У него ко мне был Нью-Йорк

«Ты ни одно решение не можешь принять самостоятельно». Как будто растить ребёнка — это не фултайм-работа с гораздо более высокой степенью ответственности, чем наёмный труд. Но это уже обесценивание, о нём я напишу отдельно.

В газлайтинге главное — отрицать чувства и факты, которые важны для другого человека.

«Да что ты опять раздуваешь».

«Вон погляди, как страдают дети в нищей Африке».

«А у Лены и Виталия отношения ещё хуже».

«Да ты прекрасно живёшь».

«Чего ты опять устраиваешь цирк?»

«Нет, я не буду с тобой разговаривать».

«Нет, я не буду объясняться».

Ещё газлайтить — это создавать у партнёра ощущение, что весь мир от него отвернулся. Кроме него, агрессора; и только восприятие абьюзера имеет теперь ценность.

«Я — единственный человек, который о тебе заботится».

«Кому, кроме меня, есть до тебя дело?»

«Уже все твои родственники говорят, что ты ку-ку».

«Уже все мои друзья говорят, что ты больная».

«Даже твои родители уже не верят тебе».

«Какие друзья? Разве у тебя есть друзья?»

«Даже наш ребёнок начал замечать твои странности».

Если тебя уже газлайтят — то плохо твоё дело, выбираться из этого вида психического насилия трудно, особенно если тебя не поддерживает окружение. Если окружение не готово воспринимать информацию о газлайтинге и не знакомо с сутью явления. Именно поэтому однажды стоит попробовать сменить круг общения.

Самый печальный результат: в какой-то момент люди начинают считать вас, абьюзера и жертву, какими-то безумными уже вместе. «В отношениях всегда виноваты двое, 50 на 50», — говорят в таких случаях. Но почему именно такая пропорция? Почему не 60 на 40? Почему не 20 на 80? Почему не 95 на 5? Вы с абьюзером становитесь в глазах окружения единым целым, хотя только один из вас практиковал насилие, хотя внутри отношений вы навеки противопоставлены.

Вас начинают считать сложными, начинают говорить, что вам обоим нужны для чего-то абьюзивные отношения. И это уже запущенная фаза. Ещё опаснее, когда ситуацию действительно удаётся перевернуть с ног на голову. И именно абьюзера теперь считают славным добропорядочным парнем, а тебя — ненормальной.

И всё же не пугайся: тебя загазлайтили, это, к сожалению, случается.

Могут помочь книги, статьи, психотерапия, опыт других людей в аналогичной ситуации. Отслеживание процессов работы газлайтинга в собственном мозгу, оценка масштабов бедствия, смена токсичного окружения на нетоксичное, группа поддержки для людей, пострадавших от эмоционального насилия. Исключение разговоров об отношениях с некомпетентными людьми. Практика «подтверждения своей реальности». Когда люди, с которыми общаешься, могут сказать вслух: «Да, это правда было насилие, тебе не приснилось».

Мне же помогли тексты и разговоры с подписчиками. Практика описывания своих чувств, развития интуиции, умения артикулировать свои переживания, способности давать им правильную оценку.

Каждый текст лечил мою душу. Я называла вещи своими именами. Я занималась текстотерапией.





День независимости




Нью-Йорк, День независимости, 12 утра. Поезд идёт в Бруклин. Единственное свободное место — рядом с девушкой, около неё стоит пустая розовая коляска. А на руках у неё настолько крошечный младенец, что я подсаживаюсь и теряю дар речи, а лицо рефлекторно растягивается в гримасу «Oh how cute» — «Ой, какая милая».

Наисвежайшая, как булка из печи, новорождённая. Прозрачные пальцы, губы как круглые речные камушки, пух на лбу и глаза, глядящие как будто прямо в космос. Максимум неделя.

А я вспоминаю своё первое утро с С. на руках. Глядя на неё, ты поймёшь, как много значит твоё присутствие на земле.

Совсем юная, немного уставшая latina мама в стоптанных шлёпках и с отросшими тёмными корнями блондинистых волос кормит ребёнка в грязном метро. Из бутылочки. Она ласково гладит дочке нос. И я вступаю в диалог.

«Is this your first kid?»[4]

«Actually, this is my third kid!»[5]

«OMG, third? But how old r u? U look like a kid yourself!!!»[6]

«I’m only 20, my oldest kid is 2 now»[7].

Я говорю: «Вау».


Я спрашиваю: «И куда же вы едете через весь город?»

А она отвечает: «Мы — на Кони-Айленд, сегодня же праздник, сегодня День независимости, там всегда каждый год четвёртого июля красивый салют».

Я предложила ей помочь поднять коляску по лестнице при пересадке на станции метро «Atlantic Avenue». Но она отказалась. Она сказала: «Не надо, мэм, спасибо, у нас всё классно, нам не нужна помощь, с праздником вас!»





Какое угодно будущее




Разве к Нью-Йорку можно привыкнуть?

Он же искрится ночными огнями, манит запахом дешёвой китайской еды, взрывается фейерверками на четвёртое июля, околдовывает шорохами дорогих тканей, сбивает с толку клубами каннабиноидного дыма и пугает грохотом метро.

Разве к нему нужно привыкать?

Авторские коктейли с маракуйей, вечеринки на крышах с видом на Манхэттенский мост. Двойная радуга после дождя. Мой Д. фотографирует меня в этом странном розовом, персиковом освещении. Казалась бы, это я — в объективе его камеры, это он, неторопливо настраивая выдержку и диафрагму, делает мои снимки, я слышу щелчки затвора, но это ведь и моё сознание тоже фиксирует, запоминает в этот миг его лицо. Я смотрю на него, я рассматриваю изгиб бровей, контур губ, линии ресниц. Мы записываем информацию друг о друге на жёсткие диски памяти. Мы хотим, чтобы наши образы отпечатались друг в друге.

И я — не крапива для него, всякий раз досадно обжигающая кожу, а ласковый подорожник, я — лекарство. В свежести и неизведанности много надежды. На какое угодно будущее. Ты не знаешь, кто выскочит на тебя из-за поворота в этом городе.

Может быть, это будет измученный ежедневными пробежками подтянутый брокер с Уолл-стрит? В рубашке в мельчайшую клетку?





Или вычурная драг-квин с подтёкшей тушью под глазами?

Или харизматичный бездомный?

Или очередной не признанный пока принц хип-хопа, читающий себе под нос свой рэп?

Или профессор литературы из Принстона?

Или модная дива, тонкая, как силуэт, вырезанный из бумаги?

Или, напротив, знаменитая плюс-сайз-модель с мужем под руку?

Или такая же, как ты. Хмурая россиянка с текстами на неведомой кириллице, которую этот город заставил повзрослеть. Протрезветь. Очнуться. Дышать его океаном. Гулять его подворотнями. Подпевать его бродвейским мюзиклам.

Вот и получается, что ты потихоньку привыкла.

Молочный чай с жемчужинами тапиоки — в одной руке, телефон, пристёгнутый к переносной зарядке, — в другой. Беспроводные наушники, красный молескин для записей от руки, ты скользишь по улицам, умело огибаешь коварные канализационные решётки. Пар из них. Час вечером — на йогу, чтобы быть сильной, уверенной, подтянутой и непременно наполненной этим звонким американским оптимизмом с фокусировкой на цветущем будущем.

I’m great and how are you?

О, у меня дела прекрасно, а как у вас?

Снаружи такая женщина — гладкий холодный камень, к ней не подступиться, дела её расписаны на три месяца вперёд.

Внутри же тихо плещется море из страха оказаться снова одной, надежды на хеппи-энд, потребности в поцелуе на ночь.





Магия доброго слова




Сегодня, покупая утром апельсиновый сок на нашем рынке, я подняла глаза на продавщицу.

Должно быть, она была студентка первого или второго курса колледжа, которая подрабатывает тут за стойкой, а в свободное время ходит на просмотры старых фильмов Бертолуччи или Трюффо где-нибудь в Вильямсбурге. Эта девушка пришла на работу в классической сине-белой тельняшке и красном берете, как мим.

Лицо аккуратно обрамляли линии платинового каре. Её макияж таинственным образом соответствовал моим представлениям и о том, что такое девятнадцать лет, и — что такое семь утра.

Микроны золотистого хайлайтера на скулах, чуть-чуть неоновой помады оттенка Scarlett на губах. Ну и самое главное — эти её огромные веки, усыпанные звёдочками.