Управление
Часть 100 из 102 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Это жена моего брата, – кричала она прямо ему в лицо. – Вы вообще хоть знаете, кто мой брат? Лудольф фон Аргенслебен! Он служит в СС, подчиняется лично рейхсфюреру Гиммлеру…
– Мы знаем, сударыня, – перебил ее мужчина. – Но в данном случае это не имеет никакого значения, потому что это вопрос государственной безопасности. Фрау Хелена фон Аргенслебен обвиняется в пораженчестве, антигосударственной пропаганде, оскорблении членов правительства, симпатии к иудаизму и некоторых других преступлениях. Прежде всего, возникает веское подозрение в государственной измене…
– Чепуха! – кричала Альма. – Полнейшая чепуха!
– Вот что она написала. – Он протянул ей лист бумаги. – На Немецком форуме.
Затем наступила тишина, страшная тишина. Альма читала, прижав руку ко рту, больше ничего не говорила.
Хелена снова сдвинулась с места, спокойным шагом спустилась с лестницы. Все смотрели на нее широко раскрытыми глазами.
– Оставь, Альма, – сказала она. – Все в порядке.
Все расступились, чтобы она смогла встать перед гестаповцем и протянуть ему запястья. – Я пойду с вами.
Он посмотрел на ее руки и покачал головой.
– Полагаю, наручники не потребуются, верно?
– Нет, – ответила Хелена. – Не потребуются.
Снаружи раздался громкий потрескивавший звук, заставивший мужчину прислушаться. Звук становился все громче. Тот вышел на улицу, посмотрел на небо. Действительно – вертолет, который быстро приближался.
Через несколько мгновений он уже был здесь, приземлялся недалеко от дома, и, пока лопасти несущего винта еще вращались, дверь открылась и выпрыгнул мужчина: Лудольф, спешивший с опущенной головой.
– Стойте! – перекрикивал он шум мотора, гневно сверкая глазами. – Что здесь происходит? – Затем он увидел Хелену, стоящую у двери, и воскликнул: – Ни в коем случае! Я запрещаю вам арестовывать мою жену.
Гестаповец вытянул шею.
– При всем моем уважении, рейхслейтер, но в данном случае вы не имеете права на возражение. Ваша жена признана виновной компьютерным контролем в соответствии с новым Законом о контроле граждан рейха и должна быть доставлена в концлагерь. – Вытащил другой лист бумаги и протянул его Лудольфу. – Вот вердикт.
Компьютерная распечатка, заметила Хелена. Именно так, как она и ожидала.
Пока Лудольф читал, мужчина протянул ему лист бумаги, который уже заставил замолчать Альму.
– Вот что она написала на Немецком форуме. Общедоступно. Можно прочитать во всем мире.
Винт вертолета замер, а вместе с ним, казалось, утихло и все волнение, до сих пор наполнявшее двор. Никто больше не шевелился, ничего не говорил, все стояли как застывшие, пока Лудольф наконец скрипучим голосом не начал читать:
– «Я ненавижу Адольфа Гитлера, этого мерзкого говнюка, это надменное ничтожество, этого невероятного горлопана, этого бессовестного психопата, который идет по трупам ради совершенно безумных целей. Ничего, кроме страданий, он не принес миру, и ничего, кроме дальнейших страданий, от него нельзя ожидать, если никто не остановит его. В память о моей подруге-еврейке и о моем погибшем брате настоящим я заявляю, что я не только украла планы по созданию атомной бомбы с американского компьютера, но и храню их копии в надежном месте и готова предоставить их любому правительству, которое захочет использовать их против Великого Германского рейха. Долой Германский рейх! Долой фюрера!»
Он опустил лист, потрясенно посмотрел на Хелену.
– Зачем? – захотел он узнать. – Зачем ты это сделала?
Хелена улыбнулась.
– Как ты и сам говорил: я лучше тебя понимаю, как это работает. И потому нашла еще один способ все-таки от тебя сбежать.
65
Сначала они допрашивали ее, пока она не выдала, где находятся планы: а именно на магнитной кассете в ее старых вещах в НСА, на единственной кассете в ее письменном столе. Двое уехали и торжествующе вернулись с небольшой жестяной вещицей. Затем они искали компьютер, в который ее можно вставить, и того, кто разбирался бы, как с ним обращаться. Они прочитали документы, практически ничего в них не поняли, не считая того, что речь там, несомненно, шла об атомных бомбах, и потому сочли, что опасность, которая исходила от Хелены, предотвращена.
Потому что они не понимали, как работают компьютеры.
Поскольку Хелена написала, что она украла планы, они автоматически поверили, что те больше не находятся на своем первоначальном месте, как это бывает, когда крадут бумажные документы или серебряные ложки. Они не понимали, что она просто скопировала документы, и те, вероятно, все еще находились на компьютере в Беркли, штат Калифорния. И если кто-то в Америке прочитал ее запись, которая как-никак почти сутки провисела на Немецком форуме – а она определенно верила, что в Америке была своя секретная служба, следившая за форумами зарубежных стран, – то этот кто-то догадается, что Америке нужно искать планы самого ужасного оружия Великого Германского рейха не в Германии, а у себя, потому что они у них и так уже есть.
Если только они сами еще это не заметили. Но от Хелены на самом деле ничего не зависело.
Но и это они не понимали.
Потом Хелену отправили в концентрационный лагерь Аушвиц II, в лагерь Биркенау, именно на такое решение машины она как раз и рассчитывала. По прибытии ей побрили голову, затем она выстояла в длинной очереди перед бараком, чтобы получить татуировку с номером на руке. Татуировщицы тоже узницы, работавшие за столами, полными бланков и штампов. Все происходило быстро, что свидетельствовало о сноровке. Номер состоял не из цифр, а из полосок разной ширины, поскольку предназначался для автоматических считывающих устройств. Такие устройства использовались повсюду, для распределения, на перекличках, на входах, при выдаче еды и так далее. Бо́льшая часть использованных чернил стерлась после первого мытья, что испугало Хелену – получит ли что-нибудь поесть тот, кто предъявит несчитываемый номер? – но оставшейся краски все же оказалось достаточно.
С тех пор мир, в котором она жила, был обнесен колючей проволокой и электрическими заборами, тесный, грязный мир, где она была одинаково беззащитной как перед непогодой, так и перед произволом надзирателей. Спала на жестких деревянных нарах одной из многоярусных кроватей, которые заполняли каждый барак и больше походили на плохо обработанные полки. Справляла естественные потребности в длинной примитивной уборной, где не было хоть какой-либо приватности, у всех на виду, и поняла, что лишение достоинства – не просто сопутствующее явление, а цель. Когда было холодно, мерзла в изношенной лагерной одежде, которую им выдали, а когда светило солнце и им приходилось часами стоять в пылающей жаре ради бессмысленных перекличек, не имея возможности двигаться, часто теряла сознание. Она всегда была голодна, каждый день был только суп, сильно пересоленный, так что всегда хотелось пить, но утолить жажду было нельзя, потому что на воду была установлена норма выдачи.
И повсюду стоял этот неотвратимый смрад, главным образом из-за дыма, смешанного со сладковатым трупным запахом гниения и разложения: запах мира, в котором она теперь жила. Он исходил из дымоходов сооружения, где сжигали мертвых, и в мертвых, казалось, никогда не было недостатка, а если и был, то, как ей объяснили, имелись устройства, чтобы помочь делу.
В некоторые дни им приходилось немного работать, в другие – просто стоять часами, в зависимости от настроения надзирателей. Но иногда оставалось время и возможность побродить и порасспрашивать, и вот однажды Хелена нашла мать Рут, единственную из семьи Мельцеров, которая еще оставалась жива. Она узнала, что Рут умерла вскоре после прибытия в лагерь от тифа, как предположил отец, который сам впоследствии погиб во время выполнения рабочего задания, раздавленный соскользнувшим грузом дров.
Это был ужасающий мир, в котором, что тоже было ясно Хелене, ей не будет уготована долгая жизнь, как и остальным, потому что государство решило, что у них у всех больше нет права на жизнь и в лагере их единственной настоящей задачей остается ждать, пока время и обстоятельства не превратят вынесенный вердикт в свершившийся факт.
И все же, и все же: в мире, где победили Лудольф и его единомышленники, сказала себе Хелена, в таком лагере она находилась как раз в подходящем месте.
* * *
Однажды Хелене объявили по расположенным повсюду громкоговорителям, назвав ее имя и номер, что она должна явиться в комендатуру лагеря.
В их мире трупного запаха и дыма благоразумно было следовать таким требованиям, если не хотелось самому вскоре стать одним из трупов и превратиться в дым. Так что Хелена послушно отправилась в путь и подошла к вечно закрытой запретной двери, ведущей наружу, поднесла руку к считывающему устройству, и, о чудо, дверь из металлической сетки распахнулась, позволив ей шагнуть в огороженное пространство за ней, а когда она снова закрылась, с противоположной стороны открылись вторые ворота.
Разумеется, это была только в свою очередь огороженная территория охранников, на которой она оказалась, так что о побеге и думать не приходилось. Хелена и не думала о побеге – куда ей бежать, ей, которая сбежала в этот лагерь? – а только о том, чтобы остаться в живых еще на один день, для чего требовалось в определенные моменты быть послушной или непослушной. И вот, как всегда, с мучительной неуверенностью относительно правильной оценки ситуации, она вошла в комендатуру лагеря и послушно доложила о прибытии.
Комендатура представляла собой солидный деревянный дом, возвышавшийся над землей на толстых сваях, с черепицей, окнами и внутренним коридором, из которого настоящие двери вели в настоящие кабинеты. Здесь тоже пахло дымом, но дымом сигарет, выкуренных мужчинами в мундирах, которым было неуютно в ее присутствии.
Большая вывеска указывала путь к «Регистрации», своего рода секретариату с телефонами и старым компьютером, перед которым, как заметила Хелена со сдержанной радостью, стояла одна из тех прекрасных старых клавиатур, которые она всегда любила! Жаль, что сейчас на ней никто не печатал, она бы с удовольствием услышала звук старых бакелитовых клавиш.
Эсэсовец за стойкой отправил ее в соседнюю комнату, и там разрешилась загадка, по какой причине ее вызвали, – там ждали два человека, и одним из них оказался доктор Данцер!
– Хелена, боже мой! – воскликнул он. – Как же вы выглядите? Кожа да кости, можно сказать…
Хелену ошеломило вторжение старого мира в ее новый. Разве что визит Лудольфа мог бы потрясти ее еще больше, но, к счастью, до сих пор от этого она была избавлена.
Сперва она даже и не знала, что сказать. В последнее время ей не приходилось много разговаривать, и она утратила навык. Ей пришло в голову только объяснение:
– Количество калорий, которые мы получаем в день, часто ниже необходимого.
Калории? Откуда возникло в голове это слово? Возможно, вид старой клавиатуры вернул ее память в тот день, когда Гиммлер был в НСА и ей пришлось продемонстрировать свои программы поиска, сидя за такой же красивой старой клавиатурой, те программы поиска, которым многие в лагере были обязаны тем, что они здесь, а не в своих тщательно подготовленных укрытиях. Сколько их, Хелена не знала, потому что старательно избегала этой темы, но то, что в этом была ее вина, она знала, хотя и не понимала, почему ей выпала такая судьба, ведь она этого не хотела!
– Послушайте, – продолжал доктор Данцер со странной настойчивостью, – я здесь, чтобы помочь вам. Это не давало мне покоя с тех пор, как я обнаружил вас в нашем списке, именно вас! Я изучил ваше дело, поговорил со всеми компетентными людьми, во всяком случае, вырисовывается выход. Знаете, что касается понимания того, как работает мозг, мы сейчас значительно, значительно продвинулись! Теперь уже установлено, что такой вещи, как свободная воля, не существует; хоть нам и кажется, что она есть, но это иллюзия. Все в нашем мышлении происходит по шаблонам стимула – реакции, по схемам вознаграждения и наказания, желания и нежелания – очень сложно, конечно, но обязательно есть причинно-следственная связь. Даже то, что вы совершили, можно объяснить неправильным мышлением, так сказать, ошибкой программы, и в этом отношении у нас теперь есть техническая возможность ее исправить. Потребуется лишь небольшая операция – это, кстати, доктор Менгеле, который будет мне ассистировать, – и потом, как только ваша ошибка будет исправлена, вы сможете снова покинуть лагерь и вернуться к мужу, – заключил он, прямо-таки сияя.
Хелена сделала шаг назад.
– Не думаю, – сказала она, – что я этого хочу. Нет, я не хочу.
В улыбке доктора Данцера мелькнула тень огорчения.
– Как уже сказано, в вашем разуме есть программная ошибка, в результате которой ваше мышление движется по неверной колее. По этой причине в данном случае не имеет никакого значения, чего вы хотите или не хотите.
* * *
После операции Хелена почувствовала себя необычайно легко, словно освобожденной от давления, о котором она раньше даже не подозревала.
В остальном она не чувствовала никаких изменений. Если не считать огромной повязки вокруг головы, конечно.
В конце концов, было еще то преимущество, что ей разрешили некоторое время поспать на настоящей кровати с матрасом, стеганым одеялом и белым постельным бельем; что ее помыли и все тело было чистым; и что ее хорошо кормили, например овсяной кашей с консервированными грушами по утрам или гороховой кашей с рубленым мясом на обед – вкусные, надолго отнятые удовольствия.
Хотя ей и не разрешалось, она иногда трогала повязку, но та была слишком толстой, чтобы можно было разобрать, что находится под ней. Имплантат, объяснил ей доктор Данцер, от которого множество тончайших проводов, проложенных через мельчайшие отверстия в черепной крышке, подведены к мозгу. Доктор Менгеле и доктор Данцер тщательно измерили ее череп перед вмешательством и вычислили, куда должен попасть каждый провод.
И через имплантат, добавил доктор Данцер, она даже будет подключена к глобальной сети! Должно быть, она посмотрела на него довольно озадаченно, потому что он рассмеялся и сказал:
– Конечно, не значит, что в будущем вы станете получать электронную почту прямо в голову. Это означает только, что управление может осуществляться извне. Но вы ничего не заметите.
Наконец настал день, когда ее отвели в переговорную комнату, где за письменным столом сидел доктор Менгеле, а перед ним стоял доктор Данцер, который принял ее с сияющей улыбкой и попросил сесть на подвинутый ей стул. Хелена повиновалась и сидела неподвижно, пока он осторожно снимал с нее повязку, возясь с ножницами, она их только слышала, но не чувствовала.
Потом ее голова снова была свободна и казалась еще более обнаженной, чем тогда, после стрижки. Доктор Данцер ощупал ее череп, приговаривая:
– Хорошо, хорошо. Хорошо заживает. А когда волосы отрастут снова, совсем ничего не будет заметно.
Хелена подняла руку.
– Можно?
– Не бойтесь, – сказал он, после чего она осторожно провела пальцами по тонким шрамам и наконец нащупала имплантат, расположенный в правом верхнем углу черепа, в том месте, где имелось естественное уплощение.
– Мы знаем, сударыня, – перебил ее мужчина. – Но в данном случае это не имеет никакого значения, потому что это вопрос государственной безопасности. Фрау Хелена фон Аргенслебен обвиняется в пораженчестве, антигосударственной пропаганде, оскорблении членов правительства, симпатии к иудаизму и некоторых других преступлениях. Прежде всего, возникает веское подозрение в государственной измене…
– Чепуха! – кричала Альма. – Полнейшая чепуха!
– Вот что она написала. – Он протянул ей лист бумаги. – На Немецком форуме.
Затем наступила тишина, страшная тишина. Альма читала, прижав руку ко рту, больше ничего не говорила.
Хелена снова сдвинулась с места, спокойным шагом спустилась с лестницы. Все смотрели на нее широко раскрытыми глазами.
– Оставь, Альма, – сказала она. – Все в порядке.
Все расступились, чтобы она смогла встать перед гестаповцем и протянуть ему запястья. – Я пойду с вами.
Он посмотрел на ее руки и покачал головой.
– Полагаю, наручники не потребуются, верно?
– Нет, – ответила Хелена. – Не потребуются.
Снаружи раздался громкий потрескивавший звук, заставивший мужчину прислушаться. Звук становился все громче. Тот вышел на улицу, посмотрел на небо. Действительно – вертолет, который быстро приближался.
Через несколько мгновений он уже был здесь, приземлялся недалеко от дома, и, пока лопасти несущего винта еще вращались, дверь открылась и выпрыгнул мужчина: Лудольф, спешивший с опущенной головой.
– Стойте! – перекрикивал он шум мотора, гневно сверкая глазами. – Что здесь происходит? – Затем он увидел Хелену, стоящую у двери, и воскликнул: – Ни в коем случае! Я запрещаю вам арестовывать мою жену.
Гестаповец вытянул шею.
– При всем моем уважении, рейхслейтер, но в данном случае вы не имеете права на возражение. Ваша жена признана виновной компьютерным контролем в соответствии с новым Законом о контроле граждан рейха и должна быть доставлена в концлагерь. – Вытащил другой лист бумаги и протянул его Лудольфу. – Вот вердикт.
Компьютерная распечатка, заметила Хелена. Именно так, как она и ожидала.
Пока Лудольф читал, мужчина протянул ему лист бумаги, который уже заставил замолчать Альму.
– Вот что она написала на Немецком форуме. Общедоступно. Можно прочитать во всем мире.
Винт вертолета замер, а вместе с ним, казалось, утихло и все волнение, до сих пор наполнявшее двор. Никто больше не шевелился, ничего не говорил, все стояли как застывшие, пока Лудольф наконец скрипучим голосом не начал читать:
– «Я ненавижу Адольфа Гитлера, этого мерзкого говнюка, это надменное ничтожество, этого невероятного горлопана, этого бессовестного психопата, который идет по трупам ради совершенно безумных целей. Ничего, кроме страданий, он не принес миру, и ничего, кроме дальнейших страданий, от него нельзя ожидать, если никто не остановит его. В память о моей подруге-еврейке и о моем погибшем брате настоящим я заявляю, что я не только украла планы по созданию атомной бомбы с американского компьютера, но и храню их копии в надежном месте и готова предоставить их любому правительству, которое захочет использовать их против Великого Германского рейха. Долой Германский рейх! Долой фюрера!»
Он опустил лист, потрясенно посмотрел на Хелену.
– Зачем? – захотел он узнать. – Зачем ты это сделала?
Хелена улыбнулась.
– Как ты и сам говорил: я лучше тебя понимаю, как это работает. И потому нашла еще один способ все-таки от тебя сбежать.
65
Сначала они допрашивали ее, пока она не выдала, где находятся планы: а именно на магнитной кассете в ее старых вещах в НСА, на единственной кассете в ее письменном столе. Двое уехали и торжествующе вернулись с небольшой жестяной вещицей. Затем они искали компьютер, в который ее можно вставить, и того, кто разбирался бы, как с ним обращаться. Они прочитали документы, практически ничего в них не поняли, не считая того, что речь там, несомненно, шла об атомных бомбах, и потому сочли, что опасность, которая исходила от Хелены, предотвращена.
Потому что они не понимали, как работают компьютеры.
Поскольку Хелена написала, что она украла планы, они автоматически поверили, что те больше не находятся на своем первоначальном месте, как это бывает, когда крадут бумажные документы или серебряные ложки. Они не понимали, что она просто скопировала документы, и те, вероятно, все еще находились на компьютере в Беркли, штат Калифорния. И если кто-то в Америке прочитал ее запись, которая как-никак почти сутки провисела на Немецком форуме – а она определенно верила, что в Америке была своя секретная служба, следившая за форумами зарубежных стран, – то этот кто-то догадается, что Америке нужно искать планы самого ужасного оружия Великого Германского рейха не в Германии, а у себя, потому что они у них и так уже есть.
Если только они сами еще это не заметили. Но от Хелены на самом деле ничего не зависело.
Но и это они не понимали.
Потом Хелену отправили в концентрационный лагерь Аушвиц II, в лагерь Биркенау, именно на такое решение машины она как раз и рассчитывала. По прибытии ей побрили голову, затем она выстояла в длинной очереди перед бараком, чтобы получить татуировку с номером на руке. Татуировщицы тоже узницы, работавшие за столами, полными бланков и штампов. Все происходило быстро, что свидетельствовало о сноровке. Номер состоял не из цифр, а из полосок разной ширины, поскольку предназначался для автоматических считывающих устройств. Такие устройства использовались повсюду, для распределения, на перекличках, на входах, при выдаче еды и так далее. Бо́льшая часть использованных чернил стерлась после первого мытья, что испугало Хелену – получит ли что-нибудь поесть тот, кто предъявит несчитываемый номер? – но оставшейся краски все же оказалось достаточно.
С тех пор мир, в котором она жила, был обнесен колючей проволокой и электрическими заборами, тесный, грязный мир, где она была одинаково беззащитной как перед непогодой, так и перед произволом надзирателей. Спала на жестких деревянных нарах одной из многоярусных кроватей, которые заполняли каждый барак и больше походили на плохо обработанные полки. Справляла естественные потребности в длинной примитивной уборной, где не было хоть какой-либо приватности, у всех на виду, и поняла, что лишение достоинства – не просто сопутствующее явление, а цель. Когда было холодно, мерзла в изношенной лагерной одежде, которую им выдали, а когда светило солнце и им приходилось часами стоять в пылающей жаре ради бессмысленных перекличек, не имея возможности двигаться, часто теряла сознание. Она всегда была голодна, каждый день был только суп, сильно пересоленный, так что всегда хотелось пить, но утолить жажду было нельзя, потому что на воду была установлена норма выдачи.
И повсюду стоял этот неотвратимый смрад, главным образом из-за дыма, смешанного со сладковатым трупным запахом гниения и разложения: запах мира, в котором она теперь жила. Он исходил из дымоходов сооружения, где сжигали мертвых, и в мертвых, казалось, никогда не было недостатка, а если и был, то, как ей объяснили, имелись устройства, чтобы помочь делу.
В некоторые дни им приходилось немного работать, в другие – просто стоять часами, в зависимости от настроения надзирателей. Но иногда оставалось время и возможность побродить и порасспрашивать, и вот однажды Хелена нашла мать Рут, единственную из семьи Мельцеров, которая еще оставалась жива. Она узнала, что Рут умерла вскоре после прибытия в лагерь от тифа, как предположил отец, который сам впоследствии погиб во время выполнения рабочего задания, раздавленный соскользнувшим грузом дров.
Это был ужасающий мир, в котором, что тоже было ясно Хелене, ей не будет уготована долгая жизнь, как и остальным, потому что государство решило, что у них у всех больше нет права на жизнь и в лагере их единственной настоящей задачей остается ждать, пока время и обстоятельства не превратят вынесенный вердикт в свершившийся факт.
И все же, и все же: в мире, где победили Лудольф и его единомышленники, сказала себе Хелена, в таком лагере она находилась как раз в подходящем месте.
* * *
Однажды Хелене объявили по расположенным повсюду громкоговорителям, назвав ее имя и номер, что она должна явиться в комендатуру лагеря.
В их мире трупного запаха и дыма благоразумно было следовать таким требованиям, если не хотелось самому вскоре стать одним из трупов и превратиться в дым. Так что Хелена послушно отправилась в путь и подошла к вечно закрытой запретной двери, ведущей наружу, поднесла руку к считывающему устройству, и, о чудо, дверь из металлической сетки распахнулась, позволив ей шагнуть в огороженное пространство за ней, а когда она снова закрылась, с противоположной стороны открылись вторые ворота.
Разумеется, это была только в свою очередь огороженная территория охранников, на которой она оказалась, так что о побеге и думать не приходилось. Хелена и не думала о побеге – куда ей бежать, ей, которая сбежала в этот лагерь? – а только о том, чтобы остаться в живых еще на один день, для чего требовалось в определенные моменты быть послушной или непослушной. И вот, как всегда, с мучительной неуверенностью относительно правильной оценки ситуации, она вошла в комендатуру лагеря и послушно доложила о прибытии.
Комендатура представляла собой солидный деревянный дом, возвышавшийся над землей на толстых сваях, с черепицей, окнами и внутренним коридором, из которого настоящие двери вели в настоящие кабинеты. Здесь тоже пахло дымом, но дымом сигарет, выкуренных мужчинами в мундирах, которым было неуютно в ее присутствии.
Большая вывеска указывала путь к «Регистрации», своего рода секретариату с телефонами и старым компьютером, перед которым, как заметила Хелена со сдержанной радостью, стояла одна из тех прекрасных старых клавиатур, которые она всегда любила! Жаль, что сейчас на ней никто не печатал, она бы с удовольствием услышала звук старых бакелитовых клавиш.
Эсэсовец за стойкой отправил ее в соседнюю комнату, и там разрешилась загадка, по какой причине ее вызвали, – там ждали два человека, и одним из них оказался доктор Данцер!
– Хелена, боже мой! – воскликнул он. – Как же вы выглядите? Кожа да кости, можно сказать…
Хелену ошеломило вторжение старого мира в ее новый. Разве что визит Лудольфа мог бы потрясти ее еще больше, но, к счастью, до сих пор от этого она была избавлена.
Сперва она даже и не знала, что сказать. В последнее время ей не приходилось много разговаривать, и она утратила навык. Ей пришло в голову только объяснение:
– Количество калорий, которые мы получаем в день, часто ниже необходимого.
Калории? Откуда возникло в голове это слово? Возможно, вид старой клавиатуры вернул ее память в тот день, когда Гиммлер был в НСА и ей пришлось продемонстрировать свои программы поиска, сидя за такой же красивой старой клавиатурой, те программы поиска, которым многие в лагере были обязаны тем, что они здесь, а не в своих тщательно подготовленных укрытиях. Сколько их, Хелена не знала, потому что старательно избегала этой темы, но то, что в этом была ее вина, она знала, хотя и не понимала, почему ей выпала такая судьба, ведь она этого не хотела!
– Послушайте, – продолжал доктор Данцер со странной настойчивостью, – я здесь, чтобы помочь вам. Это не давало мне покоя с тех пор, как я обнаружил вас в нашем списке, именно вас! Я изучил ваше дело, поговорил со всеми компетентными людьми, во всяком случае, вырисовывается выход. Знаете, что касается понимания того, как работает мозг, мы сейчас значительно, значительно продвинулись! Теперь уже установлено, что такой вещи, как свободная воля, не существует; хоть нам и кажется, что она есть, но это иллюзия. Все в нашем мышлении происходит по шаблонам стимула – реакции, по схемам вознаграждения и наказания, желания и нежелания – очень сложно, конечно, но обязательно есть причинно-следственная связь. Даже то, что вы совершили, можно объяснить неправильным мышлением, так сказать, ошибкой программы, и в этом отношении у нас теперь есть техническая возможность ее исправить. Потребуется лишь небольшая операция – это, кстати, доктор Менгеле, который будет мне ассистировать, – и потом, как только ваша ошибка будет исправлена, вы сможете снова покинуть лагерь и вернуться к мужу, – заключил он, прямо-таки сияя.
Хелена сделала шаг назад.
– Не думаю, – сказала она, – что я этого хочу. Нет, я не хочу.
В улыбке доктора Данцера мелькнула тень огорчения.
– Как уже сказано, в вашем разуме есть программная ошибка, в результате которой ваше мышление движется по неверной колее. По этой причине в данном случае не имеет никакого значения, чего вы хотите или не хотите.
* * *
После операции Хелена почувствовала себя необычайно легко, словно освобожденной от давления, о котором она раньше даже не подозревала.
В остальном она не чувствовала никаких изменений. Если не считать огромной повязки вокруг головы, конечно.
В конце концов, было еще то преимущество, что ей разрешили некоторое время поспать на настоящей кровати с матрасом, стеганым одеялом и белым постельным бельем; что ее помыли и все тело было чистым; и что ее хорошо кормили, например овсяной кашей с консервированными грушами по утрам или гороховой кашей с рубленым мясом на обед – вкусные, надолго отнятые удовольствия.
Хотя ей и не разрешалось, она иногда трогала повязку, но та была слишком толстой, чтобы можно было разобрать, что находится под ней. Имплантат, объяснил ей доктор Данцер, от которого множество тончайших проводов, проложенных через мельчайшие отверстия в черепной крышке, подведены к мозгу. Доктор Менгеле и доктор Данцер тщательно измерили ее череп перед вмешательством и вычислили, куда должен попасть каждый провод.
И через имплантат, добавил доктор Данцер, она даже будет подключена к глобальной сети! Должно быть, она посмотрела на него довольно озадаченно, потому что он рассмеялся и сказал:
– Конечно, не значит, что в будущем вы станете получать электронную почту прямо в голову. Это означает только, что управление может осуществляться извне. Но вы ничего не заметите.
Наконец настал день, когда ее отвели в переговорную комнату, где за письменным столом сидел доктор Менгеле, а перед ним стоял доктор Данцер, который принял ее с сияющей улыбкой и попросил сесть на подвинутый ей стул. Хелена повиновалась и сидела неподвижно, пока он осторожно снимал с нее повязку, возясь с ножницами, она их только слышала, но не чувствовала.
Потом ее голова снова была свободна и казалась еще более обнаженной, чем тогда, после стрижки. Доктор Данцер ощупал ее череп, приговаривая:
– Хорошо, хорошо. Хорошо заживает. А когда волосы отрастут снова, совсем ничего не будет заметно.
Хелена подняла руку.
– Можно?
– Не бойтесь, – сказал он, после чего она осторожно провела пальцами по тонким шрамам и наконец нащупала имплантат, расположенный в правом верхнем углу черепа, в том месте, где имелось естественное уплощение.