У всякой драмы свой финал

Акламин выразил сожаление, что разговор не состоялся и стал прощаться.

Ева направилась к служебному входу, бросив напоследок:

— Я была бы рада помочь, но ничем не могу.

Аристарх проводил ее взглядом. Твердой скорлупкой оказалась Нарлинская. Даже если предположить, что она явно ничего не знала, все же, наверняка, кого-то подозревала, и подозрения эти могли иметь под собой определенную почву. Они могли бы стать ключом к разгадке.

Между тем, ключик в руки не давался. Стало быть, Нарлинской следовало заняться основательно. Этот разговор был только первым, последуют и другие.

Не успела Ева закрыть за собой дверь служебного входа, как перед нею возник Дорчаков, сильно пахнущий духами. В яркой оранжевой рубахе с широким воротом на заказ. Ему уже доложили, что Нарлинской заинтересовалась полиция. И он своей гибкой рукой обнял Еву за плечи:

— Что нужно от тебя полиции?

Она не могла ответить ему прямо, чтобы не вызвать серию других вопросов, и на ходу вышла из неприятного положения:

— Пропал один из моих поклонников. Полицейский спрашивал, не слыхала ли я что-нибудь об этом.

— Это какой же? — Дорчаков отстранился от девушки, его рука привычно поползла по ее спине вниз.

Ева поморщилась, будто ей было не очень приятно в настоящее время вспоминать об этом, сказала:

— Тот парень, что забрасывал меня цветами на сцене.

— А-а, — тихим голосом протянул Антон. — Помню, помню. — И сделал глубокий кивок головой. — Но почему полиция пришла именно к тебе?

Ева пожала плечами, смотря себе под ноги. А потом, как бы в защиту себе, проговорила:

— К тебе тоже могут явиться. Вот и спроси у них. Это же полиция, у них свои порядки. У них не ты режиссер, чтобы устанавливать твои правила.

Вокруг стояла рабочая суета. Кто-то зацепил ее плечом, кто-то что-то сказал, проходя мимо, кто-то о чем-то спросил Антона. Тот отвлекся, отвечая, и снова повернулся к ней.

Ее слова он воспринял, как неуместную шутку, ему совсем не хотелось, чтобы полиция приходила к нему. В конце концов, он не может и не должен знать всех ее поклонников. С ехидцей пошутил:

— Впредь знакомь меня со своими поклонниками, чтобы мне было, что отвечать полиции.

В ответ Нарлинская не преминула уколоть его:

— Их лица я не запоминаю. А вот тех, с кем я сплю, ты хорошо знаешь! — и отвернулась.

Дорчаков усмехнулся, помолчал. Но когда они подошли к двери ее гримерной, взял за плечо и повернул к себе лицом. Внимательно глянул в глаза, сказал:

— Ох, не уверен, Ева, очень не уверен. Не думаю, что ты ограничиваешься только мной, Думилёвой и Ватюшковым. А ведь я кроме нас троих больше ни о ком не ведаю. Неужели всего только трое? С твоим-то темпераментом и умением. Ой, не верю.

Ева вспыхнула, уши покраснели, однако она тут же взяла себя в руки и вылила из горла приятным голосом:

— А разве тут еще есть выбор? Больше и нет никого. Ты всем кислород перекрыл. Если б мог, то и Евгению с Андреем под каблук загнал бы. Но не можешь. Не можешь. Зато уже глаз положил на Ольгу Корозову. Тебе что, актрис мало? Ты же, как кот среди кошек, целым гаремом наложниц обзавелся. А все равно на сторону глядишь. Тянет тебя туда, как магнитом. Кстати, полицейский сообщил, что Корозову тоже похитили, как и моего поклонника, — сказала она, смотря на Дорчакова испытующим взглядом, хотела увидеть его реакцию на новость.

Антон распахнул глаза и задал короткий бессмысленный вопрос, на который не ждал ответа:

— Кто похитил? — спросил удивленно.

Нарлинская восприняла вопрос, как издевательство, и колко хмыкнула:

— Может быть, даже ты!

— Боже, сколько дури в твоей голове! — отшатнулся Антон.

Ева то ли с некоторым опасением, то ли с некоторой досадой отозвалась:

— Ведь ты не успокоишься, пока Ольга не окажется в твоей постели.

Рука Дорчакова снова обхватила ее плечи, а его голос тихо покатился ей в уши:

— Мне не нравится, как ты сегодня говоришь и смотришь на меня, — он мягкими пальцами прошелся вдоль ее красивой спины, погладил ниже и оттолкнул от себя.

Ева юркнула в дверь гримерной, а он смотрел на дверное полотно долгим холодным взглядом. Нарлинская все еще притягивала его, но Ольгу сейчас он хотел больше.

Этим же вечером о похищении жены Корозова Ева сообщила Думилёвой и Ватюшкову. Каждый из них воспринял новость по-своему.

Евгения не изменилась в лице, и было невозможно понять, как новость отозвалась в ее голове.

Андрей тоже как будто пропустил новость мимо ушей, с очарованием смотрел на Еву и ни о ком больше не хотел слышать. Между тем, через некоторое время, как бы очнувшись и вспомнив об этой вести, уверенно и определенно выдал Еве:

— В этом замешан кто-то из наших друзей, моя красавица. Они между собой, похоже, перегрызлись. Ты обрати внимание, как они стали смотреть друг на друга. Того гляди, удавят один другого! Кто-то из них похитил ее для себя, чтобы не досталась сопернику. Я их знаю, как облупленных. С нашими друзьями надо постоянно быть настороже. Они в любую секунду из заклятых друзей могут стать завзятыми недругами. Всегда держи ушки на макушке. У меня глаз наметанный, моя красавица.


Ева пожала плечами, не стала утверждать обратного, и не дала ему повода, чтобы он подумал, что она согласилась с ним.

Дорчаков, как обычно вычурно одетый, был на репетиции новой пьесы, когда в зале появился Ватюшков в синей рубахе с короткими рукавами, которые казались маловатыми для его округлых бицепсов. Андрей тихонько прошел вперед ближе к сцене, сел за спиной у Антона, наблюдавшего, как молодой режиссер старательно объяснял актеру, что эту сцену в пьесе надо сыграть иначе.

Однако актер тоже был молодым и никак не мог преодолеть в себе собственного видения роли. Ему казалось, что режиссер требует что-то запредельное, что создаваемый им образ не должен быть таким.

Дорчаков слушал, слушал и, наконец, не выдержал, подал голос:

— Да что ты мучаешь его? — обратился к режиссеру. — Выйди на сцену и покажи, как ты видишь этот фрагмент?

Режиссер выбежал на сцену и трижды показал, как надо сыграть, после чего актер все хорошо повторил.

Антон глубоко вздохнул, прижался к спинке заскрипевшего кресла и почувствовал, как ему в затылок кто-то настойчиво сопит. Недовольно обернулся:

— А, это ты, Андрюха? Чего пыхтишь, как будто в гору бежишь и тащишь груженую хламом телегу? Что-нибудь надо? — неторопливо протянул через плечо свою руку для пожатия.

Андрей сжал протянутую руку, чувствуя, как она выскальзывала из его жесткой широкой ладони, и чем больше сдавливал ее, тем все меньше ее оставалось в его пятерне. Разжал ладонь, проследил, как рука Дорчакова плавно уползла, и шепнул:

— Надо кое-что обсудить, Антоша.

Антон через плечо вполоборота смотря одним глазом на Андрея, а другим поглядывая на сцену, рассеянно спросил:

— У тебя проблемы?

Ватюшков негромко, чтобы слышно было только одному Дорчакову, кашлянул и сильно сощурился, так щурятся обычно люди, которые имеют плохое зрение, но упорно не носят очки, произнес:

— У меня — нет. А вот у Корозова появились.

Антон сразу сильно обернулся, вывернул тело жгутом, поймал взглядом глаза Андрея:

— Пошли, поговорим! — поднялся из кресла и по проходу двинулся к выходу. Ватюшков потопал следом.

Они прошли в кабинет Антона. Дорчаков легко лавировал между углами избыточной мебели, а широкий в кости Ватюшков шел прямыми линиями, задевая боками все, что попадалось на пути:

— Какого черта ты понаставил здесь столько всякой дряни?! — недовольно бубнил он. — Тебе самому-то каждый день пробираться по этим загибонам не тошно? — такая теснота совершенно не нравилась Андрею, он говорил об этом Дорчакову всякий раз, когда оказывался в его кабинете.

Но Антон на это уже не реагировал. Это поначалу он супился, не соглашаясь с Ватюшковым. А теперь пропускал его ворчание мимо ушей. Он считал Андрея малокультурным, неспособным понимать прекрасное, которое он, к примеру, замечал во всем, что окружало его, и никогда не упускал случая приобрести то, что ему нравилось. В ответ Андрею парировал:

— Это в твоем кабинете подобное, может быть, и было бы дрянью, я нисколько не сомневаюсь! А в моем кабинете ничего лишнего нет!

Они добрались до дивана, что для Ватюшкова было сопряжено с определенными трудностями, и сели. Дорчаков сел с одного края, Ватюшков — с другого.

Андрей вытянул перед собой ноги и плотно прижался к спинке дивана. Почувствовал мгновенно, как позвоночник стал мокнуть от жары, которой в кабинете было с избытком, и поинтересовался:

— Ты о новостях-то слышал?

— Новостей ныне, как кур нещипаных! — уклончиво отозвался Антон, хотя хорошо понял, о чем говорил Ватющков.

Андрей повозился на диване, и пустил разговор с места в карьер:

— У Корозова жену умыкнули.

Антон никак не прокомментировал информацию, выдавил из себя всего лишь одно слово:

— Знаю.

Ватюшков сделал паузу, поглядел на свои туфли огромного размера, которые среди изящных форм мебели смотрелись тяжело и грубо, прищурился и произнес следующую фразу:

— А ты не обратил внимания, как наша мадам заинтересовалась ею, когда мы были в ресторане? — он говорил так, словно совсем был не в курсе, что равно такой же интерес к Ольге проявлял и Антон.

Дорчаков то ли с завистью, то ли с подковыркой ответил вкрадчивым голосом, и сложно было понять его отношение к тому, что говорил:

— Наша мадам всегда самых красивых девушек для себя выбирала, ее саму бог обошел красотой.

Андрей, рассерженный елейным тоном Антона и тем, что не получил от него ожидаемой реакции, все же утвердительно кивнул:

— Вот именно, — и, приглушив голос, добавил. — Уже идет шепот, что это Евгения выкрала Ольгу. Та вроде как ей отказала, так она ее и умыкнула под занавес. Ты же знаешь, что мадам на все способна и все умеет.

Антон с неопределенным выражением лица, по которому Ватюшков, как не старался, так и не смог раскусить его истинного отношения к происшествию, вытолкнул вопрос, в каком смешалось все сразу: недоверие и заинтересованность, безразличие и желание узнать:

— Это кому же до всего есть дело?

Андрей сильно растянул губы в подобие улыбки, повел руками в стороны, показывая этим движением, что, мол, есть такие слухи, ты только разуй уши, и слушай, что люди говорят, а то погряз в своем театре, как крот земляной, а вокруг интересные дела творятся.