге стиральные машины не упоминались. На 63-й странице главный герой упал со скалы, остальные страницы были белые.

Ренни рассказала Лоре про мужчину с веревкой. Она уверена, что Лора в ответ расскажет кое-что пожестче, ну там про маньяка с топором, зарубившего кучу народа.

– Псих, – говорит Лора. – Таких уродов надо не просто сажать, надо привязывать им к ногам бетонный блок и топить в море! Они выходят через двадцать лет и снова за старое. Был у меня один кадр, который хотел привязать меня к спинке кровати. А я сказала, еще чего! Хочешь кого-то привязать, я могу подкинуть пару вариантов, но со мной – дудки. Привяжи вон овцу или пару резиновых сапог, и вперед. Он вернулся?

– Нет, – сказала Ренни.

– По мне, лучше уж старое доброе изнасилование. Без извращений, конечно.

Ренни чувствует какой-то сбой в коммуникации. И вдруг понимает, что Лора говорит о реальном происшествии, с ней самой. Нисколько не стесняясь.

– О господи! – говорит она. – И что ты сделала?

– Сделала? У него был нож! – отвечает Лора. – К счастью, он ничего не порезал – включая меня. Я готова была выпороть сама себя, что поставила такие хилые замки на окна.

Ренни шокирована и понимает, что Лоре это приятно. Она упивается ее реакцией, как будто продемонстрировала нечто необычное, нечто среднее между достоинством и уродством, вроде гуттаперчевой гибкости. Или знак мужества – боевую рану или шрам от дуэли. Гордость того, кто выжил.

Ренни знает, что она должна чувствовать: сначала ужас, затем жалость. Но она не в силах даже думать об этом. Вместо этого она досадует, что неспособна никого развлечь. Истории Лоры куда прикольнее.





* * *


Ренни видит, как рот Лоры открывается и закрывается, разглядывает никотиновые пятна на ее когда-то идеальных зубах, словно смотрит кино без звука. Она думает: «Лора не очень мне нравится; и никогда особо не нравилась. Пожалуй, она мне именно что не нравится». У них же нет ничего общего, кроме того, что они сидят здесь. И к моменту, когда они выйдут отсюда, Лора будет нравиться ей еще меньше.

– Боже правый, ты только послушай! – воскликнула Лора. – Вот сидим тут прямо на голом полу и обсуждаем мужиков и перетрах – прости за грубость – прямо как школьницы, только тогда мы обсуждали мальчиков.

– А что еще нам остается? – говорит Ренни с иронией. В конце концов, это из-за Лоры они здесь оказались. Но ей хоть бы хны.

– Знаешь, если бы здесь сидели двое парней, думаешь они бы баб обсуждали? – говорит она. – Будь уверена, они бы вырыли тоннель и задушили бы охранника, напав сзади. Ну, как в кино. – Она встала, потянулась и сказала: – Мне надо по-маленькому. По крайней мере, нам не приходится облегчаться прямо на пол. Хотя, похоже, кто-то до нас уже попробовал. Ну и вонь!

Она стянула трусики и села на ведро, расправив фиолетовую юбку по краям. Отвернувшись к стене, Ренни слушает звук, с которым струя ударяет в пластик. Она старается не думать, чем Лора подотрется, потому что выбор невелик – либо юбка, либо рука.




Ренни сидит, поджав колени, она мерзнет. Если они лягут на пол, то промокнут, поэтому продолжают сидеть спиной к стене. Сквозь прутья двери струится свет, его не гасят, спать невозможно. Ренни опускает голову на колени и закрывает глаза.

– Посмотри-ка, что там за окном, – говорит Лора. – Я тебя подсажу.

Ренни открывает глаза. Она не понимает, зачем это, но надо же чем-то заняться. Лора наклоняется, сложив руки лодочкой, Ренни встает на них правой ногой, Лора выпрямляется – и Ренни удается дотянуться до прутьев решетки. Она подтягивается, и ее голова оказывается выше нижнего края.

Она видит двор, окруженный стеной, и напротив какое-то здание. Окошко находится почти вровень с землей; все заросло сорняками, в лунном свете они похожи на снежные джунгли. Среди них нелепой древней башней высится виселица на платформе. Ренни знает, где они. С трех сторон двор окружает морская гладь, четвертая – здание, где они сидят. Стоит слабый запах свинарника. Во дворе никого нет.

– Ничего интересного, – сказала Ренни, когда слезла.

Лора потирает ладони.

– А ты тяжелее, чем кажешься на вид.

Они снова садятся. Минут через пять или полчаса над ними, за окном, слышится странный звук. Какая-то возня, писк.

– Крысы, – говорит Лора. – Здесь их называют «кокосовые мыши». В основном они едят кокосы.

Ренни решает сосредоточиться на чем-то другом и зажмуривается: она знает, есть вещи, о которых она просто должна стараться не думать. Например, ее собственная слабость; или – что с ней могут сделать другие.

Она чувствует плечо Лоры; и это успокаивает. Она представляет себе холодильники, белые, прохладные, набитые самыми обычными продуктами: бутылками, пакетами молока, всякими коробочками, вот ароматные бумажные кулечки кофе, вот яйца, аккуратно расставленные в держателе. Она представляет пылесосы, хромированные краны и ванны, целый магазин ванн, мыло пастельного цвета в обертках с названиями английских трав, приятные мелочи.





* * *


А Лора все говорит. Но Ренни ее не слушает, ее все больше мучает голод. «Интересно, скоро ли утро», – думает она. Им должны принести что-то поесть, у нее сводит желудок, она надеется, что от голода.

В глазах у нее песок, она злится, что ей не удалось нормально поспать, это все Лора виновата, она хочет спать и пить. Ренни вспоминает, как однажды ей пришлось провести всю ночь на автобусной станции, когда она ехала домой на Рождество, автобусы не ходили из-за метели, и они сидели на станции в каком-то городке на полпути, где был закрыт буфет и не работали туалеты, там плохо пахло и не было никакой надежды, что автобус придет до утра, да и то неизвестно – нужно, чтобы ветер стих, тогда смогут почистить дороги; люди зевали и дремали, хныкали уставшие дети, кофемашина была неисправна. Но все бы ничего, если бы женщина, сидевшая рядом, в темно-розовой куртке и в бигуди, наконец замолчала, но нет, она говорит и говорит, тройни, полиомиелит, автокатастрофы, операция водянки, перитонит, внезапные смерти, мужья, бросающие жен, тетки, кузены, сестры, несчастные случаи, запутанные кровные связи, распутать которые не представляется возможным, длинный перечень, одновременно скорбный и переполненный удивительной энергией, почти ликованием, словно женщина в страшном восторге от того, что способна вынести и упомнить такое количество бессмысленных трагедий. Прямо передача «Интимные признания». Ренни отключилась и стала рассматривать наряд женщины, спящей на скамейке напротив, голова у которой свесилась вниз: букетик из рождественских колокольчиков и серебряных шариков и крохотный пластиковый Санта, словно трофей на ее огромной налитой груди.

– Ты не слушаешь! – возмущенно говорит Лора.

– Прости. Я очень устала, – отвечает Ренни.

– Может, мне тогда вообще заткнуться, – говорит Лора. Кажется, она обиделась.

– Нет-нет, продолжай, – говорит Ренни. – Это очень интересно.

Может, скоро ее поведут на допрос – ведь именно это и должно произойти? И тогда она сможет все объяснить, она скажет, что это какая-то ошибка, что ей здесь не место. Ей нужно только немного потерпеть; рано или поздно что-нибудь обязательно случится.





* * *


Ренни идет по улице, вдоль краснокирпичных домов, она здесь живет. Дома большие, квадратные, солидные, некоторые с террасами, а некоторые с резным крыльцом, выкрашенным в белый. Эти люди ухаживают за своими домами, гордятся ими. «Домовитые», – говорит бабушка Ренни, она сама из таких.

С Ренни ее мать и бабушка. Сегодня воскресенье, они были в церкви. Осень, листья меняют цвет, они желтые, оранжевые, красные, пока женщины идут, на них падают листья. Воздух прохладный, почти морозный, она так рада, что вернулась, она чувствует себя дома. Но никто не обращает на нее никакого внимания. У нее замерзли руки, и она поднимает их, чтобы посмотреть, но они не слушаются. Их нет.

– Вот так, – говорит мать. – Вот и ступеньки. Осторожно.

– Я не хочу умирать! – говорит бабушка. – Я хочу жить вечно!

Небо совсем темное, дует ветер, листья падают вниз, вот они, на белой шляпе бабушки, алые, мокрые.





* * *


Окошко над ними все ярче и ярче, вот оно уже превратилось в раскаленный квадрат. Ренни кажется, что она видит испарения, поднимающиеся от пола, от стен – и от красного ведра. Свет в коридоре по-прежнему горит. Лора спит, откинув голову в угол, ее рот приоткрыт, она храпит. Ренни понимает, что Лора разговаривает и во сне, правда неразборчиво.

Наконец в коридоре слышны шаги, затем лязг металла. Полицейский отпирает дверь; он в форменных брюках и рубашке разных оттенков синего, с плечевой кобурой. Ренни трясет Лору за руку. Может, они должны встать, из уважения, как вставали в школе, когда в класс входил учитель?

С полицейским еще один мужчина, на нем костюм гранитно-серого цвета. У него в руках ведро, красное, точно такое же, как и то, где происходит сейчас процесс брожения, две сложенные вместе пластиковые тарелки и две жестяные кружки. Он входит, ставит ведро и тарелки с кружками на пол, рядом с их ведром. Полицейский остается в коридоре.

– Привет, Стэнли, – говорит Лора, потирая глаза.