Улыбки темного времени. Цикл историй

Дочка, обомлевшая от такой встречи и ожидавшая привычной ругани и угроз, остолбенела и уставилась на маму. В глазах её она увидела боль, грусть, радость, раскаяние и что-то непривычно тёплое. Как будто слезами омыло неприступный лёд, и под ним проступила любовь. Чистая, без примесей и условий.

– Мама… прости… мам… я не хотела, – бормотала Маруся, растирая набежавшие слёзы.

Лиза посмотрела своей дочке в глаза и заплакала ещё горше.

– Это ты прости меня, дочка! Прости меня! Ты ж моя самая любимая, самая чудесная, а я так с тобой, так…

– Мамочка…

Теперь обе они плакали, обнявшись, а Иван Кузьмич и Алёнка смотрели на них и качали головами.

– Что ж, пора ставить чайник и жарить новую порцию дранников! – деловито заметил сторож, а внучка его кивнула и бросилась ему помогать.

Через полчаса все сидели за нарядным столом, пили душистый чай и уплетали дранники Ивана Кузьмича. На коленях Лизы лежал один из альбомов сторожа, с которым она не смогла расстаться даже за столом, а глаза её счастливо сияли. Маруся сидела рядом, румяная и весёлая, и не могла налюбоваться на свою такую тёплую, вновь обретенную, любящую маму. А черепаха наблюдала из аквариума за людскими страстями и умильно улыбалась своей тайной черепашьей улыбкой: вот люди, вот чудаки, всё же так просто!





Мой сосед Бог




Он удивительный. Стоит мне захотеть сладостей, и они передо мною. Когда я испытываю жажду, Он посылает мне так много влаги, что в ней можно купаться. Если же мне скучно, Он знает об этом и заботливо организует для меня бег с препятствиями, круговые арены, променад вдоль озера. С Ним мне никогда не одиноко!

Моя семья столь многочисленна, что если бы не Он, мы бы давно погибли с голоду. Он никогда не насылает на нас таких кар, как иные Боги, от гнева которых спасаются мои сородичи, объятые ужасом и паникой. Он одинок, сдержан, великодушен. Иногда он беседует со мной, и я стараюсь уловить суть его напутствий каждым усиком, каждой шерстинкой на лапке. И эти высокие вибрации вызывают во мне такой возвышенный трепет, что я рискую быть обнаруженным. А это всегда влечет за собой гнев Богов. Посему моя участь нижайше внимать Его гласу, благодарно принимать его дары и радоваться, покуда мне дарована эта жизнь. Ведь она скоротечна и хрупка. Потому что я – таракан.

Меня зовут Василий, и мне так много дней, что тельце моё уже самое длинное в племени, а усы красивы и блестящи. Но я не дряхлый и не зеваю по сторонам, а, значит, всё ещё молод и полон сил. Что подтверждает и моя супруга Виолетта. Она у меня из древней, родовитой домОвой династии, оттого и имя у неё такое возвышенное. Вио-ле-т-та. Когда я его услышал, это имя, прочее просто отошло куда-то на второй план, мимо моих усов и внимания. Бог наделил её ТАКИМ именем, значит, Он её особенно любит. Как же я могу не любить её, в таком случае? Правда, я не сразу оценил всю прелесть своей драгоценной жены. Были у меня и Дуняша, и Настя, и Марфа, и Сонька… эх, молод был, неразборчив! Но с Виолеттой всё иначе: прочие тараканихи просто перестали для меня существовать!

А познакомились мы так. Она вышла на ночную пробежку по круговым снарядам в шкафу и как раз заканчивала последний круг на глянцевой фарфоровой поверхности, как лапка её вдруг соскользнула с края, и девушка полетела было вниз. Но тут подскочил я и подставил ей свои раскрытые надкрылья. Она мягко спружинила на них и приземлилась на все свои лапки так грациозно, как это могут делать только самые изысканные девушки. Я подмигнул ей и покрутил усиками три раза вправо, что означало «Премного рад встрече!» Она помедлила, как и подобало настоящей даме, и скромно опустила усики книзу влево. И это означало «Вы так милы!» А потом… всё так закрутилось! Посудные шкафы и прогулки, мусорное ведро и гурманские угощения, таинственный ночной свет из окна и любование им вдвоём. И это всё великолепие дал нам Он. Мой Бог и сосед! Я всегда тайком наблюдал за ним и тихонько благодарил его в своих ночных молитвах. Кто, как не он подарил мне всё это счастье, всю мою жизнь?

Ночь всегда начиналась загадочно. Мой Бог заходил на кухню и зажигал мягкий свет. Потом Он пропадал в недрах своего царства, разговаривая с кем-то и издавая странные шумы. Мне всегда было интересно, с кем Он говорит. Ведь если бы Он жил не один, этот иной Бог проявился бы на кухне. Не могу представить жизни без кормушки, без щекочущих усики запахов и сочных кусочков еды! Мой Бог – настоящий гурман. Он всегда ест, неторопливо пережёвывая еду и задумчиво глядя вдаль. И про меня никогда не забывает! Откушав, Он милостиво стряхивает вкуснейшие крошки на пол и в раковину. Эти дары способны накормить всю мою семью, численность которой мне давно не известна. Я попросту сбился со счёта! Мы почтительно дожидаемся Его отбытия с кухни и по одному выходим в открытое пространство за едой. Это всегда волнительно, это наш макрокосмос, точка нашей беспомощности. Мы заметны и совершенно беззащитны, когда забираем вкусные кусочки в свои норки. И я, и все мои сородичи прекрасно понимаем, что даже нашей суперскорости и раскрытых надкрылок недостаточно, чтобы избежать гнева нашего Бога. Он велик, быстр и всемогущ. Но мы не можем без еды, и поэтому с благодарностью и трепетом крадёмся по бескрайнему дощатому полу, скользким кафельным стенам, на которых царит вечная мерзлота, гладким поверхностям кухонных шкафов… Это наша участь – вечно красться, юлить, затаиваться, трепетать.

Своих бесчисленных детей я учу почтительности и осторожности. Ведь всем известно: неблагодарное, медлительное существо обречено в этом стремительном мире, устроенном какими-то удивительными и мощными силами, сути которых нам не дано познать. Мы с детьми учимся зигзагообразному, скоростному бегу, с подростками отрабатываем блиц-прыжки с надкрылками, а с любимой женой Виолеттой осваиваем бег с препятствиями и по кухонным снарядам. В этом она настоящий асс, и я спокоен за неё. Но вот дети, дети временами крайне непослушны и активны. Это часто вынуждает меня рассказывать им страшные истории из жизни, чтобы неповадно было. Однако, увы, это работает до поры до времени: их лёгкие маленькие головы быстро забывают плохое, и они снова лезут, куда не надо. Оттого большую часть времени я тренирую их и учу быстро слушать мои команды, словно это такая игра. Они охотно включаются в неё, ведь нужно много двигаться, а они это любят.

Но однажды самый младший, кажется, Савва, ослушался меня и был на волосок от гибели. Страшно вспомнить. Огромный, пустой пол кухни и он, совершенно один, жадно тянет за собой слишком большой для него кусок. Вдруг пол начинает дрожать. Я слышу знакомый шум приближения моего Бога. В ужасе зову сына, но он не слушает, продолжая тащить свою непосильную ношу. Тогда я бегу к нему, продолжая кричать. И вот, когда Он уже оказывается на пороге, вспыхивает яркий, ослепительный свет, и я каким-то чудом ухитряюсь утащить Савву под ближайший плинтус. Сколько я ни ругал его потом, пугая всякими ужасами, он лишь смеялся и шевелил своими полупрозрачными усиками. Ясное дело, малец просто не в состоянии был оценить всех последствий такого легкомысленного поведения. У него просто ещё не было такого опыта. Поэтому моя миссия оберегать его и прочий молодняк от фатальных ошибок. А молодняка много… Зачастую я даже не уверен, мои ли это дети или соседские или из другой квартиры? Впрочем, какая разница… Чужих детей не бывает. Может, и моим кто-то поможет в беде, кто знает. Утомительно получается, не скрою, ловить вёртких, непокорных, многочисленных детишек и прогонять их с опасного участка. Они резвятся, дразнятся, бегут в другую от меня сторону, потешаясь над моими паникой и отчаянием! Я почти не сплю, непрерывно оберегая кого-то. Виолетта тревожится о моём здоровье и очень поддерживает меня. Говорит, надо подключить других взрослых, негоже мне надрываться одному. Но другие, они спокойнее, наглее, они не видели того, что видел я… Посему, что поделаешь, значит, таково моё предназначение! И я иду своим путём, покуда Бог даст мне сил!

Но всё-таки жизнь непредсказуема. Вот мы ноем, тащим свою ношу, жалуемся, однако стоит произойти чему-то из ряда вон, и наш мир рушится. С тоской и ностальгией вспоминаем мы свою прошлую, как нам теперь кажется, лёгкую и устроенную жизнь и в отчаянии заламываем лапки: как же это так мы не видели, не ощущали, не ценили своего счастья! Так же случилось и с нами. Виолетта стала иногда сердиться на меня, чего прежде я не замечал за ней. Она бегала кругами вокруг меня, яростно шевеля усами и пища, что таракан-философ ещё никого не уберёг от беды. Теперь-то я понимаю, что это было женское чутьё, предчувствие, а ещё страх. Она хотела услышать от меня слова ободрения, ощутить нежность моих объятий, а я лишь беспомощно развёл лапками, ибо был совершенно неготов к таким переменам. Жена разозлилась ещё больше и убежала на своих изящных лапках в кухонный шкаф. Там-то она и стала свидетельницей и невольной участницей метаморфоз, коснувшихся впоследствии всех нас.

Стоило Виолетте затаиться среди её любимой фарфоровой посуды, как на кухне зажегся яркий свет. Послышался шум сотрясаемого пола, гул голосов, и вот, на пороге показались двое. Мой Бог и его подруга. Виолетта потеряла дар речи. Столько лет одиночества, тишины и гармоничного сосуществования, и вдруг Она… Подруга Бога смеялась легко и полнозвучно. И это не предвещало ничего хорошего, уж поверьте моему тараканьему чутью. А Бог сиял. Он улыбался, предлагал ей что-то, суетился, старался угодить. Он был сам не свой. Она же снисходительно принимала его усилия, но явно хотела большего. Мы с Виолеттой сидели в посудном шкафу, боясь пошевелиться, так нас заворожило это зрелище. И вдруг, смешливо глядя на предложенный Богом чай, его подруга отрицательно затрясла головой и не захотела принимать его в большой дымящейся кружке с отколотой ручкой. На наших глазах простота столкнулась с изысканностью. И вторая победила. Бог замер, побледнел и метнулся к нашему посудному шкафу. Он искал фарфоровый сервиз, легкую, аристократическую чашечку и невесомое, полупрозрачное блюдце розового цвета с золотистой каймой по краю, а нашел нас с женой. Мы обмерли от страха и неожиданности и едва могли дышать. Бог заметил нас и тоже весь как будто сжался. Она подошла, выглядывая из-за его спины, и вынесла свой вердикт. Или Она, или мы. Она требовала травить нас нещадно, всем подъездом, самым страшным в мире дихлофосом, и немедленно избавляться от нищеты. Ибо так жить Она не станет. С этими словами подруга Бога победоносно покинула кухню. Пару секунд он смотрел изумленно ей вслед, будто не веря происходящему, затем посмотрел на нас. Взгляд его сделался грозным и невидящим. О, сколько раз я видел этот взгляд! Он не предвещал ничего хорошего. И только я крикнул «Виолетта, беги в угол, я задержу!», как мой Бог схватил тапок и принялся лупить по фарфору, по шкафу, без разбора, яростно и неистово. Мы с женой едва увернулись от кары Божьей, осколки уже почти придавили нас. Однако регулярные тренировки и инстинкт выживания пробудили в нас невиданную юркость. Мы спаслись и уцелели. Но как же страшно это было!

Уже дома, в норке мы сидели унылые и понурые. Недавнее происшествие показало, что Богу была очень дорога его подруга и вряд ли он выберет нас, свою прежнюю спокойную жизнь и ту самую творческую небрежность, которая кормила целый клан тараканов. Та самая небрежность, которая так возмутила подругу Бога. Мы чуяли: Он выберет Её. Значит, будет газ, отрава и полная зачистка наших семей. Пора было менять наше место жительства. Подумать только! Столько поколений выросло тут, в этой норке, в этом жилище Бога! Мы питались, радовались, бегали, растили детей, а теперь нам надлежит бросить всё это, обрезать свою память и корни и броситься в неизвестность! Начать заново! Полюбить других Богов! А вдруг Они не полюбят нас и сделают то же самое? Что мне сказать детям? Как уберечь их? Чему научить? Я был раздавлен, спасибо, что не физически, но от того не легче. Я был раздавлен внутри. Стать эмигрантом! Впервые в жизни! Как же это так? Почему это случилось именно с нами? Я хотел обсудить это с женой, но она молчала. И это женское упрямое молчание пугало меня во сто крат сильнее, чем злобный писк и хаотичная беготня истерящей тараканихи. Она что-то решила про себя, твёрдо и непоколебимо. И не хотела обсуждать это со мной. Где, когда наше единение дало трещину? Что я пропустил?

От грустных мыслей меня отвлекли дети. Они всегда возвращают меня в настоящий момент, хочу я этого или нет. Возможно, в этом моё спасение. Иначе бы я захандрил, и жизнь моя замкнулась бы в одном-единственном тёмном углу нашей норки. Тут уж выбора бы у меня и вовсе не стало! Какой я таракан после этого?! И вот дети. Они будто бы и не замечали гнетущей тишины и наших поникших усиков. Дети носились по стенам, выбегали из норки, резвясь и играя, словно никаких драм и трагедий не существовало. Я вдруг словно окунулся в их радость и ощутил всем своим брюшком это сладостное чувство. Чувство, которое не знает условий. Оно чистое и тёплое, как солнечный луч, который так не любят мои сородичи. В солнечном луче прекрасно всё! И только самое безобразное начинает раздражать всех, когда его освещает солнце. В свете солнечного луча даже обычные пылинки похожи на светлых фей, танцующих свой волшебный танец. Так стоит ли грустить о грядущем, когда вокруг столько радостей? Прямо здесь и сейчас?

И я решил. В конце концов, конечно, мы отдадимся на волю судьбы и подчинимся настроениям нашего Бога. Но ведь убиваться при этом совсем необязательно! Можно превратить наш отъезд из бегства в приключение, путешествие длиною в жизнь! Некоторые так и живут, кочуя из квартиры в квартиру. Что-то я не слышал от них жалоб. Они просто так живут, и всё. Другое дело, что мне бы так жить не очень хотелось. Да и Виолетта жила в этой квартире с самого появления на свет, а ещё здесь жил её отец, дед, прадед и так далее. Для неё дом начинался и заканчивался здесь. Ей тяжело, наверно. Женщины вообще цепляются за места, всякие уютные привычки и предметы. Но, возможно, нас ждёт нечто восхитительное, волнующее, необычное, а мы сидим и трепещем каждым усиком! Ведь в каждой нашей шерстинке и чешуйке заложена жажда странствий, исследований и открытий, поиск новых, вкусных мест, выбор самого безопасного жилья. Мы можем это, значит, пора открыть в себе все эти возможности! Чем дальше я думал в этом направлении, тем яснее становился мне наш дальнейший путь, тем спокойнее становилось мне на душе. Конечно, в гневе нашего Бога было много пугающего, но он же дал нам возможность поменять нашу жизнь! Я так обрадовался от собственных мыслей, что усики мои победно поднялись вверх, а лапки уже сами несли моё тело к Виолетте, чтобы утешить и успокоить её. И вдруг я услышал её крик.

– Савва! Назад! Вернись! – кричала она так отчаянно, что я побежал ещё быстрее.

Перед моими глазами разворачивалась страшная картина. Виолетта бегала вдоль плинтуса и звала младшего, непокорного сына. Он же беззаботно собирал крошки на гладкой как зеркало столешнице светлого цвета и ничего не слышал. Он был так заметен посредине этой безмятежной глади, что я на мгновение ощутил весь ужас моей дражайшей супруги. Ободрительно похлопав её по спине, я побежал к Савве. Но стоило мне добежать до сына, как на кухне зажегся свет. Мы оказались на самом виду. Бог был хмур. Это заставило меня напрячь каждое сухожилие, каждую ворсинку на лапке. Я весь пришел в полную готовность, настроенный на любой рывок. Тем временем, Он неспеша прошелся по кухне, посмотрел в окно, заглянул в холодильник. Время тянулось так, что каждое мгновение отпечатывалось во мне печатью страха и ужаса. Но рядом был маленький Савва, и я не мог позволить себе поддаться своей слабости. Неожиданно Бог развернулся и быстро направился к мойке. Эх, мы бы давно убежали! Но страх парализовал нас, хотя Савва продолжал грызть найденные крошки. Воистину, некоторым вещам может научить только жизнь! Но как же хочется уберечь, предупредить… Бог налил воды и тут заметил нас. Теперь уже выбора не оставалось. Я крикнул сыну «Савва, беги домой, быстро!» А сам решил отвлечь Бога собой. Он выругался и потянулся за тапком. Я бежал, виляя и выбирая самые изощренные пути, в надежде привлечь всё внимание к себе. Но по какой-то причине Он стал преследовать именно Савву. Тогда я побежал за сыном и резко остановился, развернувшись лицом к Богу. В конце концов, если мне суждено погибнуть так, то тут ничего не попишешь, судьбу не обмануть. Зато у меня есть шанс спасти сына. Ему ещё жить и жить. Я остановился и посмотрел на Бога. Он тоже остановился. И тогда, в полной тишине, я сделал то, что всегда хотел сделать. С трудом поднявшись на задние лапки, я раскинул прочие в стороны, поднял усы и запел. Когда мне ещё бы представилась такая возможность!? Бог замер и сел на корточки, ко мне поближе. Он слушал меня. Слушал! Понимаете!? И я бы пел вечно, честное слово, вот так, для себя и Бога, в блаженной тишине и бесстрашии. Но человек захлопал в ладоши и сказал: «Иди, Василий, твоя взяла! Не могу я такого смельчака прибить! Да, твой писк меня пробрал… Чашки ей не нравятся… Чашки будут, но своих не сдам! Пусть знает!»

Я замолчал и плавно опустился на все лапки. Меня трясло, и я едва справлялся с крупной, вибрирующей дрожью во всём теле. Бог услышал меня! Он, такой огромный и непостижимый, услышал мой глас! Будучи на волосок от гибели, я сделал то, о чём мечтал, и был спасён! Что ж, пусть после этого кто-то ещё назовёт меня философом! Но радость жизни сменилась беспокойством о моих близких: как там Виолетта, Савва, все? И я побежал в норку. Внутри толпились все наши родичи и соседи и что-то возбужденно обсуждали. Когда я вполз в норку, все замолчали, даже мальцы, грызущие крошки, словно попкорн в кино, перестали и посмотрели на меня. Из толпы медленно и грациозно выползла Виолетта и приблизилась ко мне.



– Знаете, кому вы все обязаны своими жизнями? Кто оберегает ваших детей в ущерб сну? Кто спас нас сегодня? Мой муж Василий! И для меня он – Бог! Если не согласны, ищите себе другое жильё, потому что тут главный он, и мы все будем слушать только его!

Воцарилась тишина. Затем послышалось общее ликующее пение. Мы все любим петь, чтоб вы знали! Где-то на кухне Бог допивал свой чай и улыбался в свою надтреснутую чашку «ишь как пищат, радуются!»





Мой цветок




– Знаешь, как меня папа в детстве звал? – мягко произнесла моя мастер маникюра, старая-добрая знакомая, и выдержала тягучую, звенящую паузу.

– Как же он тебя звал? – нетерпеливо вопросила я, чуть не дёрнув рукой, но она спокойно и твёрдо зафиксировала мою ладонь.

− Мой цветок… Я из-за имени переживала, сменить хотела, а он мне говорил: «Ты мой цветок! Знаешь, как ты дорога мне? Разве не это главное?» И я соглашалась, а потом опять хотела сменить… Однажды наступил день моего восемнадцатилетия, и я в порыве эдакой взрослости собралась уже идти менять своё имя. Но отец подошел ко мне и сказал: «Вот всю жизнь ты с этим именем, чего теперь менять? Ты же мой цветок, и в имени твоём – цветок, чем же ты недовольна?»


− И я не пошла…, – тяжко вздохнув, поведала моя мастер.

– Такое красивое имя! Не может быть, чтобы ты от него решила избавиться! Почему? – почти в ужасе я чуть не всплеснула руками, но меня снова удержали.

– Как почему!? Я ж чеченка! – сверкнула она мне бездонной темноты глазами. – А имя-то узбекское!

– Погоди, как так вышло? И что же оно на узбекском означает? – заинтересовалась я и придвинулась чуть ближе, чем следовало.

Мастер легким движением отодвинула от меня лаки и инструменты, спасая свой инвентарь от моего неуемного, наступающего любопытства.

– На узбекском имя Айгуль означает «лунный цветок», чтоб ты знала! – терпеливо начала она.

– О, как красиво, как романтично! Сменить такое имя! Да ты что!? Но почему узбекское, всё-таки? – не выдержала я.

– Тоже мне романтично! Вокруг чеченцы с чеченскими именами, а я одна такая, одна среди всех, чего ты там не понимаешь!? – горячилась она. – А узбекское вот почему! Когда мой отец был молодым, он был душой компании. Песни пел – заслушаешься! Ездил по конкурсам с филармонией, и в одной из поездок познакомился с моей мамой. А в другой поездке познакомился со своим лучшим другом. И звали его Азиз. Он был из Узбекистана. Однажды он вдруг приехал к нам в Грозный и устроился там работать. Дружили папа с Азизом крепко. На свадьбе родителей он главным гостем был. А потом они на охоту вместе пошли и пропали на три дня. Мама, говорят, всю родню и полгорода на ноги подняла на их поиски. Искали все, но всё зря – лес-то в горах какой, пока куда дойдёшь… И вдруг на чётвертый день выходят они с гор, шатаясь от слабости. Причём Азиз поддерживал моего отца и почти что тащил его на себе. Ахали все да охали, хотели расспрашивать, окружили со всех сторон, а мама не дала. Привела их домой, чтобы в себя пришли да поели. И вот вечером, во дворе накрыли столы в честь чудесного возвращения, народ собрался – всем ведь интересно узнать, что было!

– А мне-то как интересно! Что было-то? – воскликнула я, надвинувшись на маникюрный столик и опрокинув в неожиданном порыве пенную ванночку для рук.

– Ой, прости, Айгуль, я сегодня что-то неловкая… – застыдилась я своей неуклюжести.

– О-хо-хо, ну что ж теперь, погоди, дорогая, тут у нас море в Гаграх! – добродушно запричитала моя мастер.

Вот теперь-то уж точно придётся мне потренировать своё терпение! Жаль только, что история прервалась на самом интересном месте… Наблюдая за тем, как невозмутимо Айгуль убирала пенный разлив у себя на столе, я подумала о внутренней стойкости. Она была такой хрупкой и нежной с виду, но внутри, внутри она была как кремень: целостной, уверенной и твёрдой, когда этого требовали обстоятельства. Как цветок верблюжей колючки, упорно пробивающий корнями метры песка в поисках устойчивой почвы и питания. Но когда он цветёт, пустыня похожа на праздник жизни: одна неказистая колючка преобразует всё вокруг, в одно мгновение меняя то, что, казалось бы, поменять никак нельзя.

Но что я знаю о цветах? О той цене, которую они платят за свою красоту? И вот, дожидаясь Айгуль, я принялась искать в сети, какой же он, этот Лунный цветок. С фотографий на меня смотрел высокий, прочный стебель, раскидистые листья и ярко-красные соцветия. Он был сильным и гордым, ведь солнцу предпочитал тень, и в Киргизии вырастал на суровых горных склонах. Отчего же он лунный? Такой яркий и несгибаемый, он никак не напоминал мне луну и её мягкий, рассеянный свет. Тогда я стала искать легенду об этом цветке. Оказывается, назвали его в честь девушки Айгуль, редкой красавицы, трудолюбивой и скромной. Её верное, любящее сердце не смогло пережить гибели возлюбленного, и девушка бросилась со скалы. На месте капель её крови и вырос удивительный лунный цветок.

Наверное, все думали, что Айгуль – лунная, мягкая и податливая внутри, думали, лунный цветок – это про нежность. Но внутри она оказалась сильной и преданной, крепкой в своих обетах и привязанностях. Я снова посмотрела на своего мастера маникюра. Напевая лёгкую песенку, она спокойно и быстро наводила чистоту и порядок, словно ничего и не произошло, обычная уборка в обычный день.

– Айгуль, ты знаешь, тебе очень подходит твоё имя, не вздумай его менять! Слышишь? – серьёзно проговорила я.

– С чего ты взяла, милая? – её удивление выдала лишь одна слегка изогнутая бровь.

– Я прочитала легенду… это так по-настоящему… И снова про горы. В них ведь многое проверяется, они не терпят слабости сердца и предательства, разве нет? – тихо ответила я.

– Пожалуй, да… У нас тоже горы в Чечне… люблю их строгие силуэты, их твёрдость и чистоту. Хорошо, что отец тогда живым вернулся, а то меня бы на свете не было! – легко усмехнулась она.

– Да, расскажи, расскажи, что было! Обещаю больше не дёргаться! – кротко попросила я.

– Что ж с тобой поделаешь, придётся рассказать! – засмеялась Айгуль и продолжила заниматься моими руками.

– Отправились они с Азизом вдвоём на охоту в горы, а никому не сказали, куда путь держат. Вроде как, мужской секрет. Поэтому три дня искали их и не смогли даже следов никаких обнаружить. И то, что они смогли вернуться сами, чудо. Ведь отец нашел в горах бурого медвежонка, принялся с ним играть да угощать. Азиз костром занимался, близились сумерки. Уговаривал он друга своего отнести медвежонка подальше от лагеря и не трогать больше. Отец лишь отшучивался, а ведь сам был из этих мест. Внезапно горы огласил грозный рёв, и на поляну выскочила разъяренная медведица. Азиз что-то кричал отцу, а тот лишь успел отскочить от медвежонка подальше и принялся отступать назад. Медведица встала на задние лапы и пошла на него.

Перед Азизом стоял сложный выбор: оставить малыша без мамы и сохранить жизнь друга или же наблюдать за событиями. Он колебался всего секунду, затем выстрелил в воздух, и произошло это именно в тот момент, когда медведица ударила отца лапой наотмашь. Он инстинктивно прикрылся рукой и упал назад. Медведица испугалась выстрела, но всё ещё колебалась. Для неё человек нёс опасность медвежонку, и это ослепляло её и приглушало все её инстинкты. Тогда Азиз выстрелил повторно и, взяв огромную ветку, пошел на медведицу, оглушительно улюлюкая. Так загоняют баранов, так отгоняют волка-одиночку от стада, и в этот раз метод сработал. Медведица поворчала и убежала с детенышем в чащу. Старейшины говорили, что Азизу повезло. Обычно медведицы не останавливаются, они матери, и страх им неведом.

И вот, наскоро перевязав рану у моего отца, Азиз разжег вокруг палатки огни и дежурил до рассвета. Запах крови мог привлечь и волков, и других медведей, поэтому он бдил, не смыкая глаз. Лишь солнце позолотило верхушки деревьев, как Азиз собрал лагерь, взяв с собой только самое необходимое, и повёл отца домой. Забрались они далеко. Через перевал перелезли, поэтому дорога домой была долгой и непростой. Отдыхали, пили из горного ручья и перекусывали, и снова в путь. Так и шли весь день. Но раненый отец здорово ослаб, поэтому до вечера они не добрались до дома. Снова преданный Азиз дежурил всю ночь, охраняя дремлющего друга. С рассветом он с трудом поднялся и, собрав скромные пожитки, водрузил отца себе на спину и начал опасный спуск.

Шел он медленно, под прикрытием деревьев, цепляясь за них то веревками, то крюками, и, наконец, достиг подножия горы. Изможденный Азиз продолжал упорно тащить бредящего отца до края селения. А там уже их соседи встретили, довезли до мамы, которая только вернулась с ближайшего склона горы. И вот, уже у нас дома, отмытые, накормленные и отдохнувшие, Азиз и отец затеяли серьёзный разговор. Отец поклялся, что долг свой другу вернет, а пока назовет своего первенца в честь друга или его невесты. Азиз смеялся, отговаривал, но отец был непреклонен и объявил об этом за вечерним столом во дворе во всеуслышанье. Поэтому, когда спустя девять месяцев родилась я, меня и назвали в честь невесты Азиза, Айгуль. Вот такая вот история, дорогая, ничего особенного, – скромно завершила свой рассказ моя мастер.





Мышата




«Боже мой, боже-боже! Не может быть! Не может! Как же поверить в это!?» – Рита сидела в самолёте и, светясь от счастья, смотрела в иллюминатор.

Ей казалось, что она сейчас излучает какие-то особые, лучистые флюиды, которые заметны абсолютно для всех. Рита была так счастлива, что ей было даже неловко перед своими хмурыми и молчаливыми соседями. В её голове дикими птицами пролетали разные мысли про мужа, детей и как они справятся без неё. Но всё же, даже стаю мыслей перекрывал внутренний радостный клич «Я еду в отпуск для мам! Одна! Ура!!!» Рита улыбалась во весь рот всем подряд: стюардессам, соседям, солнцу, мягкому креслу и накрахмаленным рубашкам пилотов. Никто не лазил по ней, не кричал «Мам! Ну, мам! Хочу есть-пить-домой! Не хочу!!! Дай!!!», не отнимал еду, не заливал соком и не хныкал. Это было так непривычно, что даже не верилось. Ведь Рита впервые уехала одна из дома, оставив детей на мужа. Пусть на три дня, но всё же. Это было ей в новинку, и все чувства были максимально обострены. Внутри расцветало что-то тёплое и волшебное, словно Рита вновь стала маленькой девочкой, открытой всему новому, и сейчас отправлялась в сказочное путешествие. Она замерла в предвкушении, всё ещё не веря, что это происходит с ней. Ну, что ж, вперёд так вперёд, и будь что будет! Только другие мамы поняли бы её чувства в этот момент, когда она уже уехала, но мысленно ещё спрашивала себя, правильно ли она поступила. Однако самолет выкатился на взлётную полосу, и Рита отбросила тени сомнений, угрызения совести и избавилась от противного червячка чувства вины, намеревавшегося испортить её праздник. Оторвавшись от земли, она окончательно поверила: её путешествие началось!

Самолёт набрал высоту и плавно скользил над облаками. Светило яркое, радостное солнце. Оттого, и синева неба казалась невероятно красивой. Это была самая глубокая и насыщенная синь, какую Рита только встречала в жизни. Казалось, что смотреть в это бездонное, обволакивающее небо можно вечно. Оно было явлением бесконечной щедрости Земли к своим детям: его воздух поддерживал жизнь всех живых существ, его цвет радовал и поднимал настроение, его переменчивость и глубина завораживали. Говорят, на три вещи можно смотреть вечно: на воду, огонь и труд человека. Но как же небо? Или это такая вода? Небесная, лёгкая, воздушная? Мириадами капелек растворившаяся над Землёй, защищающая нашу планету от сурового и холодного космоса? Кто знает! Но отчего-то сам факт того, что Рита может смотреть в небо сколько ей вздумается, обрадовал её до слёз. Просто смотреть и не отвлекаться ни на что: просьбы, крики, требования. Смотреть и тихонько думать о своём. Бесценно.

Правда, вскоре Ритино уединение было нарушено появлением услужливой стюардессы, предлагавшей всем пассажирам напитки. Грузный сосед справа попросил целых два томатных сока. Рита ехидно подумала, что размеры определяют объемы выпитого и съеденного. И в этот момент сосед неловко задел один из стаканов. Как в замедленной съемке, Рита с ужасом наблюдала стакан в полёте, неумолимо приближающийся к её светлой юбке. Очнувшись от оцепенения, она обнаружила, что по ней медленно стекает красное месиво, пахнущее помидорами. «Ну, вот, даже в мыслях съехидничать нельзя!» – грустно подумала она. Вокруг поднялась суета. Сосед так расстроился, что рисковал пролить на Риту и второй стакан. Стюардессы совали ей салфетки. Соседки спереди наперебой рекомендовали какие-то волшебные средства от ярких пятен на одежде. Одна Рита сидела и смотрела на свою юбку в немом изумлении. Кап-кап, капал сок на пол. Общими усилиями было решено пересадить Риту на свободное место впереди, потому что под ней хлюпала зловеще-красная масса, и сухого места попросту не оставалось. Девушка покорно встала и пошла за бортпроводницей. Та что-то быстро говорила про аварийный выход и что его нужно уметь открывать. Рита послушно кивала, совершенно не вникая в то, что слышит. Следом пыхтел грузный сосед и нёс её дорожную сумку, попутно извиняясь и оправдываясь. Рита всем улыбнулась, поблагодарила и снова принялась смотреть на небо. Теперь она сидела одна в ряду и к тому же могла вытянуть ноги вперёд, как ей того хотелось. Про юбку она вспомнила лишь тогда, когда от мокрого пятна ей сделалось холодно и неуютно. Тогда, вздохнув, она встала и неспеша направилась в туалет. Навстречу ей шла стюардесса с феном. Удивительно! Стоило расслабиться и погрузиться в себя, как всё происходило само собой! Правда, и сок пролился сам собой, но ведь благодаря ему Рита теперь сидела вольготно и комфортно, лучше, чем в бизнес-классе! В туалете она неспеша застирала юбку и принялась сушить её предложенным феном. Порадовавшись чистоте и сухости, она вернулась на место. Как в анекдоте «Заведите козу!», Рита заново ощутила прелесть того, что она имела до купания в холодном томатном соке.

Вскоре подали обед, и девушка с удовольствием, томно и неторопливо посмаковала то, что прежде ей казалось безвкусным. Прикрыв глаза, она медленно жевала булку с маслом и заедала её гречкой с салатом. Выглядело это так, словно она обедала во французском ресторане и распробовала тонкие вкусовые нюансы самых изысканных блюд. Съев всё до последней крошки, она улыбнулась и попросила кофе. «Неужели я попью горячего кофе и никто не отнимет его у меня и не потребует, чтобы я всё бросила и помогла с чем-то?» – пронеслось у неё в голове. Улыбнувшись, она попросила вторую порцию горячего напитка. Вот так неторопливо и приятно можно было лететь бесконечно! И Рита была готова к самому продолжительному полёту! Однако неожиданно объявили посадку, и самолёт приготовился к снижению.

Облака окружили стальную птицу своими невесовыми объятиями, и в иллюминаторе всё стало белым-бело, на время закрыв от Риты небесную синеву. Она прикрыла глаза и представила себе, будто плывёт на огромном судне по бурным волнам. Волны раскачивали её туда-сюда, и казалось, что огромная колыбель никогда не остановится. Но вот волнение за бортом стихло, и Рита рискнула открыть глаза. Внизу виднелось то самое море, которое привиделось ей только что то ли во сне, то ли наяву. Оно бежало волнами вдоль длинного песчаного пляжа. Холмы и дюны сопровождали его на всём пути. Зелёные равнины тянулись праздничным ковром, вмещая редкие аккуратные домики. «Так вот ты какой, Калининград!» – подумалось Рите, и сердце её замерло от восторга.

На выходе Ритины локоны закружил стремительный прибалтийский ветерок, и она сразу же ощутила: это к переменам! Здание аэропорта сияло новизной, потому что как раз за полгода до прилёта Риты его отстроили заново. Она любовалась сияющими полами и витринами, как маленькая. Но несмотря на восторги её рука непроизвольно потянулась к телефону и сама собой набила сообщение «Я села! Всё хорошо! Как дети?» Отложив телефон, девушка отправилась за своим скромным багажом. Вот и знакомая пузатая сумка в красный горох чинно выехала на ленту. Рита метнулась было, чтобы поскорее забрать свою походную подружку. Но не тут-то было. Яркая сумка плотно сцепилась со своей соседкой в синюю полоску и никак не хотела разлучаться. Рита пыталась разделить их прямо на ленте, но тщетно. Она даже начала было уговаривать упрямицу, но та и слушать не желала: держалась за новую знакомую, обвив её ручками, словно осьминог. Рита, покраснев от усилий, приготовилась к захвату обеих сумок с тем, чтобы расцепить их уже на полу. Но к своему удивлению столкнулась с неожиданным противодействием. Хозяйка полосатой упрямицы подбежала и тоже принялась тащить её в свою сторону, как репку в известной сказке. Подняв глаза от сумок, девушки изучающе посмотрели друг на друга. Не сговариваясь, они плавно подняли своих дорожных подружек и сняли с ленты на пол.

– Привет, я Рита! Может, липучки расцепить? У Вас тоже липучки!? Вот это да! – Ритины светлые кудряшки торчали дыбом, а округлые щёчки покрылись ярким румянцем от усилий.

– Привет! А я Саша! И у меня липучки, вот почему их так сцепило! Ничего, сейчас решим эту головоломку! – бодро ответила миниатюрная брюнетка со смешливым лицом.