Ущерб тела

– Сколько раз вы произносили эту речь? – спросила она. – Или лист бумаги – это потому, что я журналистка? То есть, будь я зубным врачом, вы бы сказали: ваша жизнь – словно зуб с дуплом, вы можете заполнить его, чем захотите?

Ренни знала, такие вещи нельзя говорить мужчине, в которого ты влюблена, этого в принципе нельзя говорить мужчинам, никому нельзя, коли на то пошло; издеваться неприлично, особенно если твой собеседник настроен серьезно. Дэниел имел полное право разозлиться на нее, но вместо этого он, казалось, был страшно удивлен. Пару секунд он смотрел на нее почти застенчиво; а потом расхохотался. Он покраснел, и Ренни тут же растаяла; ни один мужчина, которых она знала, не умел краснеть.

– Похоже, вы считаете, что здорово меня поддели, – сказал он.

«„Поддела“! О боже», – подумала Ренни, – «я попала во временную петлю, на дворе снова пятьдесят пятый. Он с другой планеты».

– Извините меня, – сказала она. – Иногда я слишком язвительна. Но я хочу сказать, и что дальше? Допустим, у меня в запасе много времени. И что, сидеть и ждать, пока все повторится? Ведь это случится рано или поздно.

Он снова посмотрел на нее с грустью, такой терпеливый, словно имел дело с капризным ребенком.

– Делайте то, что хотите, – сказал он. – То, что действительно хотите.

– А что бы стали делать вы? – спросила Ренни. Она сдержала порыв взять у него интервью «Если врач заболел сам».

Он опустил взгляд на свои руки.

– Полагаю, то же, что и сейчас. Пожалуй, это единственное, что я умею, по большому счету. Вот у вас жизнь интересная.

Так впервые она поняла, что Дэниел считает ее интересной.



Ренни смотрит на две другие открытки. Одну она отправит Джейку, из вежливости – надо дать ему знать, где она. Но без текста, потому что не может придумать, что бы ей хотелось ему сказать. А третью пока оставит пустой. Пустой – не значит чистой. Она для Дэниела, но Ренни решила пока не отправлять ее. Отправит позже, когда сможет честно написать: у меня все отлично. Именно это он хотел бы услышать – что все отлично, что с ней все отлично, что он не причинил никакого вреда.





* * *


Ренни чувствует, как на нее упала тень.

– Приветик, – произносит низкий, чуть гнусавый голос, вроде бы знакомый. Эта женщина встретилась ей в отеле вчера вечером.

Она садится рядом с Ренни, без приглашения, и достает из сумки пачку сигарет. Ренни убирает открытки.

– Куришь? – говорит женщина.

Ее пальцы, держащие сигарету, обкусаны до самых ногтей, формой словно пеньки, выглядит это довольно противно, а кожа вокруг ногтей буквально изгрызена, словно мышами, и саднит; это одновременно изумляет и отталкивает Ренни. Ей не хочется касаться этой уродливой руки, не хочется, чтобы она ее касалась. Ей неприятно видеть любые ссадины, раны – когда размыта грань между тем, что внутри, и тем, что снаружи.

– Нет, спасибо, – говорит она.

– Я Лора, – говорит женщина. – Никакая не Лаура и так далее. Лора Лукас. В нашей семье у всех имена на «л». Мою маму звали Леона.

Когда она заговорила, первое впечатление размывается; кажется, «приветик» – единственный заученно-фальшивый прием, все прочее натуральное. Она старше, чем показалась Ренни в приглушенном свете отеля. Сегодня у нее распущенные по-хипповски волосы, сухие, как солома. Она завернута в кусок оранжевой ткани, с узлом поперек массивных грудей.

Ее глаза все время бегают, словно сканируют, подмечают все детали.

– Только что приехала, да? – говорит она, и Ренни думает: канадка.

– Да, – отвечает она.

– Ты тут смотри, держи ухо востро, – говорит Лора. – Если люди поймут, что ты не при делах, тебе кранты. Вот сколько содрал с тебя таксист в аэропорту?

Ренни говорит, и та смеется.

– Ну видишь?

Ренни возмущается: ее всегда возмущает вторжение в личное пространство. Жаль, она не взяла книгу, могла бы притвориться, что читает.

– И следи за вещами, за камерой, и вообще, – говорит Лора. – Недавно была серия ограблений. Одна моя знакомая проснулась ночью, а над ней какой-то черный, в одних плавках, приставил ей к горлу нож. Секс тут ни при чем – только хотел забрать у нее деньги. Сказал, убьет ее, если она проболтается. И она побоялась пойти в полицию.

– Почему? – говорит Ренни, и Лора расплывается в ухмылке.

– Она решила, он сам из полиции.

Услышав какой-то сигнал – Ренни не поняла какой, – Лора поднимается и отряхивает песок со своего оранжевого наряда.

– Давай на борт, – произносит она. – Если ты здесь за этим.




Похоже, они должны добираться до корабля вброд. Пожилая пара с одинаковыми биноклями идет в авангарде. На обоих широкие шорты цвета хаки, они закатывают их еще выше, обнажая тонкие бледные ноги, на удивление мускулистые. И все же, когда они подходят к трапу, болтающийся низ шортов намокает. Две подружки-веснушки сопровождают свой путь визгом и хихиканьем. Лора развязывает свою тунику и обматывает ее вокруг шеи; она в черном бикини, на пару размеров меньше нужного. Затем, держа свою бордовую холщовую сумку на уровне плеча, ступает в воду; волна разбивается о ее бедра, которые выпирают из трусиков, словно на карикатуре или на таких салфетках с приколами.

Ренни раздумывает над выбором. Можно заткнуть подол платья в трусы, для всеобщего обозрения, или промокнуть и пованивать водорослями до самого вечера. Она выбирает компромисс: поднимает подол до колен и подтыкает платье за пояс. Но оно все равно намокает. Мужик на кораблике – как оказалось, владелец судна – расплывается в улыбке, когда ее окатывает волна. Он протягивает ей длинную узловатую руку с ладонью-клешней и помогает взобраться. В последний момент, когда уже затарахтел двигатель, вдруг подплывает стайка хохочущих ребятишек, карабкается на борт и сразу на навес – на самом деле деревянный, а не тканевый, понимает Ренни.

– Эй, смотрите там, не свалитесь! – кричит им хозяин.

Ренни сидит на деревянной скамье, с нее капает, кораблик прыгает вверх-вниз по волнам, и ее охватывает изнурение. Лора удалилась наверх, к детишкам, наверное, позагорать. Девушки флиртуют с капитаном. Пенсионеры разглядывают в бинокли морских птиц, бросая друг другу слова, похожие на некий шифр.

– Олуша, – говорит жена.

– Фрегат, – отвечает муж.

Прямо перед Ренни – стеклянная загородка, идущая почти по всей длине борта, с выступом посередине. Она ложится на нее обоими локтями. Сквозь стекло видна лишь сероватая морская пена. Вообще-то она оказалась здесь ради того, чтобы написать, как здесь здорово. «Сначала думаешь: можно было получить те же ощущения за куда меньшие деньги, просто бросив щепотку стирального порошка в джакузи. Но подождите!..»

Ренни ждет; корабль останавливается. Они далеко в море. В двадцати ярдах впереди волны разбиваются о невидимую стену, и кораблик подскакивает на каждой встречной волне, а потом болтается в складках между волнами, пока до рифа не остается какой-нибудь фут. «Это иллюзия», – думает Ренни. Ей нравится верить, что те, кто это устроил, все предусмотрели и ни в коем случае не допустят опасности. Ей не нравится картинка, как отросток коралла вдруг пробивает стеклянную перегородку.

Ренни наблюдает – ведь это и есть ее работа. Вода наполняется мельчайшим песком. По краям перегородки появляются и исчезают неясные тени. Внизу, заросшая кораллами настолько, что форма едва угадывается, дрейфует пластиковая бутылка; рядом держится рыбка с тигровым окрасом.

– Сегодня не лучший день, слишком ветрено, да и вообще, риф не из лучших, – произносит Лора. Она уже внизу и опускается на колени рядом с Ренни. – Постепенно гибнет из-за нефти и мусора в гавани. Если хочешь понырять с маской и все прочее, то поезжай на Сент-Агату. Кстати, я там живу. Тебе там точно больше понравится.

Ренни не отвечает; кажется, это необязательно. На самом деле ей не хочется продолжать разговор. Разговоры ведут к знакомствам, которые так быстро возникают в подобных поездках. А люди принимают их за дружбу. Она улыбается и отворачивается к стеклянному «экрану».

– Значит, ты пишешь для журналов? – спрашивает Лора.

– Откуда вы знаете? – спрашивает Ренни в раздражении. Это уже третий раз за сегодня.

– Здесь все всё знают. Слухи, сарафанное радио, если хочешь. Все знают, что где происходит. – Она немного помолчала. Потом взглянула на Ренни, вперив в нее взгляд, словно стараясь увидеть больше, чем другие, сквозь синие линзы своих очков. – Могу подсказать, о чем тебе стоит написать, – мрачно добавляет она. – Историю моей жизни. Впрочем, она достойна целой книги. Хотя все равно никто не поверит, ну ты понимаешь.

Ренни становится скучно. Сколько раз разные люди произносили подобные фразы – на вечеринках, в самолетах – как только узнавали о ее профессии. Ну почему все они думают, что их жизнь интересна кому-то еще? Почему им кажется, что, попав на страницы журнала, она обретет бόльшую ценность, чем раньше? Почему им так хочется оказаться… на виду?

Ренни отключает звук и сосредоточивается на видео. Лоре есть что подправить. Ее бы очень украсила, например, стрижка четкой формы, а еще если бы она совсем чуть-чуть отрастила брови. Она их нещадно выщипывала, что излишне округляло лицо. Ренни представляет ее в передаче «Модный приговор: до и после», с серией снимков во время процесса преображения, когда ее холят, и лелеют, и красят, а потом обряжают в свитер от «Норма Кляйн». После чего ее вполне можно повести обедать в «Уинстонз» и останется научить ее одному: держать рот на замке.





* * *


Они сидят под металлическим зонтиком одного из белых столиков патио «Дрифтвуда», Лора – выставив спину на солнце, Ренни – в тени. За остальными столиками негустая россыпь белых туристов в различных стадиях ярко-розового оттенка и одна пара по виду индийцев. Официанты – чернокожие или мулаты; сам отель в стиле современных придорожных мотелей, на балконах пластиковые панели, зеленые и синие. У входа на патио стоит дерево, покрытое алыми цветами, бутоны с огромными лепестками напоминают гигантский душистый горошек; вокруг них порхает с десяток колибри. Внизу, по ту сторону извилистой каменной стены, прибой бьется о прибрежные скалы, как и полагается, а с Атлантики дует свежий ветер. Направо – широкий пляж, без всяких рыбьих голов.

Лора заказывает еще одну «Пина коладу». Ренни выпила только половину своей, но заказывает и себе.

– А кто платит? – с деланой наивностью спрашивает Лора.

– Я, – говорит Ренни, понимавшая это с самого начала.

– Ну да, ты же можешь списать все на всякие там расходы, – сказала Лора. – Они ведь всё оплачивают, такие журналы?

– Не всегда, – отвечает Ренни, – но это я могу списать. Будем считать, я брала у тебя интервью.

– «Списать!» – говорит Лора. – Надо же. И Ренни неясно, сказано это с уважением или презрением. – Вот где обычно останавливаются люди вроде тебя.

Ренни терпеть не может, когда ее «обобщают», когда ее насильно помещают в некую абстрактную группу – «такие как ты». Ей претит самоуверенность людей вроде Лоры, которые считают, что раз у них было несчастное детство или меньше денег, чем у других, то они обладают превосходством. И ей ужасно хочется пустить в ход один из своих безотказных приемов: наклониться через стол, снять солнечные очки, посмотреть прямо в Лорины кукольные голубые глаза, которые удивительным образом выражают одновременно разочарование и восторг, и сказать: «Почему вы так агрессивны?» Но у нее такое чувство, что на Лору это не подействует.

Она думает, может, расстегнуть платье и показать шрам? Раз уж пошла тема «бедняжка-я», это даст ей несколько очков форы; но Ренни не хочется следовать примеру тех, кто обращает свои физические недостатки в инструмент морального шантажа.

Она знает: ей не следовало продолжать знакомство на кораблике, не стоило признаваться, что она хочет посмотреть другие отели, и нужно было настоять на такси, а не поддаваться Лоре, которая заявила, что всех знает и зачем тратиться, когда можно прокатиться бесплатно. «Бесплатный мотор – вот мой девиз!» – сказала она. Мать Ренни считала, что ничего бесплатного не бывает.

Их «мотором» оказался видавший виды грузовик с нарисованными на капоте двумя желтыми глазами. Он вез туалетную бумагу, и им пришлось восседать в кузове прямо на коробках, эдакие королевы бразильского карнавала. По пути кучки мужчин тут и там приветствовали их криками и махали руками. За городом дорога становилась все хуже, пока не превратилась в узкую полосу крошащегося бетона. Водитель гнал на предельной скорости, и на каждом ухабе Ренни чувствовала, как острие позвоночника буквально вонзается ей в череп.

Ей даже думать не хотелось о поездке обратно, но не оставаться же на ночь. И надо еще исхитриться, чтобы не пришлось здесь обедать. Она уже смекнула, Лора – из тех женщин, которые встречаются в разных барах разных стран: такие как она не выбирают мест, где оказались, – просто «так получилось», но у них уже нет сил, чтобы вернуться домой. Ренни теряется в догадках, почему Лора с такой готовностью поехала с ней в этот отель. У них ведь нет ничего общего. Да, она сказала, что сейчас никуда не спешит, так что может показать Ренни город. Но Ренни ей не верит. Она решила допить коктейль и поехать обратно. Если повезет, скоро пойдет дождь: тучи многообещающе сгрудились на горизонте.

Лора полезла в свою сумку, покопалась в ней – и тут все встало на свои места: она вытащила полиэтиленовый пакетик с травой, примерно унция, прикидывает Ренни. Она хочет продать его Ренни. По ценам Торонто, буквально за гроши.

– Лучше не бывает, – говорит она. – Из Колумбии, свежая поставка.

Ренни, естественно, отказывается. Она наслышана об антинаркотических законах в других странах, знает о различных ловушках, и у нее нет никакого желания провести даже день в заплесневелых стенах здешней каталажки, пока местные чинуши стараются изо всех сил – безуспешно – выжать хоть цент из ее матери. Ведь та – ярая сторонница принципа: каждый сам в ответе за свои поступки. А кто еще может ее вытащить? Или хотя бы попытаться?

Лора пожимает плечами.

– Расслабься. Попытка – не пытка, – говорит она.

Ренни оборачивается, чтобы посмотреть, где там коктейль, и застывает от страха.