Улыбка пересмешника

Тот, не раздумывая, выбросил вперед несоразмерно большую руку, схватил еду и, торопливо запихнув в рот, проглотил, будто и не жуя. Из угла рта потекла ниточка слюны, дурачок стер ее тыльной стороной ладони и снова улыбнулся — на этот раз не в пространство, а Сене.

Семен покачал головой, сделал еще один бутерброд и отвернулся. Через несколько секунд, когда он взглянул на дурачка, от бутерброда не осталось ни крошки, а мальчишка сосредоточенно водил пальцем по губам, словно раздумывая, укусить самого себя или не стоит.

Он был очень крупный, ростом почти со щуплого Сеню, но при этом вялый — опущенные плечи, слишком длинные руки, висевшие плетьми вдоль тела. Покосившись на него, Сенька все-таки забрался в шалаш, вытащил из сумки полотенце — Кручинин даже не проснулся от его возни — и вернулся к парнишке.

— Одежонку свою сымай, — приказал он вполголоса. — Давай, не стесняйся. Просушить тебя надо.

Идиот испуганно шарахнулся от него, и Сенька не стал связываться. «Все равно обратно поплывет, снова вымокнет». Он перекинул полотенце через ближайший сук и уселся на свое место, забрав с пенька нож, над которым работал.

Парень следил за ним будто зачарованный. Когда Сенька принялся колдовать над фигурой медведя, мальчишка даже язык высунул, и розовый кончик его шевелился между полуоткрытых губ, поблескивавших от слюны. Через некоторое время Алеша не вытерпел и подполз вплотную, весь перемазанный в иголках, земле, налипших на мокрую одежду и тело травинках…

— Кто ж тебя одного отпускает, а? — спросил Сеня. — А если бы ты в реке утонул? За тобой присмотр нужен, так ведь?

Идиот снова заулыбался во весь рот и согласно замычал, руками выделывая какие-то пассы, размахивая прямо перед Сенькиным лицом.

— Но, но! Ты поосторожнее!

От его окрика мальчишка тут же дернулся в сторону, закрыл голову руками и захныкал.

— Да ты чего? — искренне удивился Сеня. — Думал, бить тебя буду, что ли? Брось!

Идиот слабо возил ногами в земле, поднимая пыль.

— Сказал, хватит! — прикрикнул Семен, начиная раздражаться.

Наступило молчание, которое нарушилось сонным голосом из шалаша:

— Э-э, Сень! Ты меня, что ли?

Услышав новый голос, парнишка поднял голову, и на тупом лице его отразился страх. Он попятился и с неожиданным проворством исчез в тех же кустах малины, из которых появился. А секунду спустя из шалаша показалось распухшее спросонья лицо Кирилла Кручинина.

— Здорово! Ты сам с собой разговаривал, что ли? — Зевая, он выбрался наружу, остановился, потягиваясь.

— С тобой-то не поговоришь, — пожал плечами Семен, бросив взгляд в сторону кустов и убедившись, что дурачка не видно. — Всю рыбалку продрых.

— Плевать. Вечером порыбачим.

Кирилл плюхнулся рядом с приятелем, покосился на его работу.

— Как спалось-то? Что рано встал? Совесть мучает?

Он хохотнул — угукнул, как филин — и похлопал Семена по плечу.

— Мучает… иногда, — помолчав, сдержанно отозвался тот, не желая поддерживать шутливый тон. — А тебя нет?

— А с чего ей меня мучить? — искренне удивился Кирилл. — Я зла никому не делаю.

— Неужели? Да ты, Кирюха, святой!

— Я серьезно. Если бог меня таким создал, значит, я ему зачем-то нужен. И все, что делаю, ему нужно. А значит, это бог делает моими руками, не я. Все же в мире по его воле, верно?

— Ого, философию развел! Раньше тебя на умствования не тянуло…

— Повзрослел. — Кручинин пожал плечами, легко поднялся, и Семен со скрытой завистью посмотрел на него: сильное тренированное тело с широкими плечами, загорелое, покрытое светлыми волосками, золотящимися в свете солнца. Сам-то он вернулся из тюрьмы насквозь больным…

— Как Вика поживает? — помолчав, спросил Семен.

— Живет помаленьку.

Сеня подождал продолжения, но Кирилл явно был не намерен развивать тему. Он стоял боком, подставив лицо солнечным лучам и вдыхая густой сосновый воздух. Ноздри у него раздувались, как у коня.

— Ты ее того… не обижай, — сказал Семен Кручинину. — Она у тебя девчонка глупенькая, но хорошая, поверь мне. В огонь и в воду за тебя пойдет. А ты на нее лаешься.

— Брось.

— Я тебе правду говорю. Слышал, как ты с ней говорил, когда последний раз в гостях у вас был. Она на тебя не надышится, и другой бы на твоем месте такую красоту на руках носил.

— Ты сам, что ли, хочешь побыть на моем месте? — Кирилл обернулся к нему, недобро прищурился, насмешливо вздернул верхнюю губу, отчего стал похож то ли на волка, то ли на собаку, готовую укусить. — Так я не против. Пользуйся на здоровье. Мозги мне только не полощи, ясно?

— Да я тебе…

— Все, Сеня! Со своей бабой я уж как-нибудь сам разберусь. Без твоей помощи.

Кручинин снял с сука полотенце, незадолго до того брошенное на него Семеном, и направился по тропинке к реке.


Головлев подождал, пока широкая спина Кручинина скроется из виду, взвесил нож в руке, поразмыслил и вдруг с размаху швырнул его в ближайшую сосну, ствол которой раздваивался на уровне его глаз. Перед броском он был уверен, что ничего не получится: центр тяжести сместился, и теперь одно украшательство стало, а не нож. Однако клинок, просвистев, вонзился в кору.

Поднявшись, Сеня подошел к дереву и осмотрел его. Лезвие сидело глубоко. Ухватившись за рукоять, он вытащил нож, обтер и задумчиво подбросил в руке.





Глава 5




Кирилл с утра был мрачен. Во-первых, около шести его разбудили своими криками неразлучники Алисы — он все время отчего-то хотел назвать их пересмешниками, — а во-вторых, предстоявшая сегодня деловая встреча перенеслась на несколько часов по вине другой стороны. Он терпеть не мог менять планы в последний момент, а из-за этой встречи пришлось перекроить весь день.

— Что, раньше предупредить не могли? — зло спросил Кручинин у своего исполнительного директора, Давида.

Тот виновато развел руками, принимая вину на себя. Контракт был им нужен, поскольку приехавший из Швеции предприниматель предлагал оборудование для цехов на десять процентов дешевле, чем его конкуренты, а шведская сталь, из которой вытачивались диски и ножи, не шла ни в какое сравнение с отечественной.

— Баба… — сказал, будто сплюнул, Кирилл.

Он на дух не переносил женщин в бизнесе, и с теми из них, с кем получалось довести дело до постели, вел себя так, что его просили о пощаде. Ему нравилось демонстрировать выносливость, принуждать самодовольных сучек унижаться и выпрашивать передышку. Большинству из них его доминирование откровенно нравилось, и это заставляло Кручинина относиться к ним с еще большим презрением. «Бизнесменши…»

В довершение нескладностей сегодняшнего дня в нем тонкой иголкой засело неприятное чувство. Кручинину оно напоминало свербение в руке, на которую сел комар, приготовившись вонзить хоботок, за мгновение до того, как будет проткнута кожа. Ребенком он развлекался: ждал, пока комариха усядется на запястье или плечо, пристально смотрел, как она выбирает место, затем давал ей проколоть кожу, напиться… И только потом убивал. Среди детей бытовало поверие, что если прихлопнуть комара сразу после того, как он насосется крови, то волдырь не вскочит. Ерунда, конечно… Кирилл сначала в это верил, потом перестал, но, и перестав, продолжал под настроение бить комаров лишь после того, как те напивались его крови.

Ощущение, что внутри свербит, как перед укусом, поселилось в нем год назад — с того дня, когда больной урод пришел к нему в офис с пистолетом и едва не застрелил его. С тех пор оно сопровождало Кручинина, что бы он ни делал, и постепенно он привык к нему и даже научился извлекать пользу: например, «зуд» появлялся при встречах с определенными людьми, от которых Кириллу, как потом показывало будущее, следовало держаться подальше.

Сегодня зудело особенно сильно.

— Как ее фамилия? — переспросил он у Давида.

— Ве-нес-борг. Виктория Венесборг.

Когда пять часов спустя в зал для переговоров вошла женщина и улыбнулась Кириллу, в первую секунду он посмеялся над шестым чувством, которое предостерегало его и советовало быть осторожнее на этой встрече. Баба как баба — молодая, красивая, с крепким аппетитным телом. Два помощника при ней — лет по пятьдесят оба, в неброских недорогих костюмах — были куда опаснее: Кручинин на таких насмотрелся и с лету определил в них юристов-крючкотворов, от которых стоило ждать неприятностей.

А в следующую секунду он ее узнал и непроизвольно дернул рукой: показалось, что комар проколол кожу.

Она изменилась. Перед ним стоял другой человек, у которого отчего-то были черты его первой жены. От нее исходила уверенность, и в то же время она казалась совсем непохожей на непробиваемых баб, с которыми он частенько имел дело, — с мужским характером и таким же поведением. Она не стала наслаждаться его изумлением и лишь легонько кивнула ему, показывая, что узнала.

— Ба! Викуша! Какими судьбами?!

Кручинин постарался взять себя в руки и сразу выбить ее из колеи: фамильярным «Викуша», крепким объятием — он подошел к ней, не обращая внимания на удивленные взгляды, и сильно стиснул, провел рукой по ее спине, ощутив неровности нижнего белья под тонким деловым платьем.

— Такими же, что и ты, милый. — Она высвободилась, откинула голову, с насмешкой глядя на него серыми глазами. — Приехала, чтобы обсудить подробности договора. Прошу.

Виктория указала на стол и своим коротким «прошу» сразу взяла на себя функции хозяйки, хотя встреча происходила на территории Кручинина. Начались переговоры. Он, не скрываясь, рассматривал ее, и в душе его поднималось восхищение самим собой: ведь не зря он когда-то женился на ней! Значит, рассмотрел большой потенциал в скромной с виду девчонке из такой же дыры, в какой вырос сам. Получается, она вовсе не дура, раз выбилась в люди. Интересно, благодарна она ему за науку?

Прочесть что-либо по лицу Виктории Венесборг было невозможно — она сохраняла ровное приветливое выражение, и на Кирилла смотрела ничуть не дольше, чем на кого-либо из его помощников. Он изучал ее с жадным любопытством, почти неприличным, и пару раз засмеялся хрипловатым смехом, от которого ее бросило в дрожь. Ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы скрыть волнение.

Она не ожидала, что его вид так подействует на нее. Несколько месяцев слежки — и у нее были фотографии, записи, по которым она могла отследить весь его обычный день… Но фотографии фотографиями, а в жизни он выглядел иначе — с этой своей звериной ухмылкой, с привычкой улыбаться половиной рта, со взглядом, раздевавшим ее… Он выглядел в тысячу раз привлекательнее, чем ей помнилось.

Он был мужчиной, который к своим почти сорока годам вошел в полную силу и сам осознавал это, и его уверенность передавалась окружающим. Как Виктория ни пыталась защититься, но и она почувствовала это, и впервые в ее душу закралось опасение, что столь тщательно продуманный и подготовленный план может не сработать. Противник оказался слишком силен и хитер.

Давид, понявший, что шеф встретил знакомую из своего прошлого, удивленно посматривал то на одного, то на вторую. Они были похожи. При небольшой доле фантазии их легко можно было представить братом и сестрой: русоволосые, с правильными красивыми славянскими лицами, каждый — воплощение своего начала, мужского и женского. Кирилла Давид знал четыре года, видел череду его меняющихся женщин и понимал, что они в нем находят. Силу, которую не сдерживает нравственность. Кручинин был из породы победителей — тех, кого никогда не судят, потому что они всегда в выигрыше. Давид видел, что для шефа не существует понятий «хорошо — плохо», «порядочно — непорядочно»… Была целесообразность, которой подчинялись все действия Кручинина, и были его собственные желания, которые Кирилл воплощал в жизнь с завидным упорством. Иногда Давид отстраненно думал, что имеет дело со стопроцентным мерзавцем, но поскольку сам он ценил силу куда больше остальных качеств, это его не задевало. Он понимал, что главное — честно находиться на стороне Кирилла Кручинина, чтобы этот танк не переехал его самого.

Виктория Венесборг всерьез заинтересовала его. Во-первых, потому, что она заинтересовала шефа. Во-вторых, она казалась загадочной: женщина-сфинкс, с непроницаемым взглядом и полуулыбкой на красивых губах. Наконец, она была привлекательна: соблазнительная, утонченная и к тому же молчаливая — эти качества в совокупности давали, с точки зрения Давида, идеал женщины. Все переговоры вели два приехавших с ней юриста, Виктория вступала в беседу лишь изредка — дополняла их своим негромким, не очень выразительным голосом, в котором иногда чуть слышно проскальзывал акцент.

Давид почти не вмешивался в переговоры, которые уже дважды были под угрозой срыва, и оба раза — по вине Кручинина, но про себя крыл шефа нехорошими словами. Что за муха его укусила? Неужели он настолько хочет произвести впечатление на эту холеную бабу, что готов пожертвовать контрактом, лишь бы настоять на своем? «Чертов самец…»

Оба они прекрасно знали, что договор со шведской фирмой, которую представляла Виктория Венесборг, куда нужнее им, чем шведам. Дела последние несколько месяцев шли из рук вон плохо, и в воздухе носились предвестники финансовой бури. К тому же на их фирму обрушилось несколько ударов, неприятных и болезненных, как укусы озлобленного овода.

Сперва, откуда ни возьмись, взялся кретин из перерабатывающего цеха, у которого испортился целый холодильник куриного мяса. В этом не было ничего особенного — порчи случались регулярно, — но кретин, поняв выражение «интересы дела» по-своему, распорядился смешать испортившееся мясо со свежим, и котлеты из куриного фарша отправились в десять крупнейших магазинов города.

Когда поднялся скандал, выяснилось, что ценного специалиста взяли всего за месяц до происшествия, после которого он немедленно уволился и скрылся то ли в селе, то ли в деревне, откуда вытащить его для показательного повешения на рее не было никакой возможности. Чтобы не привлекать излишнего внимания, Кручинин распорядился не трогать дурака, и впредь кого попало на работу не принимать.

Но обойтись без внимания не получилось. Стоило чуть разгореться этой истории, как немедленно активизировались конкуренты. Фирма «Баравичов и компания», в собственности которой, помимо птицефабрики, как и у Кручинина, находился всего один мясоперерабатывающий цех, давно искала повода, чтобы прищемить Кириллу хвост. Служба безопасности так и не смогла выяснить, через кого к Баравичову ушла информация о случившемся, но сутки спустя все мелкие районные газетки пестрели предупреждениями о том, что покупателям ни в коем случае нельзя приобретать развесные куриные котлеты «Мясновских», а также их куриный фарш. История о порченом мясе была подана в таком ракурсе, что даже люди, не страдающие отсутствием аппетита, морщились и воротили нос от продукции кручининских цехов. Один из журналистов утверждал, что это нормальная практика для «Мясновских»: мол, порченое мясо никогда не выкидывается, и мы с вами, господа хорошие, питаемся промороженной тухлятиной. В конце статьи пакостный журналист добавлял: «То ли дело уважаемая фирма господина Баравичова…», и пел панегирик честности и принципиальности самого Баравичова и тех, кто скрывался под ничего не говорящим словом «компания».

Кирилл рвал и метал, но поделать ничего не мог. По репутации фирмы был нанесен удар, и хотя все отлично понимали, что два месяца спустя произошедшее забудется, отвечать на каверзные вопросы клиентов о годности мяса было неприятно.

После того случая Кручинина ожидал второй удар: скоропостижно уволилась главный бухгалтер — дама хваткая, цепкая, умная и очень им ценимая. Некоторое время Кирилл всерьез размышлял, не бросить ли ему на амбразуру Алису — временно, пока не найдут замену. Он не раз удивлялся тому, что сама Алиса не от мира сего, но при том мозги у нее заточены правильно, и в бухгалтерском деле она сечет. К тому же не зря его жена проходила школу Инны Феоктистовны, уволившегося бухгалтера, — о состоянии дел Кирилла она знала не хуже, а то и лучше его самого.

Но Алиса отказалась наотрез, и пришлось Кручинину унижаться перед Феоктистовной: приезжал к ней, просил продержаться еще хотя бы пару-тройку месяцев, сулил золотые горы и поддержку до конца жизни… Тщетно. Непонятно было, какая муха укусила бывшего главбуха, но слушать Кирилла она отказалась наотрез и объявила, что собирается воспитывать годовалого внука, который совсем заброшен родными родителями. О чем бы ни начинал говорить Кручинин, Инна Феоктистовна сворачивала на ребенка, и в конце концов Кирилл утвердился в мысли, что тетка немного поехала крышей. «Может, и к лучшему, что она ушла сейчас», — подумал он уходя, но его распирала такая злоба, что дома он сорвался на жене и потом вынужден был извиняться, что делал крайне редко и неохотно.

Когда же они наконец нашли замену так не вовремя бросившей их Инне, новый бухгалтер проработала три месяца и тоже уволилась! Давид стал всерьез подозревать происки конкурентов, переманивающих сотрудников, но доказать ничего не мог.