Уроки химии

– Мисс Зотт, – окликнул ее доктор Мейсон из дальнего конца эллинга, – сюда!

Через лабиринты крепких тел ей удалось пробиться к группе взъерошенных парней, будто бы только что получивших скорбную весть.

– Элизабет Зотт, – твердо сказала она и протянула руку.

Ни один не снизошел до рукопожатия.

– Сегодня Зотт сядет на второй номер, – объявил Мейсон. – У Билла множественный перелом ноги.

Молчание.

– Тренер, – обратился Мейсон к мужчине, замышлявшему, судя по его виду, убийство, – это кандидат в нашу команду – я вам говорил.

Молчание.

– Вероятно, кто-нибудь вспомнит… она пару раз участвовала в наших заездах.

Молчание.

– Вопросы?

Молчание.

– Тогда погнали, – кивнул Мейсон рулевому.



– По-моему, прошло неплохо, как думаешь? – спросил ее позже Мейсон по пути на парковку.

Элизабет задержала на нем взгляд. Когда во время родов она корчилась от нестерпимой боли, ей казалось, что ребенок хватается за внутренние органы, как за ручки чемоданов, словно хочет захватить с собой побольше припасов; больничная койка ходила ходуном от ее воплей. Едва заканчивалась очередная схватка, Элизабет открывала глаза и видела склонившегося над ней доктора Мейсона. «Ну, – говорил он, – все неплохо, верно?»

Элизабет повертела в руках ключи от машины:

– Думаю, рулевой и тренер с вами не согласятся.

– А, – махнул рукой Мейсон. – Это в порядке вещей. Мне казалось, ты знаешь. Новичка всегда судят строго. Ты же гребла только с Эвансом, так что тебе пока сложно постичь кое-какие нюансы. Всему свое время: проведешь несколько заездов – освоишься.

Элизабет хотелось верить в искренность его слов, поскольку на воде ей понравилось. Сейчас у нее ныли все мышцы, но это была приятная усталость.

– Что еще в гребле хорошо, – сказал ей доктор Мейсон, – ты всегда сидишь спиной по направлению движения. Словно в самом этом виде спорта заложено правило: не надо бежать впереди себя. – Он открыл дверцу машины. – Если вдуматься, разгон лодки сродни воспитанию детей. И в том и в другом случае требуются выдержка, хорошая физподготовка и целеустремленность. Что ждет впереди, ты не видишь: твой взгляд обращен назад. Это успокаивает, согласна? Главное – следить в оба и не допускать сноса башки.

– В переносном смысле?

– В самом прямом – не допускать сноса башки, – повторил Мейсон, садясь в машину. – Намедни в песочнице один из моих недорослей шандарахнул другого по башке лопаткой.





Глава 20

Суть жизни




В свои четыре года Мэд была крупнее большинства пятилеток, а в чтении превосходила многих старшеклассников. Но несмотря на физическую и интеллектуальную развитость, друзей у нее, как и у ее антисоциальной матери и злопамятного отца, почти не водилось.

– Как бы это не генная мутация, – призналась в своей тревоге Элизабет, оставшись наедине с Гарриет. – Мы оба с Кальвином могли быть носителями.

– Хочешь сказать, у нее ген нелюдимости? – переспросила Гарриет. – А такое бывает?

– Ген застенчивости, – поправила Элизабет. – Интроверсия. И поэтому угадай, что я сделала… правильно: записала ее в подготовительный класс. Ведь в понедельник начинается новый учебный год, и внезапно все карты сошлись. Мэд нужен детский коллектив – ты сама говорила.

Это правда, говорила. В последние годы Гарриет твердила об этом при всяком удобном случае. И хотя Мадлен, развитая не по годам, обладала выдающимися речемыслительными способностями и буквально схватывала все на лету, Гарриет не замечала за девочкой успехов в решении задач среднего уровня, вроде завязывания шнурков или игр в куклы. Зато на днях во время прогулки она спросила Мэд, не пора ли сделать пи-пи, но та в ответ лишь насупилась и дважды вывела палочкой на песке: 3,1415.

– Вот, – сказала девчушка.

И потом: если Мэд начнет ходить на уроки, чем тогда ей, Гарриет, занять свой день? Она уже привыкла, что без нее никуда.

– Крошка совсем, – воспротивилась Гарриет. – Надо, чтоб хотя бы пять ей стукнуло. А лучше – шесть.

– Да, меня предупреждали, – сказала Элизабет. – Но не важно, вопрос уже решен.


Элизабет не упомянула, что причина крылась вовсе не в интеллектуальной даровитости Мадлен; просто Элизабет определила химический состав чернил шариковой ручки и не преминула подрихтовать свидетельство о рождении Мадлен. Формально Мэд еще не созрела для подготовительного класса, но в голове у Элизабет не укладывалось, какое отношение это правило имеет к образованию ее дочери.

– Подготовительный класс начальной школы «Вуди», – объясняла она, протягивая Гарриет лист бумаги. – Классный руководитель – миссис Мадфорд. Кабинет номер шесть. Я догадываюсь, что Мэд, наверное, в чем-то посмышленей других детей, но вряд ли она окажется единственной, кто читает Зейна Грея[15]… или как?

Шесть-Тридцать обеспокоенно приподнял голову. Его тоже не обрадовала эта весть. Мэд – в школу? А как же его обязанности? Как ему защищать это существо, если оно будет пропадать на уроках?

Элизабет собрала чашки из-под кофе и отнесла их в раковину. В принципе, внезапная идея со школой возникла не так уж внезапно. Несколько недель назад Элизабет обратилась в банк за оформлением обратной ипотеки на их с Кальвином бунгало. Кредит ей одной не потянуть. Если бы Кальвин не внес в договор ее имя (о чем ей стало известно только после его смерти), она могла бы рассчитывать на пособие.

Кредитный консультант обрисовал ей мрачные перспективы.

– Дальше будет только хуже, – сообщил он. – Советую: как только ребенок подрастет, устройте его в подготовительный класс. А сами найдите работу с приличным окладом. Или богатого мужа.

Сидя в машине, она обдумывала другие варианты.

Ограбить банк.

Ограбить ювелирный магазин.

Или же – правда, это уже крайность – вернуться туда, где ограбили ее.



Через двадцать пять минут она уже входила в вестибюль Гастингса: руки дрожали, кожа покрылась липким потом – система оповещения организма врубила все сигналы тревоги. Собравшись с силами, Элизабет сделала глоток воздуха.

– Доктору Донатти сообщите, пожалуйста, – обратилась она к администратору.



– А мне понравится в школе? – из ниоткуда явилась с вопросом Мэд.

– А как же, – неубедительно ответила Элизабет. – Что это у нас тут? – И она указала на лист черного картона, который Мадлен держала в правой руке.

– Мой рисунок. – Девочка, прильнув к матери, положила перед ней на стол свое творение.

Выполненный мелками – цветным карандашам Мадлен предпочитала именно мел, который, к слову, тут же размазывался, – рисунок превращался в скопление размытых штрихов, как будто изображенные на нем объекты силились покинуть фон. Опустив голову, Элизабет разглядела нескольких палочных человечков, собаку, газонокосилку, солнце, луну, вроде как автомобиль, цветы, длинный ящик. Южную сторону пожирал огонь, на севере властвовал дождь. А прямо по центру вилась объемная масса.

– Знаешь, – сказала Элизабет, – это просто здорово. Видно, что ты очень старалась.

Мэд надула щеки: мать явно не распознала и половины изображений.

Элизабет еще раз изучила рисунок. Когда-то она читала дочке о традиции древних египтян изображать на крышках саркофагов историю прожитой жизни – взлеты и падения, озарения и разочарования; для каждого этапа подбиралась точная символика. Но во время чтения она задалась вопросом: а не случалось ли художнику проявить рассеянность? Изобразить змею вместо козы? И если да, мог ли он оставить все как есть? Кто знает. А с другой стороны, не это ли составляет суть жизни? Вечное приспособление, вызванное чередой бесконечных ошибок? Да, это так: ей ли не знать?



Минут через десять в вестибюль спустился доктор Донатти. Удивительно, но при виде ее он как будто просветлел лицом.

– Мисс Зотт! – Он приобнял ее, оцепеневшую от нахлынувшего отвращения. – Как раз вас вспоминали!

На самом деле он не забывал о ней ни на секунду.



– Расскажи, кого ты нарисовала, – обратилась она к Мэд, указывая на фигурки из палочек.

– Это ты, я и Гарриет, – объяснила Мэд. – И Шесть-Тридцать. А тут ты гребешь, – и она ткнула пальчиком в предмет, похожий на ящик, – а вот наша газонокосилка. Здесь – огонь. Тут еще какие-то люди. А вот наша машина. Это выходит солнце, а потом выходит луна, а дальше цветы. Теперь понятно?

– Вроде да, – сказала Элизабет. – Что-то про времена года.

– Нет, – отрезала Мэд. – Про времена моей жизни.

Изобразив понимание, Элизабет закивала. Газонокосилка?

– А здесь что нарисовано? – спросила Элизабет, указывая на белый омут в самом центре рисунка.

– Это яма смерти, – ответила Мэд.

От удивления Элизабет вытаращила глаза.

– А это? – Она указала на череду косых линий. – Дождик?

– Это слезы, – сказала Мэд.

Элизабет опустилась на колени, чтобы ее глаза оказались на одном уровне с глазами Мэд.