У него ко мне был Нью-Йорк
Часть 17 из 36 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Но вы с дочкой опять брошены.
Что с того? Не ругай себя. Так верят дети — в чудеса. Нет ничего естественнее веры в то, что перед твоей неподдельной нежностью расступится даже самое мрачное море. Море ртутных шариков плохих отношений.
Мы, женщины, пережившие их, — рыцари в доспехах из собственных надежд. Мы все — сёстры в бессилии, мы все — сёстры в своей силе.
Вера в то, что всё непременно наладится.
Тысячу раз разбиться вдребезги, а потом склеиться. При скверной погоде у тебя всегда, как сегодня, будут болеть эти трещины.
Не пиши ему сейчас. Дыши глубоко. Выдох и вдох.
Не приводи этот механизм в действие снова. Не мирись. Остановись. Ощути пустоту этого мгновения как тишину. Как робкую мелодию покоя, дай своей душе отдых. Аккуратно нажми на газ и езжай себе дальше, ты не напишешь ему сегодня, не напишешь завтра, не напишешь через неделю, а весной отпустишь последним зимним вихрем.
Но ты же всё равно тогда написала, да?
Облако смеха
В утро, когда я, московская, разводилась, я проснулась и сразу набрала полную грудь воздуха. У меня на тот день была только одна задача — контролировать свой ум. Не пускать мысли на запретные территории, где «не подходи — убьёт», где «осторожно, злая собака», где электрический стул, на который ты ненароком можешь присесть и уже не встать.
Кофе, круассан, что там? Я ничего не помню…
Помню, что стряхнула снег с лобового стекла и поехала по ледяной, тёмной и не проснувшейся ещё зимней Москве в Тверской загс.
В приёмной около окна, куда отдают заявления, сидело человек двадцать, и все молчали. Пожилой мужчина с аккуратно раскрытым портфелем государственного чиновника на коленях. Молодая симпатичная художница или певица, повязавшая платок на голове на африканский манер. Сухонькая и очень грустная дама, седина которой была закрашена ярко-рыжим, она была похожа на смотрительницу в Третьяковской галерее. Какая-то крупная холёная блондинка в мехах и огромных бриллиантовых кольцах.
Мы все ждали, когда из окна уберут табличку «перерыв», предновогодняя Москва за окном нетерпеливо гудела. Так прошло, наверное, полчаса. В оцепенении и молчании. Я слышала, как тикают часы, обвитые серебряной мишурой. Видела, как пришёл тот, с кем я разводилась, как он сел в сторонке на стул, словно ещё один незнакомец.
А потом табличку убрали, это ощущалось как облегчение, и молодая бойкая симпатичная сотрудница заведения в сером свитере-«лапше» спросила: «Кто подаёт заявление о регистрации брака?» Никто не ответил ей словом «да», только тиканье часов продолжало надёжно нарушать тишину. «Ок, а кто подаёт заявление о разводе?»
И потом произошёл дурацкий кинематографический казус.
Все двадцать унылых людей, с которыми я разделила те мрачные минуты. И мужчина с портфелем, и несчастная смотрительница галереи, и девушка, причудливо завязавшая платок…
Все они подняли руки. Как первоклассники на первом уроке. Все до одного! И эта молодая сотрудница загс оглядела нас внимательно и, прикрыв поначалу рот рукой, начала хихикать. А потом она уже и не скрывала ничего и смеялась и смеялась. В голос. Это было чудовищно неэтично с её стороны. Но остановить её уже было невозможно.
Смех её звенел новогодними хрустальными колокольчиками. Она смеялась так честно, что этот смех подхватила и я, а за мной и дяденька с портфелем, и девушка, и барыня-блондинка в кольцах, и все. Мы робко улыбались, а потом хохотали, и безрассудная детская сиюминутная радость озаряла лица. Смеялся и тот, с кем я пришла разводиться.
А что? Это действительно было весело.
Нам явилась Снегурочка в роли чиновницы из ЗАГС. Её бесцеремонная реакция — это щекочущая нервы правда жизни в духе скетчей Луи Си Кея. Ни одного заявления о вступлении в брак и двадцать долбаных разводов.
Но мы веселились, и подняло нас, несчастников, на облако и понесло над синей декабрьской Москвой, над моим любимым городом, над заснеженными крышами, над обледеневшими дворами, где я росла и мёрзла. Над Миуссами, где я гуляла с собакой и где я взлетала навстречу солнцу на качелях, скрипящих на морозе.
Этот смех был прикосновением к границе жизни и смерти, ощущением рубежа. От слова «рубить». Смех как обещание продолжения, как сигнал о том, что всё непременно наладится. Но потом.
А ты будешь благодарна опыту за то, что он позволил по достоинству оценить до мажор, помнишь?
Нарцисс и Федя
Кстати, последние два года жизни в Москве уже после развода нам с дочкой, с моей С., скрашивали две души. Мы завели домашних зверей, кота и пса.
В них, наверное, и вкладывались все те тонны нерастраченной нежности, которая копилась в нас и не находила выхода. Они стали членами нашей с ней семьи, которые никуда не уйдут и будут надёжными.
Кота я принесла на следующий день после того, как развелась.
А пса — когда мы с тем, с кем развелись, в очередной раз пытались восстановиться. Щенок был символом той тщетной попытки, какого-то витка нашей гипотетической новой жизни, которой не суждено было состояться.
Вот такие два полюса судьбы в двух невинных пушистых душах.
Кот Нарцисс, Нарик, полосатый и беспородный, замурлыкивал пробоины в душе.
А восхитительный породистый бернский зенненхунд Феникс, Федя, символизировал бессмысленную, но трогательную надежду на то, что даже самые жёсткие жизненные обстоятельства можно наладить. На самом деле — нельзя.
Кота — трёхмесячного и когтистого — мне подарила моя подружка А. прямо перед своим отъездом в Нью-Йорк.
Пса мы покупали сами где-то в недрах Железнодорожного.
Но если собака в основном требовала только заботы, энергии и игр, то кот был постарше и потому успел на наших глазах вырасти в чудесное преданное существо, которое по-настоящему лечило душу.
Это был добрый дух, который приходил ко мне под бок в самые тёмные ночи, растил мою дочь и тоннами безвозмездно дарил те ощущения, которых и не хватало, — ласку и покой.
Никогда прежде у меня не было кота. Более того, я считала себя собачницей и презирала кошек, но Нарцисс полностью изменил моё представление об этих зверях и сыграл в жизни важную роль.
В моих текстах о депрессии и одиночестве часто встречается полосатый кот.
А когда мы уехали в Нью-Йорк — внезапно и резко, — звери остались в Москве. Пёс потом отправился жить к моему папе за город, а Нарцисса забрала подруга. Мы не смогли их перевезти, в жизни слишком много всего поменялось разом. Я грущу, когда вижу их фото. Они были нашими алебрихес, так в мексиканской культуре называются фантастические звери-проводники. Они есть в мультике «Тайна Коко», там как раз — пёс и кот.
Наши алебрихес довольно хорошо живут в Москве. Нарцисс стал толстым, но он по-прежнему очень неравнодушный к людям. Федя вырос в грозную и высокомерную бернскую овчарку, которой любуется весь посёлок, но, говорят, он всё ещё играет с кошками, а они его не боятся.
Собаки
А Нью-Йорк оказался городом собак, и я постоянно представляла в нём Федю.
Собаки в Нью-Йорке — настоящие короли жизни. Способ самореализации, элемент моды, мастхэв, тренд, атрибут достойной жизни, символ стабильности, предмет роскоши и чёрт-те что ещё.
К тебе едва ли кто-то обратится со словами: «Ой, бедняжка, до сих пор не родила ребёнка!» Но тебе могут горячо рекомендовать немедленно обзавестись щенком.
Для собак здесь создана целая инфраструктура, и она не хуже чем для детей. Может, и лучше.
Почти в каждом крохотном сквере — собачья площадка, в ней — отдельные питьевые фонтаны для зверей. С псами почти всегда можно в кафе, им выносят миски и лакомства. В подвале нашего дома оказался грум-салон, игровая комната для домашних животных и служба дневного выгула, которая нужна, когда хозяева на работе. В квартале от нас — детский сад для собак.
Собаки ухоженны. Они благоухают и сияют, педикюр их всегда свеж, а шерсть только что из-под увлажняющей маски, у них — ботоксы, пилинги, витаминные уколы, массажи горячими камнями, иглоукалывание, майндфулнесс и остеопаты. Такого количества бесстыже довольных собачьих морд я не видела никогда.
Есть собачьи клубы, собачьи ивенты, отдельный хеллоуин-парад для собак и пасхальная охота на кроликов. Хочешь увидеть настоящих ньюйоркеров — заведи себе любую псину и отправляйся в шесть утра в Центральный парк.
Там можно встретить какого-нибудь редактора «New York Times» или культового режиссёра, писателя, актёра, политика, финансиста, продюсера, телезвезду. С собакой. Через собак налаживают связи и перекидывают социальные мосты.
Но я тосковала именно по Феде. И по Нарциссу. Может быть, когда-нибудь мы их всё-таки заберём.
Котокафе
Чтобы справляться с печалью по нашим животным, мы с С. гладили всех знакомых собак и ходили в котокафе на улице Атлантик после того, как я забирала её из школы. Иногда перед походом к котикам мы забегали в кафе «Ну-Ну» на чашку горячего шоколада.
Котокафе представляло собой заведение, специально созданное для того, чтобы люди, у которых сейчас по каким-то причинам нет питомца, приходили и гладили зверей.
Вход стоил пять долларов. Деньги, собранные с глажки котов, отправлялись на содержание кошачьих приютов Бруклина.
Все коты там были бывшими дворовыми прощелыгами, у многих были оторваны уши, но это были шрамы прошлого, сегодня они сыты, расслаблены и довольны бытием.
Разговор о том, что Нью-Йорк — город собак, хозяйка этого странного заведения не поддерживала. Она считала, что в городе полно мяукающих. Но я их почти не видела.
Я думала, что встречу в котокафе только полоумных, но нет. В тактильном контакте со зверями нуждались совершенно обыкновенные горожане. Это была кототерапия. И да, она мне тоже по-своему помогала.
Что с того? Не ругай себя. Так верят дети — в чудеса. Нет ничего естественнее веры в то, что перед твоей неподдельной нежностью расступится даже самое мрачное море. Море ртутных шариков плохих отношений.
Мы, женщины, пережившие их, — рыцари в доспехах из собственных надежд. Мы все — сёстры в бессилии, мы все — сёстры в своей силе.
Вера в то, что всё непременно наладится.
Тысячу раз разбиться вдребезги, а потом склеиться. При скверной погоде у тебя всегда, как сегодня, будут болеть эти трещины.
Не пиши ему сейчас. Дыши глубоко. Выдох и вдох.
Не приводи этот механизм в действие снова. Не мирись. Остановись. Ощути пустоту этого мгновения как тишину. Как робкую мелодию покоя, дай своей душе отдых. Аккуратно нажми на газ и езжай себе дальше, ты не напишешь ему сегодня, не напишешь завтра, не напишешь через неделю, а весной отпустишь последним зимним вихрем.
Но ты же всё равно тогда написала, да?
Облако смеха
В утро, когда я, московская, разводилась, я проснулась и сразу набрала полную грудь воздуха. У меня на тот день была только одна задача — контролировать свой ум. Не пускать мысли на запретные территории, где «не подходи — убьёт», где «осторожно, злая собака», где электрический стул, на который ты ненароком можешь присесть и уже не встать.
Кофе, круассан, что там? Я ничего не помню…
Помню, что стряхнула снег с лобового стекла и поехала по ледяной, тёмной и не проснувшейся ещё зимней Москве в Тверской загс.
В приёмной около окна, куда отдают заявления, сидело человек двадцать, и все молчали. Пожилой мужчина с аккуратно раскрытым портфелем государственного чиновника на коленях. Молодая симпатичная художница или певица, повязавшая платок на голове на африканский манер. Сухонькая и очень грустная дама, седина которой была закрашена ярко-рыжим, она была похожа на смотрительницу в Третьяковской галерее. Какая-то крупная холёная блондинка в мехах и огромных бриллиантовых кольцах.
Мы все ждали, когда из окна уберут табличку «перерыв», предновогодняя Москва за окном нетерпеливо гудела. Так прошло, наверное, полчаса. В оцепенении и молчании. Я слышала, как тикают часы, обвитые серебряной мишурой. Видела, как пришёл тот, с кем я разводилась, как он сел в сторонке на стул, словно ещё один незнакомец.
А потом табличку убрали, это ощущалось как облегчение, и молодая бойкая симпатичная сотрудница заведения в сером свитере-«лапше» спросила: «Кто подаёт заявление о регистрации брака?» Никто не ответил ей словом «да», только тиканье часов продолжало надёжно нарушать тишину. «Ок, а кто подаёт заявление о разводе?»
И потом произошёл дурацкий кинематографический казус.
Все двадцать унылых людей, с которыми я разделила те мрачные минуты. И мужчина с портфелем, и несчастная смотрительница галереи, и девушка, причудливо завязавшая платок…
Все они подняли руки. Как первоклассники на первом уроке. Все до одного! И эта молодая сотрудница загс оглядела нас внимательно и, прикрыв поначалу рот рукой, начала хихикать. А потом она уже и не скрывала ничего и смеялась и смеялась. В голос. Это было чудовищно неэтично с её стороны. Но остановить её уже было невозможно.
Смех её звенел новогодними хрустальными колокольчиками. Она смеялась так честно, что этот смех подхватила и я, а за мной и дяденька с портфелем, и девушка, и барыня-блондинка в кольцах, и все. Мы робко улыбались, а потом хохотали, и безрассудная детская сиюминутная радость озаряла лица. Смеялся и тот, с кем я пришла разводиться.
А что? Это действительно было весело.
Нам явилась Снегурочка в роли чиновницы из ЗАГС. Её бесцеремонная реакция — это щекочущая нервы правда жизни в духе скетчей Луи Си Кея. Ни одного заявления о вступлении в брак и двадцать долбаных разводов.
Но мы веселились, и подняло нас, несчастников, на облако и понесло над синей декабрьской Москвой, над моим любимым городом, над заснеженными крышами, над обледеневшими дворами, где я росла и мёрзла. Над Миуссами, где я гуляла с собакой и где я взлетала навстречу солнцу на качелях, скрипящих на морозе.
Этот смех был прикосновением к границе жизни и смерти, ощущением рубежа. От слова «рубить». Смех как обещание продолжения, как сигнал о том, что всё непременно наладится. Но потом.
А ты будешь благодарна опыту за то, что он позволил по достоинству оценить до мажор, помнишь?
Нарцисс и Федя
Кстати, последние два года жизни в Москве уже после развода нам с дочкой, с моей С., скрашивали две души. Мы завели домашних зверей, кота и пса.
В них, наверное, и вкладывались все те тонны нерастраченной нежности, которая копилась в нас и не находила выхода. Они стали членами нашей с ней семьи, которые никуда не уйдут и будут надёжными.
Кота я принесла на следующий день после того, как развелась.
А пса — когда мы с тем, с кем развелись, в очередной раз пытались восстановиться. Щенок был символом той тщетной попытки, какого-то витка нашей гипотетической новой жизни, которой не суждено было состояться.
Вот такие два полюса судьбы в двух невинных пушистых душах.
Кот Нарцисс, Нарик, полосатый и беспородный, замурлыкивал пробоины в душе.
А восхитительный породистый бернский зенненхунд Феникс, Федя, символизировал бессмысленную, но трогательную надежду на то, что даже самые жёсткие жизненные обстоятельства можно наладить. На самом деле — нельзя.
Кота — трёхмесячного и когтистого — мне подарила моя подружка А. прямо перед своим отъездом в Нью-Йорк.
Пса мы покупали сами где-то в недрах Железнодорожного.
Но если собака в основном требовала только заботы, энергии и игр, то кот был постарше и потому успел на наших глазах вырасти в чудесное преданное существо, которое по-настоящему лечило душу.
Это был добрый дух, который приходил ко мне под бок в самые тёмные ночи, растил мою дочь и тоннами безвозмездно дарил те ощущения, которых и не хватало, — ласку и покой.
Никогда прежде у меня не было кота. Более того, я считала себя собачницей и презирала кошек, но Нарцисс полностью изменил моё представление об этих зверях и сыграл в жизни важную роль.
В моих текстах о депрессии и одиночестве часто встречается полосатый кот.
А когда мы уехали в Нью-Йорк — внезапно и резко, — звери остались в Москве. Пёс потом отправился жить к моему папе за город, а Нарцисса забрала подруга. Мы не смогли их перевезти, в жизни слишком много всего поменялось разом. Я грущу, когда вижу их фото. Они были нашими алебрихес, так в мексиканской культуре называются фантастические звери-проводники. Они есть в мультике «Тайна Коко», там как раз — пёс и кот.
Наши алебрихес довольно хорошо живут в Москве. Нарцисс стал толстым, но он по-прежнему очень неравнодушный к людям. Федя вырос в грозную и высокомерную бернскую овчарку, которой любуется весь посёлок, но, говорят, он всё ещё играет с кошками, а они его не боятся.
Собаки
А Нью-Йорк оказался городом собак, и я постоянно представляла в нём Федю.
Собаки в Нью-Йорке — настоящие короли жизни. Способ самореализации, элемент моды, мастхэв, тренд, атрибут достойной жизни, символ стабильности, предмет роскоши и чёрт-те что ещё.
К тебе едва ли кто-то обратится со словами: «Ой, бедняжка, до сих пор не родила ребёнка!» Но тебе могут горячо рекомендовать немедленно обзавестись щенком.
Для собак здесь создана целая инфраструктура, и она не хуже чем для детей. Может, и лучше.
Почти в каждом крохотном сквере — собачья площадка, в ней — отдельные питьевые фонтаны для зверей. С псами почти всегда можно в кафе, им выносят миски и лакомства. В подвале нашего дома оказался грум-салон, игровая комната для домашних животных и служба дневного выгула, которая нужна, когда хозяева на работе. В квартале от нас — детский сад для собак.
Собаки ухоженны. Они благоухают и сияют, педикюр их всегда свеж, а шерсть только что из-под увлажняющей маски, у них — ботоксы, пилинги, витаминные уколы, массажи горячими камнями, иглоукалывание, майндфулнесс и остеопаты. Такого количества бесстыже довольных собачьих морд я не видела никогда.
Есть собачьи клубы, собачьи ивенты, отдельный хеллоуин-парад для собак и пасхальная охота на кроликов. Хочешь увидеть настоящих ньюйоркеров — заведи себе любую псину и отправляйся в шесть утра в Центральный парк.
Там можно встретить какого-нибудь редактора «New York Times» или культового режиссёра, писателя, актёра, политика, финансиста, продюсера, телезвезду. С собакой. Через собак налаживают связи и перекидывают социальные мосты.
Но я тосковала именно по Феде. И по Нарциссу. Может быть, когда-нибудь мы их всё-таки заберём.
Котокафе
Чтобы справляться с печалью по нашим животным, мы с С. гладили всех знакомых собак и ходили в котокафе на улице Атлантик после того, как я забирала её из школы. Иногда перед походом к котикам мы забегали в кафе «Ну-Ну» на чашку горячего шоколада.
Котокафе представляло собой заведение, специально созданное для того, чтобы люди, у которых сейчас по каким-то причинам нет питомца, приходили и гладили зверей.
Вход стоил пять долларов. Деньги, собранные с глажки котов, отправлялись на содержание кошачьих приютов Бруклина.
Все коты там были бывшими дворовыми прощелыгами, у многих были оторваны уши, но это были шрамы прошлого, сегодня они сыты, расслаблены и довольны бытием.
Разговор о том, что Нью-Йорк — город собак, хозяйка этого странного заведения не поддерживала. Она считала, что в городе полно мяукающих. Но я их почти не видела.
Я думала, что встречу в котокафе только полоумных, но нет. В тактильном контакте со зверями нуждались совершенно обыкновенные горожане. Это была кототерапия. И да, она мне тоже по-своему помогала.