Училка и медведь

Мы стоим на улице. Мне всё же удалось вытащить её, чтобы поговорить. Друзья и так в шоке были. А Белочка вообще сбежала.

— Какая чушь, что ты. Четыре месяца назад как раз. Шестнадцать неделек, милый. Мальчик у нас будет.

Опускаю глаза и смотрю на её живот. Действительно небольшой, у Каринки намного заметнее, хотя срок меньше. Но там и детишек двое.

У Иры живот стало видно, когда спереди свисающую ткань платья отодвинула. С боков стройная, талия как и была, а вот спереди тряпка эта болталась — не заметить.

— Вот! — снова тычет мне бумажки. — Сам почитай.

— Что я тут увижу? — складываю руки на груди. — Срок? Ну хорошо. Но что ребёнок мой, на снимке УЗИ не видно же.

— Он твой, Богдаша.

— С твоими-то похождениями? Не верю, Ира.

— Шлюхой меня называешь? — вскидывает голову, глядя в глаза с вызовом.

— Я всегда называю дерьмо дерьмом, если это дерьмо.

Ира сжимает зубы, и её лицо приобретает неприятное злое выражение, которое мне хорошо знакомо.

— В любом случае, до родов ты развод не получишь. А если экспертиза покажет, что ребёнок твой, а он твой, то и до того, как ему исполнится год. Думаю, эти законы твой адвокатишка тебе разъяснил.

Да, разъяснил, и сейчас она не врала.

Никогда ещё мне так сильно не хотелось ебнуть по морде бабу. Не знаю даже, откуда взялась та неведомая сила, что позволила удержаться. Сверхъестественная, наверное.

— И твоя мама, кстати, очень рада внуку, — она мило улыбнулась и положила ладонь на живот.

Дрянь. Самая настоящая дрянь.

— Зачем всё это тебе, Ирина? — торможу её за локоть, когда она уже собирается уходить. — Ты же знаешь, что вместе мы не будем. И это целиком и полностью твоя вина.

— Все мы делаем ошибки, любимый, — она прикасается пальцами к моему запястью, но тут же убирает руку, будто чувствует моё желание переломать ей их. — И я, как и любая женщина, борюсь за своё счастье. До конца.

Она уходит, а я стою в шоке. Она действительно сумасшедшая, если считает, что мы с ней в принципе после всего можем быть счастливы.

Ситуация говно. Полное. Надо думать, что делать.

Но сначала надо найти Карину.

Я возвращаюсь за курткой, а потом выхожу в парк, где она собиралась погулять. Долго искать её не приходится. Карина сидит у пруда на лавочке с како й-то девушкой и мило болтает. Не похоже, что они познакомились только что, так тепло общаются только близкие друзья. Наверное, Белочка встретила какую-то свою подругу. Москва хоть и большая, но мир, как говорится, тесен.

Я решаю не мешать им, пусть пообщаются. Притормаживаю у дуба чуть дальше, приваливаюсь к нему спиной и наблюдаю. Приятно видеть, как она улыбается.

Понимаю, что мне ей придётся всё рассказать. Знаю, что это причинит Карине боль. Но что делать? Как я должен поступить?

Скрывать не буду, это неправильно и нечестно. И потом может сильно аукнуться. Да и смысл? Не для того мы вместе, чтобы обманывать друг друга. Вон у Макарыча уже есть горький опыт.

Минут через десять Карина замечает меня. Прощается с подругой, встаёт с лавочки и идёт навстречу.

Мы останавливаемся напротив друг друга, и всё чего мне хочется — обнять её. Прижать к себе, вдохнуть запах волос. Хочется защитить её от любых невзгод, но надо сказать правду. И от этого больно.

И всё же первым делом я её обнимаю. Белочка приникает ко мне и глубоко вздыхает. Зарывается носом в рубашку и тихо сопит целую минуту.

— Поговорили? — спрашивает, отстранившись, и смотрит в глаза.

— Угу, — киваю, а у самого язык к нёбу примерзает.

— Ребёнок твой.

Не спрашивает — утверждает. Понимает, девочка моя. Сама говорит, облегчая мне задачу.

— Не знаю, Карина. Но это вероятно. Ирина говорит, что срок — шестнадцать недель. Где-то так и было до моего отъезда в командировку, после которой я и поймал её на измене. Это может затянуть развод, но ничего по факту не меняет для нас.

Карина молчит, пока мы медленно идём по парку под фонарями. Смотрит под ноги и пару раз тяжело вздыхает.

— Меняет, Богдан, — она останавливается и поднимает на меня глаза. — Потому что это ребёнок. Твой. И он так же имеет права быть любимым, как и наши дети. Имеет право на отца.

— Я не отказываюсь от него, Белочка. Но я отказываюсь от его матери. Я хочу жить с тобой. Жениться на тебе. Я люблю тебя, Карина.

В её взгляде целый мир. Огромный, щедрый, тёплый. За душу берёт от того, как она смотрит на меня сейчас, распахнув свои фантастические глаза.


А потом целует. Тянется на цыпочках вверх, чтобы прикоснуться губами. И я её целую, конечно. Понимаю, что у нас будут сложности, но я всё равно сейчас счастлив. Потому что у меня есть она — моя Белочка.

Потом мы едем домой. Карина по большей части молчит. Я её стараюсь сильно не трогать, потому что понимаю, какой она сегодня испытала стресс. Только прижимаю к себе под одеялом крепко-крепко и зарываюсь носом в волосы, прежде чем уснуть.

А просыпаюсь, как в том дерьмовом фильме, я один. И нет моей Белочки на в душе, ни на кухне.

Зато есть записка на столе возле микроволновки.

“Богдан, мой любимый Медведь. Большой, тёплый, нежный, прекрасный человек, которого подарила мне судьба. Прости меня, что уехала тихо, по-другому бы не смогла. Не смогла, а должна была. Ирина — твоя законная жена, и она носит под сердцем твоего законного ребёнка. Этот малыш ничего не знает о ваших неурядицах, он просто идёт в этот мир, чтобы быть любимым. Я не разлучница, я не могу и не хочу уводить из семьи отца, я себе такое простить не смогу. Если захочешь видеться с горошинками — я не против, но ты не обязан, знай это. Твоя Карина”.

Я сминаю письмо и вздыхаю. Интересно, как быстро растворяется эта пуля в голове у женщин после родов? Ну ничего, подожду.

“Уехала” она. Смотри, блин, беглянка.

Быстро натягиваю шмотки, хватаю ключи от машины и еду в аэропорт.





31




Я сижу у окошка в кафе аэропорта и пью свой чай. Наблюдаю, как подавленный кусочек лимона кружится в центре чашки после того, как я перемешала сахар. Его затягивает в водоворот, но он сражается.

От куска “Наполеона” на тарелке остались уже лишь одни крошки, и те я старательно собираю ложечкой.

Но дело совсем не в голоде, просто мне нужно себя чем-то занять в ожидании.

Решение уехать далось мне нелегко. Всю ночь не спалось. Думала-думала-думала…

Богдан — человек чести, тут у меня сомнений нет. Он сказал своё слово. Но… тогда он не знал, что Ирина тоже беременна.

Вдруг ему при новых вводных нужно время подумать. Я просто обязана дать ему это время. Хотя бы предложить. Тогда, если он всё же выберет меня, мне будет намного спокойнее, и мерзкий червяк сомнений точить перестанет.

Я снова смотрю на дверь и снова себя одёргиваю. Маленькая девочка внутри меня, которая очень быстро привыкла к заботе и крепкому мужскому плечу, очень надеется, что Богдан придёт.

А если нет… Значит, я верно поступила, дав ему возможность ещё раз подумать и сделать выбор.

Низ живота снова характерно щекочет. Пятый раз за полтора часа в туалет по малой нужде надо.

С сожалением посмотрев ещё раз на свою пустую тарелку, я отношу её и чашку на стойку, беру ручку чемодана и качу его за собой к выходу. Тороплюсь по зову организма.

До самолёта ещё час. Я усаживаюсь в зале ожидания, умащиваюсь в кресле, подложив под поясницу свёрнутый шарф, и вытягиваю ноги. Поглаживаю живот под курткой ладонью нежно.

Всё будет хорошо, мои маленькие. Так или иначе. Всё будет хорошо.

Достаю смартфон и просто листаю ленту соцсети. Не хочу сейчас думать, не хочу чувствовать. Мне ночи на это хватило. И когда Медведю записку писала, тоже слёз наглоталась в тишине на кухне.

Я потом лучше поплачу.

В ленте мало что интересного. В аккаунте Кати так и висит время последнего посещения тогда, когда она сбежала. А так бы хотелось поговорить с подругой, просто поделиться наболевшим.

Когда я поднимаю глаза, чтобы сверить по табло время посадки, мой взгляд внезапно за что-то цепляется. В первые секунды я даже не сразу понимаю, за что именно.

Мужчина. Он сидит в ряде кресел, расположенных напротив через проход. Достаточно далеко, чтобы я, увлеченная соцсетью, не заметила, когда именно он там сел.

Сидит, скрестив на животе руки и вытянув перекрещенные ноги и пристально смотрит. Наблюдает. Пялится, я бы даже сказала.

Моему мозгу даже требуется несколько секунд, чтобы понять, что это… Богдан.

— О Боже, не-ет, — я закрываю лицо ладонями и кажется, будто вот-вот расплачусь. — Что же ты наделал.

Он без бороды.

Мой бородатый медведь без бороды.

И у меня внутри разверзается какое-то чудовищное сожаление по этому поводу. Прямо таки ощущение невосполнимой потери.

Матушка-природа, ну спасибо тебе за адекватность во время беременности.

Эмоции спутываются в такой непонятный разноцветный клубок, что распутать их не представляется возможным. Проще просто выплакать.