Убивство и неупокоенные духи
Часть 28 из 42 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Это не то же самое. Хозяйский пригляд – лучшее удобрение. Если в доме не живут, он умирает.
– Ты хочешь сказать «если его не любят».
– Да, именно это я и хочу сказать.
– Мать его никогда не любила.
– Нет.
– Но все равно приезжала.
– Да. Она хотела посмотреть, что я с ним делаю. Она обожала такие вещи. Наверно, это у нее от отца. Он понимал в строительстве.
– Но плохо кончил?
– Я бы не сказал.
– В приюте для нищих. Разве это не позор?
– Для старухи и девочек – да. Но я слышал, что Уильям Макомиш жил припеваючи. Видишь ли, он был умный человек. Он вел бухгалтерию приюта лучше, чем мог бы любой наемный работник. И еще он читал нищим лекции – да-да, лекции – о нагрузках и сопротивлении материалов, о применении геометрии в строительстве, о безрассудстве Русско-японской войны и вообще обо всем на свете. Он был старый балабол, но не дурак. Обожал говорить. Выходит, он под конец жизни стал чем-то вроде пародии на тебя – преподаватель, хранилище знаний, профессиональный мудрец.
– Спасибо, папочка. Ты умеешь сказать человеку приятное.
– Да ладно тебе! Ты же знаешь, я тобой очень горжусь.
– Рад слышать. Взаимно: я тобой тоже горжусь.
– Да, я неплохо справился, особенно если учесть, в каких ужасных условиях я начинал.
– Так ли уж они были ужасны? Ты цитируешь Оссиана. От своих коллег я его ни разу не слышал.
– Это все матер. Милая, ангельская душа. Без нее мы бы погибли. Когда мы перебрались в Канаду, патер совершенно пал духом.
– Очень тяжело было в первые годы?
– Чудовищно. Мы и дома жили скромно, но я не привык к грязи и озлобленности. Первые месяцы в «Курьере»… Ты говоришь, Оссиан; в те дни мне все время приходила в голову одна его строчка: «А ныне слепой, и скорбный, и беспомощный я скитаюсь с людьми ничтожными»[64]. Бик Браудер и Чарли Дилэни были ничтожными людьми, это уж точно. Мне пришлось как-то выкарабкиваться.
– И ты выкарабкался! Ты шел путем героя и победил.
– Да ладно тебе! В этом не было ничего героического. Просто приходилось тяжело работать и много чем жертвовать.
– Каждый идет путем героя и совершает героические подвиги, где и когда приходится. Если у тебя достало храбрости сразиться с драконом, или судьбой, или чем угодно, то не важно – победишь ты или падешь в битве, все равно ты герой. Слушай, папа, я всегда хотел спросить – что тебя сподвигло на такой жизненный успех? Такой успех, который наконец привел тебя в «Белем»?
– Честно скажу тебе, Брокки, я думаю, это была лень. Понимаешь, мне всю жизнь хотелось одного, и я старался видеть эту великую цель в конце пути. Я всегда хотел иметь возможность лечь и подремать после обеда минут двадцать. Каждый день. И я понимал, что подмастерью печатника или монотиписту это недоступно. Даже профсоюз не рискнул бы этого потребовать – если бы им хватило фантазии до такого додуматься. Мне было очевидно, что я должен работать на себя, иначе не видать мне дневного сна как своих ушей. И вот я откладывал гроши, экономил на всем, и твоей матери пришлось во многом себе отказывать, и наконец я купил за несколько сот долларов половинную долю в маленькой еженедельной газетке. И получил вожделенный послеобеденный сон. А после этого нужно было просто тяжело работать, как я уже сказал.
– В каком-то смысле эта история чудовищно аморальна. «ЛЕНЬ ПРИВОДИТ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ К УСПЕХУ» – ничего себе был бы заголовок.
– Ужас просто. Сбивает с толку молодежь. Зато истинно. Ужасные и сбивающие с толку вещи вообще часто бывают истинными.
– И мать тебя поддерживала и стояла за тебя все это время?
– Как настоящий воин. Лучшая в мире жена.
– Тогда что пошло не так?
– Не так? Что ты имеешь в виду?
– Ты же знаешь. Сколько я себя помню, вы двое тянете в разные стороны. Когда вы перестали тянуть вместе?
– Даже не знаю, рассказывать ли тебе.
– Не знаешь?
– Причину-то я знаю. Но я никогда никому не рассказывал. К тому же она твоя мать.
– Это что-то постыдное? Может, у тебя была другая женщина?
– До чего ты банально мыслишь! Если между мужем и женой что-то не так, обязательно должна быть другая женщина! А еще преподаватель литературы. Больше ты никаких сюжетов не знаешь?
– Поменьше валлийской риторики. Выкладывай. Неужели ты думаешь, что я недостаточно взрослый?
– Мы были очень близки. Не как в голливудских фильмах, а по-настоящему. До тебя у нас был другой ребенок. Где-то через год и два месяца после свадьбы. Мы тебе не рассказывали. Девочка, родилась мертвой. Это был удар, но мы его пережили. Интересно, что делают с мертворожденными детьми? Доктор его унес. Возможно, закопал в саду под розами. Он что-то бормотал об осложнениях у старородящих, но я не обратил внимания. Мне надо было утешать твою мать. А потом Джон Вермёлен написал историю семьи.
– Я и не знал.
– Я ее не держу в доме, и твоя мать, думаю, тоже. Но у меня в редакции газеты, которой я тогда владел, была маленькая типография, и Джон попросил меня отпечатать его книгу. Брошюрку, по сути. В ней перечислялись все члены семьи вплоть до момента публикации, и тут я обнаружил правду о твоей матери.
– Господи, да что же такое?
– Когда мы поженились, она соврала насчет своего возраста. Убавила себе добрый десяток лет. Я пришел в такую ярость, что расплакался. Стоял и плакал прямо у стола для верстки. Я вспомнил, как патер мне однажды сказал: «Родри, ты не можешь не знать, что Мальвина много старше тебя. Это весь город знает. Ты что, не слышал?» Но я был упрям и сказал, чтобы он занимался своими делами и не лез в мои. Когда я пришел к твоей матери и спросил ее в лоб, у нас вышла ужасная ссора. Длиной в несколько дней. Она не защищалась. Только рыдала. Она меня обманула, и я думал, что никогда ее не прощу. Но все же простил, и ты – свидетельство этого. Когда ты родился, твоей матери было почти сорок пять лет, а в те дни – сколько тебе сейчас? самому уже сорок пять? – рожать в этом возрасте считалось очень рискованно. Но с тобой, кажется, все в порядке. Ты долгодум, как и положено детям немолодых родителей.
– Но как вы могли так ужасно ссориться из-за какой-то ерунды?
– Ничего себе ерунда! Ты правда так думаешь?! Господи, Брокки, это же значит пойти против истины и верности. А что такое брак, если он не стоит на истине и верности?
– Говорят, есть еще такая штука, любовь называется.
– Так ведь любовь и есть не что иное, как истина и верность.
– Нынче, кажется, придают больше значения физической стороне дела.
– Вот именно! Подразумевая секс. Половое влечение – это инстинкт. Кое-кто считает секс высшим наслаждением на свете, но что можно на нем построить? Брак длиной в сорок-пятьдесят лет? Нет, для этого нужны истина и верность – они остаются, когда секс уже давно ушел в прошлое.
– Это очень по-конфуциански.
– По слухам, Конфуций был не дурак.
– Женщинам нужна любовь.
– Вот, значит, что им нужно? Я всегда хотел узнать.
– И Фрейд тоже.
– Он-то наверняка знал. Я думал, он знал все.
– Заявил, что этого не знает.
– Он ведь был великий мозгоправ, верно?
– Ну, наверно, можно и так назвать.
– Он был позже меня. Я его никогда не читал. Про него читал время от времени.
– Он писал, что показатель психологического здоровья – способность работать и способность любить.
– Я определенно способен работать. И я по правде очень любил твою мать. В самом начале. Настоящей любовью, а не только постельной.
– А она тебя любила?
– Наверно, настолько, насколько способен человек, выросший в таком ужасном доме, у таких ужасных родителей. Теперь я понимаю, что был совсем желторотый, когда мы поженились. Тогдашняя жизнь сильно отличалась от нынешней. Мы оба были девственниками. Ты знаешь, что за все наши долгие годы брака я ни разу не видел ее голой? И даже не знал, насколько ужасно болезнь изъела ее левую грудь? Врач мне сказал, а я понятия не имел – не больше, чем любой посторонний. Но конечно, так жили ее родители. Мать – старая горгона, язык как обоюдоострый меч. Надеюсь, ты хорошенько посмотрел на родителей Нюэлы, прежде чем на ней жениться.
– Милые, приятные люди. Отец – адвокат в графстве Корк.
– И католики?
– Отпавшие.
– Ну вот. Теперь ты знаешь.
– Слушай, папа… насчет ее лет… я честно не вижу, почему ты так серьезно к этому относишься.
– Она отошла от истины и верности.
– Да ладно тебе!
– Христос простил прелюбодейку, но я не помню, чтобы он хоть раз простил лжеца. И потом, было еще то, другое.
– Что другое?
– Вот это. Уэльс. Когда у меня появилась возможность ездить сюда каждое лето, твоя мать уперлась намертво. В эту страну она не могла за мной последовать. Даже не пыталась.
– Она из лоялистов. Ее родина – Канада.
– Она не хотела понимать, что моя родина – здесь. Она не желала позволить мне быть верным Уэльсу, но и помешать не могла, так что непреодолимая сила наткнулась на неподвижный предмет… В итоге – тупик.
– Я смотрел на это по-другому. «Пекарь свое, черт свое». Вы двое сражались за меня, за мою верность той или другой земле. Ты хоть немного представляешь, насколько тяжело это было ребенку и еще тяжелее – подростку?
– Какое-то время мы думали, что ты верен исключительно Джулии.
– Ты хочешь сказать «если его не любят».
– Да, именно это я и хочу сказать.
– Мать его никогда не любила.
– Нет.
– Но все равно приезжала.
– Да. Она хотела посмотреть, что я с ним делаю. Она обожала такие вещи. Наверно, это у нее от отца. Он понимал в строительстве.
– Но плохо кончил?
– Я бы не сказал.
– В приюте для нищих. Разве это не позор?
– Для старухи и девочек – да. Но я слышал, что Уильям Макомиш жил припеваючи. Видишь ли, он был умный человек. Он вел бухгалтерию приюта лучше, чем мог бы любой наемный работник. И еще он читал нищим лекции – да-да, лекции – о нагрузках и сопротивлении материалов, о применении геометрии в строительстве, о безрассудстве Русско-японской войны и вообще обо всем на свете. Он был старый балабол, но не дурак. Обожал говорить. Выходит, он под конец жизни стал чем-то вроде пародии на тебя – преподаватель, хранилище знаний, профессиональный мудрец.
– Спасибо, папочка. Ты умеешь сказать человеку приятное.
– Да ладно тебе! Ты же знаешь, я тобой очень горжусь.
– Рад слышать. Взаимно: я тобой тоже горжусь.
– Да, я неплохо справился, особенно если учесть, в каких ужасных условиях я начинал.
– Так ли уж они были ужасны? Ты цитируешь Оссиана. От своих коллег я его ни разу не слышал.
– Это все матер. Милая, ангельская душа. Без нее мы бы погибли. Когда мы перебрались в Канаду, патер совершенно пал духом.
– Очень тяжело было в первые годы?
– Чудовищно. Мы и дома жили скромно, но я не привык к грязи и озлобленности. Первые месяцы в «Курьере»… Ты говоришь, Оссиан; в те дни мне все время приходила в голову одна его строчка: «А ныне слепой, и скорбный, и беспомощный я скитаюсь с людьми ничтожными»[64]. Бик Браудер и Чарли Дилэни были ничтожными людьми, это уж точно. Мне пришлось как-то выкарабкиваться.
– И ты выкарабкался! Ты шел путем героя и победил.
– Да ладно тебе! В этом не было ничего героического. Просто приходилось тяжело работать и много чем жертвовать.
– Каждый идет путем героя и совершает героические подвиги, где и когда приходится. Если у тебя достало храбрости сразиться с драконом, или судьбой, или чем угодно, то не важно – победишь ты или падешь в битве, все равно ты герой. Слушай, папа, я всегда хотел спросить – что тебя сподвигло на такой жизненный успех? Такой успех, который наконец привел тебя в «Белем»?
– Честно скажу тебе, Брокки, я думаю, это была лень. Понимаешь, мне всю жизнь хотелось одного, и я старался видеть эту великую цель в конце пути. Я всегда хотел иметь возможность лечь и подремать после обеда минут двадцать. Каждый день. И я понимал, что подмастерью печатника или монотиписту это недоступно. Даже профсоюз не рискнул бы этого потребовать – если бы им хватило фантазии до такого додуматься. Мне было очевидно, что я должен работать на себя, иначе не видать мне дневного сна как своих ушей. И вот я откладывал гроши, экономил на всем, и твоей матери пришлось во многом себе отказывать, и наконец я купил за несколько сот долларов половинную долю в маленькой еженедельной газетке. И получил вожделенный послеобеденный сон. А после этого нужно было просто тяжело работать, как я уже сказал.
– В каком-то смысле эта история чудовищно аморальна. «ЛЕНЬ ПРИВОДИТ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ К УСПЕХУ» – ничего себе был бы заголовок.
– Ужас просто. Сбивает с толку молодежь. Зато истинно. Ужасные и сбивающие с толку вещи вообще часто бывают истинными.
– И мать тебя поддерживала и стояла за тебя все это время?
– Как настоящий воин. Лучшая в мире жена.
– Тогда что пошло не так?
– Не так? Что ты имеешь в виду?
– Ты же знаешь. Сколько я себя помню, вы двое тянете в разные стороны. Когда вы перестали тянуть вместе?
– Даже не знаю, рассказывать ли тебе.
– Не знаешь?
– Причину-то я знаю. Но я никогда никому не рассказывал. К тому же она твоя мать.
– Это что-то постыдное? Может, у тебя была другая женщина?
– До чего ты банально мыслишь! Если между мужем и женой что-то не так, обязательно должна быть другая женщина! А еще преподаватель литературы. Больше ты никаких сюжетов не знаешь?
– Поменьше валлийской риторики. Выкладывай. Неужели ты думаешь, что я недостаточно взрослый?
– Мы были очень близки. Не как в голливудских фильмах, а по-настоящему. До тебя у нас был другой ребенок. Где-то через год и два месяца после свадьбы. Мы тебе не рассказывали. Девочка, родилась мертвой. Это был удар, но мы его пережили. Интересно, что делают с мертворожденными детьми? Доктор его унес. Возможно, закопал в саду под розами. Он что-то бормотал об осложнениях у старородящих, но я не обратил внимания. Мне надо было утешать твою мать. А потом Джон Вермёлен написал историю семьи.
– Я и не знал.
– Я ее не держу в доме, и твоя мать, думаю, тоже. Но у меня в редакции газеты, которой я тогда владел, была маленькая типография, и Джон попросил меня отпечатать его книгу. Брошюрку, по сути. В ней перечислялись все члены семьи вплоть до момента публикации, и тут я обнаружил правду о твоей матери.
– Господи, да что же такое?
– Когда мы поженились, она соврала насчет своего возраста. Убавила себе добрый десяток лет. Я пришел в такую ярость, что расплакался. Стоял и плакал прямо у стола для верстки. Я вспомнил, как патер мне однажды сказал: «Родри, ты не можешь не знать, что Мальвина много старше тебя. Это весь город знает. Ты что, не слышал?» Но я был упрям и сказал, чтобы он занимался своими делами и не лез в мои. Когда я пришел к твоей матери и спросил ее в лоб, у нас вышла ужасная ссора. Длиной в несколько дней. Она не защищалась. Только рыдала. Она меня обманула, и я думал, что никогда ее не прощу. Но все же простил, и ты – свидетельство этого. Когда ты родился, твоей матери было почти сорок пять лет, а в те дни – сколько тебе сейчас? самому уже сорок пять? – рожать в этом возрасте считалось очень рискованно. Но с тобой, кажется, все в порядке. Ты долгодум, как и положено детям немолодых родителей.
– Но как вы могли так ужасно ссориться из-за какой-то ерунды?
– Ничего себе ерунда! Ты правда так думаешь?! Господи, Брокки, это же значит пойти против истины и верности. А что такое брак, если он не стоит на истине и верности?
– Говорят, есть еще такая штука, любовь называется.
– Так ведь любовь и есть не что иное, как истина и верность.
– Нынче, кажется, придают больше значения физической стороне дела.
– Вот именно! Подразумевая секс. Половое влечение – это инстинкт. Кое-кто считает секс высшим наслаждением на свете, но что можно на нем построить? Брак длиной в сорок-пятьдесят лет? Нет, для этого нужны истина и верность – они остаются, когда секс уже давно ушел в прошлое.
– Это очень по-конфуциански.
– По слухам, Конфуций был не дурак.
– Женщинам нужна любовь.
– Вот, значит, что им нужно? Я всегда хотел узнать.
– И Фрейд тоже.
– Он-то наверняка знал. Я думал, он знал все.
– Заявил, что этого не знает.
– Он ведь был великий мозгоправ, верно?
– Ну, наверно, можно и так назвать.
– Он был позже меня. Я его никогда не читал. Про него читал время от времени.
– Он писал, что показатель психологического здоровья – способность работать и способность любить.
– Я определенно способен работать. И я по правде очень любил твою мать. В самом начале. Настоящей любовью, а не только постельной.
– А она тебя любила?
– Наверно, настолько, насколько способен человек, выросший в таком ужасном доме, у таких ужасных родителей. Теперь я понимаю, что был совсем желторотый, когда мы поженились. Тогдашняя жизнь сильно отличалась от нынешней. Мы оба были девственниками. Ты знаешь, что за все наши долгие годы брака я ни разу не видел ее голой? И даже не знал, насколько ужасно болезнь изъела ее левую грудь? Врач мне сказал, а я понятия не имел – не больше, чем любой посторонний. Но конечно, так жили ее родители. Мать – старая горгона, язык как обоюдоострый меч. Надеюсь, ты хорошенько посмотрел на родителей Нюэлы, прежде чем на ней жениться.
– Милые, приятные люди. Отец – адвокат в графстве Корк.
– И католики?
– Отпавшие.
– Ну вот. Теперь ты знаешь.
– Слушай, папа… насчет ее лет… я честно не вижу, почему ты так серьезно к этому относишься.
– Она отошла от истины и верности.
– Да ладно тебе!
– Христос простил прелюбодейку, но я не помню, чтобы он хоть раз простил лжеца. И потом, было еще то, другое.
– Что другое?
– Вот это. Уэльс. Когда у меня появилась возможность ездить сюда каждое лето, твоя мать уперлась намертво. В эту страну она не могла за мной последовать. Даже не пыталась.
– Она из лоялистов. Ее родина – Канада.
– Она не хотела понимать, что моя родина – здесь. Она не желала позволить мне быть верным Уэльсу, но и помешать не могла, так что непреодолимая сила наткнулась на неподвижный предмет… В итоге – тупик.
– Я смотрел на это по-другому. «Пекарь свое, черт свое». Вы двое сражались за меня, за мою верность той или другой земле. Ты хоть немного представляешь, насколько тяжело это было ребенку и еще тяжелее – подростку?
– Какое-то время мы думали, что ты верен исключительно Джулии.