Умирать не больно

Я на секунду представила на своем месте маму. Откуда она взяла эти фотографии, медицинские записи и прочее? Как она могла смотреть на эти вещи, ведь мама такая…

Я покачала головой, зажмурившись на секунду, но затем вернулась к Эмили. Разрез на груди сделан очень профессионально. Может, убийца врач? Чтобы сотворить такое, нужно иметь кое-какие навыки, и, судя по записям, у Эмили был частичный перелом ребер из-за повреждения внутренней костной пластины. Это значит, что преступник ударил ее, чтобы она не могла сопротивляться, а затем связал и принялся за дело. Реберным ножом он разрезал хрящи, отчленил ключицы и, стараясь не повредить крупных вен, отсек все мягкие ткани от внутренней поверхности грудины. Затем он бережно вытащил сердце и…

Я сделала в своей записной книжке пометку «Врач» и дважды подчеркнула. Но если он был врачом, как мог осмелиться на подобное? Как он мог быть таким чудовищем?

Совсем некстати я вспомнила слова Аспена. Он сказал, что Первый медицинский павильон полностью мне подходит и из меня выйдет хороший врач, потому что у меня есть задатки: я расчетливая и холодная.

Этот парень был таким же? — подумала я, глядя на фотографию груди Эмили Питерсон. – Он тоже был расчетливым и холодным?

Я покачала головой, заставляя себя сосредоточиться. Девушку похитили ровно через год после Мартины. Он оставил изуродованное тело своей новой жертвы на подземной парковке городской библиотеки прямо посреди дороги, но тщательно выбрал место, чтобы не попасться в объективы камер. Он не прятал тело. Для него она вещь, трофей, и он хотел, чтобы им гордились, хотел, чтобы его способности оценили.

Я сделала глубокий вдох, ощущая, как к горлу подбирается тошнота; дотянулась до сумки и достала бутылку с питьевой водой, сделала несколько глотков и дождалась, пока горечь во рту пройдет.

Думай об Эмили Питерсон, – приказала я себе. – Ты в безопасности.

Я опустила взгляд на папку, прогоняя из головы все лишние мысли.

В отчете сказано, что Эмили была в сознании, когда он ее пытал. Он хотел, чтобы она мучилась, чувствуя, как заживо вырезают сердце; хотел, чтобы Эмили ощущала его руки на себе, когда он ее касался. Он стремился оставить ее в сознании, чтобы она запомнила каждую минуту страданий.

Я с трудом вдохнула и тяжело выдохнула; сделав несколько глотков воды, уставилась на фотографии девушек. Зажмурилась и снова посмотрела. Сосредоточься, Кая, – приказала я себе уже во второй раз и выпила половину бутылки. Я ощущала, как бьется пульс на виске. – Ты в безопасности, ты в норме.

Эмили Питерсон вдруг подмигнула мне с фотографии, и я пролила воду мимо рта, подавившись. Она сказала:

– Ответ же прост, эй ты, сосредоточься. Убийца отнял наши сердца, чтобы мы испытали ту же боль, какую испытал он.

Да, да, верно.

Я с трудом отвела взгляд от Эмили и посмотрела на другие фотографии. Была ли среди них та самая девушка? Его истинная жертва? Была ли среди убитых та, чей образ он перенес на Мартину Грейс, Эмили Питерсон и других? Кто она?

Внезапно зазвонивший в кармане куртки телефон заставил вздрогнуть; я так сильно подскочила, что ударилась больной рукой о мамину коробку с документами. Застонав, я ответила на звонок.

– Ной, что?

– Солнышко, что ты хочешь на ужин?

– Спасибо, но я не буду дома.

– Надеюсь, ты не ищешь неприятностей, Кая? – строго спросил Ной.

– Есть вещи, которые даже ты не знаешь.

– А что, если знаю?

Я на мгновение растерялась, но быстро взяла себя в руки.

– Ничего ты не знаешь. – Он меня просто дразнит. – И не жди меня, – добавила я и отключилась. Перед глазами возникло насмешливое лицо с ямочками на щеках и понимающей улыбкой: «Прячься сколько хочешь, Кая», но я быстро прогнала его, взглянув на доску с фотографиями жертв. Засунув телефон в карман, я вспомнила, что мне некуда спешить. Ной Харрингтон и без меня проведет этот субботний вечер, ведь он как-то выживал до меня. И на работу мне не надо – стоило лишь представить, что я вхожу в дверь «Шерри», как меня начинало тошнить. Сьюзен была моей подругой. Она была милой, доброй и не думала, что я убийца.

Убийца вновь в Эттон-Крик.

Я скрестила руки на груди. Ведь если задуматься… двадцать лет назад здесь уже происходили серийные убийства. Двадцать лет назад кто-то охотился на юных девушек, и теперь все повторяется. А вдруг все связано? И почему мама этим занималась?

Что, если…

А что, если это один и тот же человек?

И что, если мама тоже об этом подумала?

Нет, стоп, когда умерла мама, Майя Кинг была еще жива. Но я чувствовала, почти видела связь между старыми и новыми убийствами.

Если на секунду предположить, что это тот же самый убийца, возникает вопрос: почему он молчал двадцать лет? Что заставило его уйти в подполье? Что заставило его остановиться?

Во рту снова появился характерный кисло-сладкий привкус, который всегда предшествовал приступам, и я пересела на диван и попыталась несколько минут ни о чем не думать.

Прошла целая вечность, но лица мамы, Сьюзен и Майи продолжали крутиться перед закрытыми глазами, как карусель. Я сдалась и, позволив им остаться рядом, достала из коробки папку под номером три. На ней жирным красным шрифтом было выведено имя: «Джоанна Медина». Конечно же, она пропала как раз 13 января ровно через год.

Я взяла в руки первую фотографию из папки Джоанны. Ничего нового. Обнаженная грудь, зияющая страшной раной, сердце отсутствует. На следующей фотографии знакомые следы от веревок.

Девушки, ставшие жертвами маньяка двадцать лет назад, были похожи друг на друга внешне и находились примерно в одном возрасте. А между Майей и Сьюзен на первый взгляд нет ничего общего.

Нет-нет… Я вдруг вспомнила, как Сьюзен прямо перед своей смертью разоткровенничалась о том, что Аспен сказал, будто они с Майей похожи. Мне так и не удалось довести тот разговор до конца и все выяснить. Кроме того, я не знаю, что именно то чудовище сотворило с Майей.

Аспен был на опознании, – вспомнила я, – но ему вряд ли показали тело Сьюзен полностью. Дориан работает в морге. Может быть, он сможет мне помочь?


От этой мысли меня как будто встряхнуло. Помочь. Как будто речь идет об одном из проектов, о курсовой работе, о теме диплома. Чувствуя, что начинают неметь кончики пальцев, я дотянулась до бутылки, но с опозданием обнаружила, что выпила всю воду. Сердце тревожно забилось в груди, будто желая выпорхнуть наружу. Пытаясь контролировать движения, но все равно замечая за собой резкость и порывистость, я вскочила на ноги и подошла к окну. Толкнула створку, но ничего не произошло. Я подергала раму, несколько раз ударила по ней ладонью, но она не поддалась.

В висках застучала кровь. Почему окно заколочено?

Я вновь зажмурилась, шумно дыша носом. Надо привести мысли в порядок.

Я в безопасности.

Я в клетке.

Будто что-то с силой ударило меня по голове, и я открыла глаза и метнулась вон из квартиры. Топот был оглушающим, сердце готово было выскочить из груди, но вот я слетела вниз, перескакивая по три ступени, и застыла у дверей, ведущих наружу.

Здесь не было так страшно, и легкие постепенно наполнились воздухом, опаляя горло и ноздри. Я прислонилась спиной к стене и до боли зажмурилась, чувствуя, как от резкого поступления кислорода начинает уходить земля из-под ног. Прижала здоровую руку к плечу – его жгло огнем; наверное, я ударилась, когда стремглав выбегала из квартиры.

– Эй!

Я содрогнулась всем телом, поднимая голову в сторону лестницы. На ступенях чуть выше меня застыл Крэйг. Даже в сумраке я отчетливо видела на его лице тревогу. Волнение усилилось, когда он сбежал вниз и посмотрел в мое лицо.

– Кая, ты в порядке? Выглядишь так, словно… – Он замялся, пытаясь подобрать нужное слово. – Словно увидела призрака.

– Все хорошо, спасибо. – Я кивнула и двинулась к двери. Мы с Крэйгом вышли во дворик, очутившись в совершенно другом мире. После ужасов, пережитых в Тайной квартире, и после приступа чудная сентябрьская погода, не свойственная Эттон-Крик, была подарком. Так считала не только я: в парке, прилегающем к дому, прогуливались парочки, люди с собаками и мамочки с колясками. Я удивилась, увидев здесь столько народу, потом почувствовала на себе взгляд Крэйга. Он все еще был настороже:

– Ты точно в порядке?

Я кивнула. Он на мгновение замешкался, а затем улыбнулся своей самой обезоруживающей улыбкой, делающей его моложе, чем он есть.

– Тогда можно пригласить тебя в кафе? Вниз по улице, прямо у реки. Я часто там ужинаю, когда возвращаюсь с работы, или, – он бросил взгляд на часы на руке и пожал плечами, – когда иду на работу. Без разницы.

– Я не… не была голодна, но теперь почувствовала, что проголодалась.

Не хочу возвращаться в квартиру. Чуть позже. Не сейчас.

– Тогда идем. – Он солнечно улыбнулся.

После того как я поднялась наверх и заперла дверь, мы с Крэйгом неспешно двинулись по широкой аллее, отделенной от дороги соснами. Крэйг молчал, никак не выдавая своего присутствия, но я все равно ощущала его рядом. Будто все это время я была в волшебном пузыре, и вдруг в него втиснулся парень. Я попыталась взглянуть на мир его глазами. Вот Крэйг видит сквозь сосны по другую сторону от нас небольшие дома – копии того, в котором была мамина квартира. Он видит детсад слева от нас и прислушивается к радостному визгу детишек, резвящихся на игровой площадке за ограждением. Когда мы проходили мимо каруселей, он внезапно признался:

– Я был сумасшедшим ребенком.

Я посмотрела на него.

– Ты не выглядишь сумасшедшим.

– Сейчас да, но видела бы ты меня в детстве. – Он улыбнулся, но его улыбка померкла, и я поняла, что Крэйг вспомнил о чем-то, о чем не хотел. Да и я тоже вспомнила. О Сьюзен. В любую секунду Крэйг мог заговорить о ней. Спросить, что случилось. Спросить, кого именно я видела сквозь тяжелую ночную тьму и пелену дождя.

– А ты? – беспечно спросил он.

– Что? – Я вздрогнула из-за напряжения, сковавшего все тело. Крэйг вновь повторил вопрос:

– Какой ты была в детстве?

Я сунула руки в карманы и, обдумывая каждое слово, неторопливо ответила:

– Я была другой. Папа говорил, что даже когда я родилась, то все время молчала, поэтому… думаю, сперва я пугала их… маму с папой, но потом они решили, что это хорошо – что я не ору ночи напролет.

Я отчего-то разволновалась и бросила на Крэйга взгляд. Он лишь улыбнулся в ответ, и я тоже улыбнулась, но догадываюсь, что улыбка вышла ломаной и жалкой. Парень не обратил на это никакого внимания.

Мы наконец-то дошли до моста. Река внизу, та, которая пополам рассекла Эттон-Крик, была ослепительно прекрасна, сияя синевой в лучах осеннего солнца. Я не стала останавливаться на мосту, хотя хотелось опустить взгляд и постоять так несколько минут, чтобы рассмотреть что-нибудь в воде.

– Пришли, – объявил Крэйг. Наверное, в обычное время он добирается сюда за три минуты, сегодня – за десять.

Улица заканчивалась прямо здесь, а дальше – обрыв и шумящие волны, разбивающиеся о скалы. Вдали тут и там из воды торчали деревья. Еще дальше я увидела строение, возвышающееся посреди реки на небольшом островке.

Я вошла вслед за Крэйгом во дворик кафе, обнесенный железным заборчиком. Слева от калитки стояла подставка для велосипедов, и там же стоял чей-то небольшой скутер. Вдруг почувствовав на себе настойчивый взгляд, я обернулась, но увидела лишь относительно шумную улицу и несколько машин, промчавшихся по дороге назад в город. Крэйг уже распахнул дверь и придержал ее для меня. Я скользнула внутрь и удивилась. Вместо якорей на стенах и спасательных кругов, которые я ожидала увидеть взамен стульев, меня встретила выдержанная в темно-коричневых коньячных тонах тишина. Потолки кафе «У реки» были высокими, стены узкими, отделаны деревянными панелями. Над каждым столом висели черно-белые картины в рамках серебристого цвета.

Пока мы с Крэйгом прошли вперед, собираясь занять подходящий столик, я отметила, что это не картины, а фотографии Эттон-Крик. По крайней мере некоторые из них. Я узнала Коридор Страха, университет до постройки Первого медицинского павильона, Криттонскую реку.

– Присядем здесь, – предложил Крэйг, останавливаясь у ниши рядом с прямоугольным деревянным столом. Я кивнула и опустилась на высокий стул с сиденьем из белой кожи. Над нашими головами было сразу две фотографии: на одном снимке руины какого-то строения, смутно напоминающего церковь или часовню, на другом – городская ярмарка с шатрами, циркачами и клоунами.

– Очевидно, ты удивлена, – со смешком заметил Крэйг. – Тоже ожидала увидеть здесь официанток в тельняшках?

– Угадал, – ответила я и вспомнила: – Мне однажды сказали, что мое лицо невозмутимо. Всегда.

Крэйг усмехнулся:

– Может быть, но я умею чувствовать людей.