Тысячелетний мальчик

Я согласно хмыкнул. Встреча с ним меня не обрадовала. Но мама очень хорошо изображала радушную хозяйку.

– Ты приехал на велосипеде? Водички налить?

– Да, пожалуйста, миссис Монк.

Джек старался на меня не смотреть, и я знал, что это неспроста. Он вёл себя чересчур официально.

– Можешь снять свою оловянную каску. Не думаю, что мистер Гитлер будет нас сегодня бомбить.

Мы сидели на заднем дворе и смотрели на плотные заросли деревьев на холме. Джек пил воду, украдкой поглядывая на меня. Напряжённое молчание затянулось, и мама заговорила.

– Что привело тебя сюда, Джек? Ты зашёл просто так? Мы давно тебя не видели.

По маминому тону я понял: она опасается подвоха.

– Ну, собственно говоря, миссис Монк…

В этот момент я напрягся. Никто не использует выражение «собственно говоря» перед сообщением хороших новостей.

– …собственно говоря, у меня имеются вопросы официального свойства. Вы позволите?

Мама всегда говорила, что форма делает человека лучше или хуже, но прежним он не остаётся. Джек повернулся ко мне и вытащил блокнот из кармана своей слишком большой куртки.

– Сколько тебе лет, Альфи?

И началось: вопросы ко мне, к маме, как долго мы здесь жили, почему официальные сведения (к каковым, по его словам, он получил доступ) не соответствуют нашим ответам.

Мама хранила спокойствие.

– Думаю, это просто неточность в записях, Джек, солнышко. Ты же знаешь, у Альфи дефицит роста. Синдром Маркандейи третьего типа.

Это была ложь, и она хорошо срабатывала в прошлом. Таинственная болезнь, которой «страдали члены нашей семьи», объясняла мою странную внешность. Но с Джеком это не прошло.

– А, да, помню, вы говорили, миссис Монк. Я консультировался с доктором Мензисом из Уитли Бэй, и он сказал, что не знает такой болезни.

– Ну, болезнь редкая, – сказал я, но это прозвучало не убедительно, а так, словно я оправдываюсь.

Джек не удостоил меня вниманием. Тут курица, которую я ловил, когда он явился, подошла ко мне близко и начала клевать землю. Быстрым движением правой руки я схватил её за шею.

– За ноги бери, – прикрикнул я на Джека, держа хлопающую крыльями птицу. – Давай, быстро!

Джек суетился рядом, робко пытаясь удержать дёргающиеся ноги курицы.

– Давай, держи крепко и тяни на себя.

Когда он послушался, я резко дёрнул куриную голову и почувствовал, как что-то щёлкнуло. Птица сникла. Её крылья ещё раз вздрогнули и замерли. Всё это заняло несколько секунд.

– Она… она мёртвая? – Джек побледнел и слегка дрожал.

«Не дай бог ему придётся когда-нибудь сражаться», – подумал я и сказал:

– Надеюсь. Мы собираемся её съесть.

Подошла мама, взяла у меня мёртвую птицу и положила её в перевёрнутую каску Джека.

– Нет, Альфи. Это Джеку. Отнеси её домой, маме, солнышко. И приходи через месяц, будет ещё одна, а? Только… не беспокойся больше из-за этих ошибок, ладно? Так часто случается. Я уверена, у констебля военного резерва есть дела поважнее.

Она смахнула куриное пёрышко с плеча Джека и похлопала его по груди.

Потом Джек поехал обратно. На локте его, словно корзина для покупок, висела перевёрнутая каска. А в ней лежала мёртвая курица.

– Это война, Алве, – сказала мама, качая головой, когда Джек уехал. – Она делает странные вещи с людьми. Можно подумать, у нас мало проблем из-за Гитлера.

Следующие полгода Джек появлялся регулярно. Он всегда заходил на задний двор, а один раз мама застала его в доме, где он разглядывал содержимое книжных шкафов. Много лет спустя мы обнаружили, что одна из книг Диккенса с автографом – «Сказка о двух городах» – пропала. Мы решили, что её взял Джек, но проверить этого не могли.

– Он что-то вынюхивает, – сказала мама. – Что-то ищет.

Каждый раз мы давали ему курицу, пока их не осталось всего три.

Тогда он перестал приходить. Мама слышала, что его призвали на военную службу в авиацию и послали на тренировочную базу в Шотландию.

Мы много лет не видели Джека.


Но затем я встретил его сына.





Глава 25




Шёл 1962 год, и воспоминания о войне, погубившей стольких людей и вызвавшей столько страданий во всём мире, начали таять.

Прошло больше двадцати лет с нашего последнего разговора с Джеком МакГонагалом. Магазин в Садах Истбурна перешёл в другие руки, и миссис МакГонагал – как говорила мама – уехала из города. Но однажды я увидел Джека на пляже.

Начиналось лето. Пока не было возможности отдыхать за границей, пляж в Уитли заполнялся и теми, кто приезжал на один день, и работниками судостроительных заводов Шотландии, проводившими здесь отпуск.

Маме нравились переполненные пляжи. Тридцать минут по лесной тропинке, затем по дороге – и мы оказывались в прибрежной полосе, ведущей к маяку. На песке трудно было найти место, чтобы постелить покрывало. Мама сшила себе блузку с короткими рукавами, а мне в тот день доделала шорты из рыжего вельвета с глубокими карманами.

Мы сидели на пляже в тёмных очках и прекрасно смешивались с толпой. Мама называла это «спрятаться у всех на виду». Я читал книгу, которую взял в библиотеке. Мы ели сэндвичи, плескались в море, и мама смеялась, когда я на неё брызгал. После купания ко мне подошёл мужчина.

– Эй, сынок, нам не хватает вратаря. Не хочешь постоять на воротах?

Он смотрел очень приветливо. Штаны у него были закатаны выше колен. Мужчина указывал на отдалённый участок пляжа, где было меньше народу. Там компания из мальчиков и двух пап размечала на песке маленькое футбольное поле.

– О, я не думаю… – начала мама.

– Да! – сказал я и, прежде чем мама успела хоть что-то возразить, пошёл за мужчиной к той компании.

Я сказал ему своё имя, и он представил меня остальным:

– Это Альфи.

Они кивнули и сказали:

– Привет, Альфи, давай.

Игра была короткой и жёсткой. Наша команда («одетые») осталась в рубашках, вторая команда («голые») играла с обнажёнными торсами. Мальчики постоянно падали в мягкий песок, чаще всего благодаря скорости и силе самого большого игрока «голых». Этот крепкий мускулистый парень лет двенадцати легко пробивался к моим воротам. Я пропускал и пропускал мячи.

Один папа сделал слабую попытку побыть судьёй. Но всё, что я слышал от него, было: «Ох, ну же, Джон. Согласись, это не спортивно?» – после того, как Джон локтем ударил по горлу самого маленького члена команды «одетых». Папа назначил штрафной удар, но Джон проигнорировал его и продолжил игру.

Когда он снова направился ко мне с мячом, я твёрдо решил не пропустить этот гол.

«Самое плохое, что может случиться, – подумал я за секунду до того, как нырнул ему под ноги, – он меня ударит, но я буду героем».

Джон остановился на секунду, готовясь забить гол, а я нырнул ему под ноги головой вниз и выхватил мяч. Я не видел, как Джон перелетел через меня, но слышал удар, с которым он упал на песок, и через мгновение – вопль боли.

– Грубая игра! Это нарушение! – закричали мальчики.

– Нет нарушения! Он поймал мяч!

Я встал на ноги, оглянулся и увидел совсем рядом лицо Джона. Оно было красным от ярости.

– Ты сломал мне чёртово запястье! – орал Джон, размахивая рукой так, что было ясно: она точно не сломана. Затем он с хрипом прочистил горло и харкнул прямо мне в лицо.

Папа, который судья, уже бежал к нам.

– Эй, эй, это слишком, Джон МакГонагал. Где твой отец?

Он стоял на прочерченной в песке боковой линии – Джек МакГонагал, который смотрел на меня, на своего сына и снова на меня. За прошедшие двадцать лет он почти не изменился. По-прежнему худой, копна чёрных волос ещё не тронута сединой.

На мгновение мы впились друг в друга глазами. И когда он шагнул на песчаное поле, я уже медленно двигался прочь.

До меня донёсся голос Джона:

– Ты труп, кто бы ты ни был. Я найду тебя и сотру в порошок.

Джек позвал:

– Альфи?

Но я, не оборачиваясь, убежал – обратно в толпу загорающих, к маме и безопасности. День был испорчен. Немного позже сгустились облака, и это дало мне повод предложить пойти домой, не рассказывая о встрече с Джеком и Джоном МакГонагалами. Мама бы только разволновалась.

И, как выяснилось, причина волноваться имелась. Когда мы подошли к нашему повороту, Джон уже стоял там.