У всякой драмы свой финал

Глебу не пришлась по душе такая загадочность, ибо Ева могла б сделать хотя бы намек, подсказать, о каких неприятностях идет речь и откуда предположительно их можно ожидать. Но она закрыла рот и больше ни гу-гу. Все это показалось донельзя ненормальным, если не сказать нелепым. Как в сказке: пойди туда, не зная куда, найди то, не зная что. Как он должен это воспринять? Как вообще нормальный человек обязан на подобное реагировать?

Корозов ничего не сказал в ответ, но в глазах мелькнула короткая усмешка.

Ева вспылила, щеки и уши покраснели, словно ее уличили в обмане. Она видела, что надо как-то объяснить свое предостережение, но не могла, потому что тогда пришлось бы многое раскрыть о своей жизни. Лишь с дрожью в голосе, повторила:

— Это очень серьезно! — вскочила из кресла и начала взволнованно вглядываться в Глеба. — К сожалению, это все, что я могу сказать тебе! Я очень сильно рискую, встречаясь с тобой! Об этом никто не должен знать! Я тебя умоляю, иначе ты погубишь меня!

Глеб верил и не верил ей. С одной стороны, с чего бы вдруг ей прискочить к нему и заниматься враньем, а с другой, ведь не настолько они знакомы, чтобы она решила рисковать собой. Что-то не сходилось во всей этой истории. От кого и почему вдруг Ольге угрожает опасность? Как об этом может знать Нарлинская? В голове ничего не связывалось. Он находился в замешательстве.

Глеб не любил таких неопределенностей, они не давали ответов на вопросы, но и отбрасывать их от себя было бы, по меньшей мере, бестактно по отношению к Еве, а по отношению к Ольге вообще недопустимо.

Девушка подступила близко к нему, присела на корточки и, смотря умоляющим взглядом, положила на его колени свои небольшие ладони, прося, чтобы он не сомневался в ее искренности, наклонила голову:

— Поверь, Глеб, поверь.

Он смотрел на маленькие уши, на волосы, на плечи, на тонкие пальцы и не мог принять окончательного решения для себя. Чтобы вырваться из этой неопределенности, неожиданно спросил:

— Тебе известно, что Романа похитили?

Ева резко отстранилась, поднялась с корточек и как будто ощетинилась:

— Откуда мне это может быть известно? Я не интересуюсь его жизнью!

— Я только что встречался с его отцом, — сказал Глеб. — Он не может найти сына.

— Мне жаль, — проговорила Нарлинская. — Но я знаю лишь то, что много дней не видела его среди зрителей.

— Ты отправила меня в кафе «Оранжевое небо» на встречу с Романом. Откуда ты знала, что он будет находиться там? — спросил Корозов.

Вопрос не поставил Нарлинскую в тупик, она хорошо знала, что рано или поздно Глеб задаст его, и заранее приготовилась. Она актриса, может сыграть любую роль. Выслушав вопрос, Ева сыграла вспышку возмущения, и даже ярость, это было исполнено талантливо:

— Ты подозреваешь меня?! — вскрикнула девушка. — Ты унижаешь меня, Глеб, своим подозрением! Но разве оно не унижает тебя самого? — часто задышала, краснея щеками.

Глеб переждал ее выплеск и продолжил:

— Это не ответ, Ева. Вот сейчас ты предупреждаешь меня об опасности для Ольги, — глянул сурово. — И не отвечаешь, откуда эта информация. Странно все, Ева.

— Все так, все так, Глеб! Но иначе нельзя! Я не могу иначе! Не подозревай меня во лжи! Я сказала правду! А что касается кафе, так перед этим Роман передал мне букет с запиской, в ней предложил встретиться в «Оранжевом небе». Я сразу позвонила тебе. Вот и все! — девушка снова стала ходить по ковру, оставляя на длинном ворсе вмятины от высоких каблуков босоножек.

— Получается, что не все, Ева! — не согласился Корозов. — По-твоему о кафе знали только мы с тобой. Тогда откуда о нем узнали похитители Романа? Я не сообщал им.

Девушка затряслась, изменилась в лице:

— Ты думаешь, что это сделала я? Как ты можешь так думать, Глеб? Разве я дала повод для этого? Зачем в таком случае я бы предупреждала сейчас тебя об опасности для Ольги? Нашел преступницу! Я даже на сцене никогда не исполняла роль преступницы. Вот спасибо! А похитители, откуда угодно могли узнать. Может, Роман сболтнул где-то, может, следили за ним! Не знаю! Но я не обижаюсь на тебя, Глеб. Все мужчины мыслят прямолинейно! Это ведь мужчины выдумали правило, что самый короткий путь между двумя точками, — прямая. А ведь на самом деле в жизни все как раз наоборот.

Корозов завозился на диване:

— И что же, по-твоему, самый короткий путь между двумя точками, если не прямая?

— Все, что угодно, — успокаиваясь, проговорила Ева, — только не прямая. Для меня Роман, это один из моих поклонников и зачем мне знать о его жизни что-то? Я ничего не знаю, и знать не хочу. Он нужен был тебе, я помогла, как смогла, и все. И только, ради бога, не забудь главное, зачем я с тобой сейчас встретилась! А теперь мне надо идти, я не могу задерживаться надолго!

Глеб поднялся с дивана, чтобы проводить ее.

Девушка, отвернулась и пошла к входной двери. Взялась за ручку, обернулась, попрощалась.

Корозов кивнул в ответ.





7




Музыкальный класс был небольшим. Окно с открытой форточкой. У правой стены от окна — старенькое, но с хорошим звучанием пианино, у левой стены плотно придвинутый стол со стопкой нот на столешнице и тремя стульями по сторонам.

Закончился урок музыки, ученица встала из-за пианино, убрала с пюпитра ноты и робко глянула на учительницу. По детским наивным глазкам Ольга догадалась, что девочке хотелось одобрения. Ее пальчики, прежде чем закрыть крышку пианино, легонько нажали несколько клавиш, и только потом крышка опустилась на свое место. Ольга погладила ученицу по голове, назвала умницей и похвалила за прилежание к урокам, попросила выучить новую мелодию так же хорошо, как предыдущую.

Ученица повеселела, радостно улыбнулась и вышла за дверь.

Прошло буквально две-три минуты, как дверь отворилась, и в проеме вместо следующего ученика Ольга увидала Дорчакова. В светлой рубахе с коротким рукавом, цветной косынкой вокруг шеи, синих брюках. Не поверила своим глазам. На лице, видимо, появилось сильное изумление, отчего Антон засмеялся:


— Да, да, это я, Ольга, не удивляйся, тебе не показалось. Можешь пощупать, чтобы достовериться, что я не привидение, что из плоти и крови, — подошел близко, ближе, чем требовалось, и протянул мягкую руку.

Он был из категории тех людей, о которых обычно говорят, что они долго остаются молодыми.

Ольга чувствовала, что пожатие его руки было медленно ускользающим из ее ладони, словно в руке не было ни костей, ни суставов. Выскользнув, рука прикоснулась к ее блузке, провела по плечу, а затем, эластично изгибаясь, скользнула к юбке и прошлась по бедру.

От такого прикосновения ей стало не по себе, она отступила назад. А он сделал шаг вперед, и расстояние между ними не увеличилось.

Наконец, Ольга справилась со своей растерянностью и показала на стул, приглашая Дорчакова сесть:

— Неожиданно, Антон, неожиданно, — сказала. — Что тебя привело в музыкальную школу?

Артистично разведя руки в стороны, он не отрывая взор от ее глаз:

— В музыкальную школу? О, нет, нет, вся музыкальная школа мне не нужна! Мне достаточно одного класса, в котором преподаешь ты!

Теряясь в догадках, зачем здесь появился Дорчаков, Ольга с иронией спросила:

— Уж не желаешь ли ты взять у меня несколько уроков музыки? Тебе никогда не хотелось научиться играть на пианино?

Повернувшись к музыкальному инструменту, Антон поднял крышку, ткнул пальцем клавиши. Когда звук утих, ответил:

— Ты вытаскиваешь из моей души детские воспоминания. В детстве я действительно хотел научиться играть, — нажал еще несколько разных клавиш, прислушался к звукам. — Но у родителей не хватало средств для моего обучения. Купить пианино было им дорого. А на баяне, скрипке, гитаре я играть не хотел. Так что пришлось довольствоваться чтением книг. Читал очень много, запоем. Забывал о сне. И не жалею об этом! Нет, не жалею! — Дорчаков подошел к столу, пролистал ноты, лежавшие на столешнице.

— Книги — это прекрасное занятие, очень достойное, — одобрила Ольга.

— Никогда не понимал, как можно писать музыку, — он ласково погладил ноты. — Волшебство какое-то. Великие люди. Непостижимые. Книги — такое же волшебство. Представляешь, из обыкновенных слов, совершенно обычных, какими мы с тобой разговариваем, вдруг образуется поразительно красивый букет пьесы. Не будь книг в моем детстве, наверное, из меня не получился бы режиссер. Но вполне смог бы получиться какой-нибудь спортсмен.

Окинув его фигуру, она не увидела в ней спортивной формы и с сомнением сказала:

— Интересно. И в каком же виде спорта?

На какое-то время застыв лицом, он попытался припомнить свое детство, возможно, какие-нибудь эпизоды из него, а, может, целый отрезок. Но также, вполне вероятно, постарался заглянуть не только в детство.

Из детства мало что остается в памяти. Оно мимолетно, оно, как вспышка спички. Попробуй ухватить стремительный взрыв пламени. Не ухватишь. Зато потом можно спокойно наблюдать, как спичка горит до полного угасания. И это спокойное горение остается в памяти лучше. Оно за пределами детства, оно там, где появляются мечты. Видимо, Антон припоминал все сразу. Потом сбросил мимолетное оцепенение, и охотно пояснил:

— В виде спорта, который я до сих пор люблю. Всегда любил играть в футбол. В моем детстве и юношестве футбол был нормальным увлечением. Теперь я, конечно, не играю, но слежу за играми с удовольствием. Ты не смотри, какой я теперь, я не всегда был таким! — Глаза Дорчакова жадно поедали Ольгу, этот взгляд казался ей липким и навязчивым.

Ощущение дискомфорта от присутствия Антона, вносило в ее душу непонятное беспокойство. Выжимая из лица улыбку, она заметила:

— Как видишь, в классе нет футбольного поля. И футболистов тут нет. Так что же привело тебя сюда?

— Любопытство, Ольга, любопытство, — без запинки ответил он. — Желание больше узнать. Захотелось посмотреть на твой театр, — Антон опять подступил к ней очень близко и дыхнул в лицо тихо и вкрадчиво. — Ведь здесь твой театр, — его рука быстро взяла ее за локоть.

— В моем театре только одна главная декорация, это пианино, и много маленьких совсем неопытных актеров, — принимая его игру, сказала Ольга и произвела движение, освобождаясь от его руки.

Сделав шаг назад и оценивающе, как цыган оценивает лошадь, в который уже раз Антон осмотрел Ольгу с ног до головы:

— Но ведущая актриса, конечно, ты! И ты прекрасная актриса, мои тебе аплодисменты! — громко захлопал в ладоши. Он вышагивал вокруг нее, словно паук вокруг своей жертвы, опутывая паутиной.

— До актрисы мне, как до луны! — не согласилась она. — В актерстве я ничего не смыслю. Моя роль здесь проста, я учу детей музыке. Но если тебе нравятся сравнения с театром, то здесь у меня роль преподавателя музыки.

— А тебе не хотелось бы стать ведущей актрисой театра? — манерно воскликнул Дорчаков. — Я сделаю из тебя звезду! Настоящую звезду! Ты уже выросла из роли преподавателя, ты ее переросла. Пора двигаться дальше. Пора, пора, Ольга. Это просто возмутительно, это никуда не годится зарывать свой явный большой талант в игру с детьми.

— Я слышала, Антон, что хороший режиссер должен обладать хорошей фантазией. Ты хороший фантазер! И, наверно, хороший режиссер, — отозвалась она.

Уловив в ее словах насмешку и равнодушие к тому, о чем он говорил, Антон схватил руку Ольги, поцеловал, громко воскликнув:

— Ольга, мы живем в такое время, когда все происходит не так, как должно быть! Я — режиссер! Главный режиссер и все. Но не Великий. И я это прекрасно осознаю! Но чем Великий отличается от Главного? — сделал многозначительную паузу. — Я тебе скажу, Ольга! Великий учит людей, а Главный — развлекает! Как видишь, разница огромная! Вот ты — Великий режиссер, потому что ты учишь детей. А я просто Главный, поэтому всего-навсего буду их развлекать, когда они вырастут.

Вытянув свою ладонь из его, она убрала руки за спину, старательно сохраняя на лице улыбку. Хотя, откровенно говоря, улыбаться ей вовсе уже не хотелось:

— Я даже не могу спорить с тобой, потому что далека от всего, о чем ты говоришь.

— Вот я и пришел, чтобы пригласить тебя в театр и показать его нутро, так сказать. Показать, как все на самом деле там происходит! Ты многое поймешь, когда увидишь! Ты получишь массу новых эмоций! — снова воскликнул он и провел пальцами по ее плечу, медленно опуская руку до локтя.

Его прикосновения начинали Ольгу напрягать, а приглашение вызвало замешательство. Он настойчиво пытался заинтересовать ее тем, к чему у нее не было ни тяги, ни охоты.

Почему-то многим кажется, что любая девушка хочет стать артисткой. Заблуждение. Очевидно, Дорчаков был из числа таких заблуждающихся. Увлеченный театром, он, видимо, верил, что в каждом есть такая тяга, и каждого не может не завораживать театральное действо.

— Поверь, — продолжал он напыщенно, — все, что зритель видит из зрительного зала, это не есть настоящий театр. Ты была в зрительном зале, а я приглашаю тебя за кулисы. Туда, где находится театральная кухня, где кипят не сценические страсти, а бурные человеческие устремления и битвы. Я приглашаю тебя в самый центр театральной вселенной, в свой кабинет. Я покажу тебе такое, что даже не снилось нашим мудрецам! — он произнес эти слова так, как будто со сцены произносил монолог из Шекспира. Его глаза горели и он, сдавалось, забыл, что находился в обыкновенном классе обыкновенной музыкальной школы, и что зрителем его была всего одна красивая молодая женщина.

Ольга могла бы ответить, что ей уже приходилось бывать за кулисами театра, но не стала, видя, как Антон, отойдя на середину класса, взмахивал руками и любовался собой. В эти мгновения он больше всего мечтал, чтобы Ольга восторгалась им не только, как режиссером, но еще и хорошим актером, чтобы аплодировала ему.