Ты знаешь, что хочешь этого

– Они приходят, бум-бум-бум, и шумят вот так, – она постучала кулаком по воздуху, – и трутся своими ninis по твоей стене, – она оттопырила попу и показала. – А если тебе очень не повезет, оставят подарочек.

Она хихикнула и с чувством заключила:

– Да! Вот такие они, ночные бегуны.

Остаток вечера Аарон пытался выудить из Грейс признание, что она все это выдумала. Она и раньше рассказывала ему дикие истории о сверхъестественном – одна была про мужчину, которого так прокляли, что он каждый раз, когда мочился, кричал петухом; еще одна – про ведьму, которая наложила заклятие на пару, изменявшую супругам, так, что их заклинило, когда они занимались сексом, и их пришлось везти в больницу, чтобы их разделил хирург – но это всегда казалось скорее поддразниванием, как будто она знала, что он ей не поверит, и провоцировала, чтобы он стал ей возражать. Но в существовании ночных бегунов она, похоже, была совершенно уверена. Нет, они были не духами, обычными людьми, которых заставляло бегать что-то вроде демонического психического заболевания. Кто они, никто не знал, потому что если община узнает, что ты ночной бегун, – ух, тогда тебе не поздоровится! Как-то за три городка отсюда ночную бегунью поймали и едва не линчевали, прежде чем выяснилось, что днем она – уважаемая жена пастора.

Скептицизм Аарона понемногу размывало ее убежденностью, и он спросил, как избавиться от ночного бегуна, если он тебя преследует. Грейс начала рассказывать многослойную историю о том, что лучшие ночные бегуны работают парами, и о том, какие сложные ритуалы они проводят, чтобы их не поймали, но потом прервалась и в отчаянии покачала головой.

– Нет! Настоящая беда в том, что ночного бегуна очень трудно остановить, потому что, когда ты за ним гонишься, он превращается во что-то вроде кошки, или птицы, или даже леопарда, и как ты его поймаешь?

– Грейс! – воскликнул Аарон, разражаясь фыркающим смехом. – Это не смешно!

Грейс хлопнула ладонью по столу и выкрикнула:

– Нет! Это смешно. Твоя беда в том, что ты слишком серьезный. «О нет, на меня мяукает ребенок!», «О нет, кто-то стучится ко мне ночью!». В мире есть вещи похуже мяуканья. У тебя свои проблемы – это что, значит, что смеяться нельзя?

– Я просто думаю, что ты могла бы отнестись ко мне и с большим сочувствием, – мрачно сказал Аарон, допивая колу.

На следующее утро, набравшись сил за восемь часов сна, Аарон решил отважиться на вылазку в школу. Вместо того чтобы пойти к себе в класс, он, однако, явился в кабинет директора. Директор сидел, закинув ноги на стол, на подошве его башмака чернела прилипшая жевательная резинка.

– Mwalimu, Аарон! – воскликнул директор. – Как ваша малярия?

– Это была не малярия, – ответил Аарон. – И мне намного лучше. Но мне нужно поговорить с вами о девочках из шестого класса. Их поведение вышло за все рамки.

Директор качался на стуле, а Аарон перечислял все прегрешения шестиклассниц. Они кидались в него разными вещами. Они его передразнивали. Задавали вульгарные вопросы. Отказывались делать задание. Не выказывали ему должного уважения. Когда Аарон рассказал о том, как мяукала Линнет, директор начал хмуриться, но когда описал нападение на свой дом, директор со стуком опустил передние ножки стула на пол.

– Нет! – объявил директор. – Это переходит все границы. Разве можно уснуть, когда над тобой так издеваются? Кто-то пришел к вашей двери и колотил и колотил всю ночь!

Аарон хотел согласиться, но, прежде чем он успел что-то произнести, директор продолжил:

– И это не просто неприятность, нет! Это очень серьезная проблема нашего общества, этот отвратительный обычай ночной беготни!

Аарон осел на стуле, а директор широко улыбнулся, показывая полный рот влажных блестящих зубов. Взял Аарона за плечо.

– Друг мой. Если вы хотите, чтобы в классе была дисциплина, ее нужно привить! В следующий раз, когда какая-нибудь маленькая девочка станет на вас мяукать, – шлеп! – он хлестнул по воздуху газетой. – Сделайте так, и, думаю, ночные бегуны вас оставят в покое.

Аарон, разбитый наголову, вернулся в свой класс. В любой другой день девочки в его отсутствие стали бы беситься, но сегодня они чинно сидели за партами, составив пятки вместе и сложив перед собой руки. Сотня глаз следила за ним, пока он шел от двери. Прочистив горло и изготовившись говорить, он на мгновение позволил себе понадеяться. «Может быть, все кончилось. Может быть, они наконец поняли, что слишком далеко зашли».

– Добрый день, девочки, – подал реплику классу Аарон.

Воздух наполнился шарканьем и скрипом парт, потому что шестиклассницы, все до единой, поднялись его поприветствовать.

– МЯУ!



Среди поднявшейся вслед за этим истерики Аарон схватил за руку ближайшую девочку: ей оказалась Мерси Акиньи, та, которая любила Мозеза Оджу. Мерси завизжала и впилась ногтями ему в руку, но он потащил ее вперед, к двери. Они уже почти вышли во двор, когда остальные девочки поняли, что происходит, а когда поняли, побежали следом, все сразу, окружив Аарона визжащим водоворотом. Вокруг летали плевки, бумажки и башмаки, но Аарон сосредоточился на одном: не упустить свою извивающуюся добычу.

Остальные ученицы, привлеченные суматохой, тоже потянулись наружу, их учителя, которым тоже было любопытно, не пытались их остановить. На глазах у всей школы Аарон дотащил Мерси до середины двора и, по обычаю, поднял ее руки над головой и поставил их на флагшток. Бело-синяя клетчатая юбка Мерси поднялась выше колен, обнажив гладкие коричневые ноги. Под ними в траве валялись десятки тонких прутиков, оставшихся от прошлых порок. Аарон поднял один и прижал его к ноге Мерси. Под кожей у нее дрогнула крепкая икроножная мышца.

В животе у Аарона стало масляно и холодно. Он подумал, что может не удержать под контролем внутренности, но поднял прут, чтобы ударить. И тут Мерси склонила голову набок и слабо ему улыбнулась.

– Мяу, – прошептала она.

Он не смог. Отбросил прут на землю и ушел домой.



Грейс в ту ночь не появилась, зато явился ночной бегун. На следующий день Аарон открыл дверь и на мгновение удивился, увидев незагаженную веранду, пока в ноздри ему не ударила вонь, и он, обернувшись, не увидел коричневую полосу, шедшую по белым стенам вокруг всего дома.

Аарон вернулся в дом и позвонил своему куратору в Корпус Мира. Он сказал, что в деревне его преследуют, что он больше не чувствует, что может что-то дать этой общине, что хочет домой. Он ожидал, что куратор попробует его отговорить, уверить в том, что он занят важным делом, но она не стала. Корпус Мира бросил его почти одного в этом месте, но едва он захотел уехать, он словно поднял рычаг и запустил сложный механизм. Его куратор спросила только, чувствует ли он, что в деревне ему оставаться небезопасно, и не хочет ли причинить себе вред. Когда он ответил «нет», она велела ему на следующий день прийти в офис и начать заполнять бумаги на выход из волонтеров, и на этом все. Легче и быть не могло. Он все сделал.

Повесив трубку, Аарон наполнил ведро теплой мыльной водой. Связал узлом старую футболку, вышел во двор, встал на колени и оттирал стены, пока они не засияли. Он не чувствовал ни отвращения, ни тошноты, только какую-то тупую брезгливость. Они сделали выбор – они хотят его прогнать. Бить детей – это тоже выбор. И незащищенный секс. Они это выбрали, сказал он себе, и слова эти во рту у него были как кровь.



Когда зашло солнце его последнего дня в деревне, Аарон в последний раз пошел в город и купил себе чапати и колы, а потом, подумав, вторую чапати и колу для Грейс. Он гадал, что она скажет, когда узнает, что он уезжает, и снова услышал в голове ее удивленный голос: «Вам в школе Корпуса Мира не сказали про ночных бегунов?»

Нет, Грейс, подумал он. Мне ни о чем, что стоило бы знать, не сказали.




Грейс в ту ночь не пришла. Пришла только удушающая жара, заползла в его дом и упрямо отказывалась уходить. Пытаясь хоть как-то дышать и опасаясь открыть окно, Аарон разделся до белья, и, сидя по-турецки на матрасе, промокал влажный лоб салфеткой. На коленях у него лежал инструмент, который он принес из сарая во дворе, одно из длинных плоских лезвий, которые местные зовут траворезкой.

Аарон сказал куратору правду – он не чувствовал себя в опасности в этой деревне. Но он был напуган, унижен и беспомощен – и устал так себя чувствовать.



Стук начался сразу после полуночи. Тук-тук-тук, стучал пришелец, сперва в дверь, потом в окно. Тук-тук-тук. Дверь, окно, окно, дверь, пока весь дом не окутал трепещущий девичий стук. Конечно, один человек не мог так быстро двигаться. Наверное, пришел весь шестой класс, выбрался в садистический поход всем классом. Аарон снова увидел Мерси, руками на флагштоке, увидел, как она щурится в его сторону. Даже когда он был так зол, что готов был избить ее в кровь, она его не боялась, а теперь, пожалуйста, вот он, скрючился в доме, как трус. Я приехал сюда, чтобы вам помочь, думал он. Он встал, закинув траворезку на плечо, как бейсбольную биту, и прокрался к двери, а стук все ширился вокруг дома, как открывающиеся крылья.



Ждать.

Ждать.

Тук-тук-тук.

Сейчас.



Аарон рывком распахнул дверь. В воздухе перед ним висели две босые коричневые ноги, перебиравшие голыми пальцами, потом одна лягнула его в лицо, и пять жемчужных ногтей ободрали ему щеку. Аарон с воплем махнул траворезкой, но ноги взвились вверх и исчезли, а он остался стоять, вытаращившись в пустой дверной проем и прохладную черную ночь, а металлическое лезвие застряло в осыпающемся дверном косяке.

Аарон согнулся, и его вырвало. Он выплюнул желчь туда, где, встреться лезвие с плотью, упали бы на пол отсеченные девичьи ноги. Шок от того, что он едва не натворил, ударил его и прокатился электрической волной по позвоночнику. Подумать только, если бы он ее ударил. Хруст костей. Крик. Струя темно-красной крови.

Но она сбежала. Теперь она была на крыше, и стук сменился шепчущим, как дождик, шлеп-шлеп-шлеп. Аарон, пошатываясь, вышел во двор, как раз вовремя, чтобы увидеть, как маленькая темная тень перебралась через конек. Ее не было видно, но она была в ловушке, потому что стена с той стороны двора была слишком высокой, чтобы девочка могла через нее перебраться.

– Мерси? – умоляющим тоном позвал он. – Линнет? Рода? Выйди и поговори со мной. Пожалуйста.

С той стороны дома послышался мягкий удар, когда тот, кто был на крыше, спрыгнул на землю. Аарон метнулся на звук, отрезая путь к отступлению. Невозможно было, чтобы она обошла дом так, чтобы он ее не увидел, – и все же следующий звук донесся у него из-за спины: тихий смешок и дразнящий шепот:

– Мяу!

Злость, которую он, казалось, изгнал, снова взметнулась в нем. Он развернулся и бросился вперед, чтобы поймать ее, но она проскользнула мимо, и он погнался следом, за ворота, по дороге, забыв, что вышел босиком, что на нем нет ничего, кроме белья, забыв обо всем, кроме своей ярости.

Она бежала по темной ночной дороге, и Аарон не мог различить ничего, кроме смутного очертания ее тени, сперва размером с ребенка, потом со взрослого, потом маленькой, как кошка, а потом опять с девочку. Он гнался за ней по пустым улицам, мимо запертых домов и закрытых магазинов, по низкому кустарнику, мокрому от росы, потом через рощу деревьев повыше, которые цепляли его, путая ему волосы и оставляя на груди тонкие кровавые следы, как от кнута. Он бежал и бежал, мимо церкви и свалки, по кукурузному полю, где молодые ростки, острые, как бритва, резали ему ноги, и, наконец, через стену, за которой он свалился на участок, ярко освещенный кострами.

Жмурясь, Аарон заслонил глаза рукой. Сперва он не различил в сумраке людей. То, что он сперва принял за высокого изможденного человека, дрогнуло и оказалось флагштоком. Он моргнул и понял, что этот двор ему знаком, а здание в глубине и того знакомее. Вокруг костра, пылавшего, как обычно на праздники, сидели девочки из шестого класса. Рядом с ними сидели пятиклассницы, семиклассницы, восьмиклассницы. У многих в руках была кола и фанта. Губы их блестели от мяса козы, жарившейся на огне.

У них была вечеринка по случаю окончания четверти. Аарон присел перед ними на корточки, тяжело дыша, и тут девочки его заметили; у них расширились глаза, а потом одна показала на него пальцем, ее лицо исказилось от ужаса, и она тихонько всхлипнула от страха. Аарон оглянулся, и на мгновение, пока поворачивался, поверил во все создания из рассказов Грейс, но потом увидел у себя за спиной только стену и вспомнил, что это он гнался, а не за ним гнались.

Некоторые из девочек помладше заплакали, испуганно подвывая, но потом Рода Кудондо смело выкрикнула:

– Эй! Ночной бегун! – и плач сменился насмешливым улюлюканьем.

Аарон опустил взгляд и увидел себя их глазами: призрачное видение, чужак с кошачьими глазами, бледный как гриб. Трусы изорваны и покрыты грязью; к волосам между ног пристали прутики и листья, кожу озаряет поднимающаяся волна стыда. Смелые девочки, вдруг подумал он, когда улюлюканье встало вокруг них защитным полем. Смелые девочки, превращают ужас в смех, шутят вместо того, чтобы плакать.

– Ссссст! – послышался шепот из дальнего угла двора. – Аарон!

Он поднял глаза и увидел маячащую в сумраке фигуру. Сперва он подумал, что это еще одна школьница, но потом она улыбнулась, и он узнал ее длинные ноги и щербинку между зубами.

– Ссст! – снова послышался шепот.

Она поманила и одними губами произнесла фразу на суахили.

– Ukimbie nami.

Беги со мной.

Грейс, которая его не боялась. Грейс, которая смеялась над ним и рассказывала ему истории, которая дразнила его и приводила в ужас; Грейс, которая не плакала и не злилась, – она бежала. Завтра он начнет долгую дорогу домой, но сегодня Грейс голышом метнулась через двор, и ее не видел никто, кроме него.

И сегодня, гибкий как кошка, он побежал за ней вслед.





Зеркало, ведро и старая бедренная кость




Жила-была принцесса, которой нужно было выйти замуж. Никто и не думал, что с этим возникнут трудности. У принцессы были живые глаза и милое личико. Она любила улыбаться и шутить, обладала острым, пытливым умом, и, если и проводила, уткнувшись носом в книгу, больше времени, чем тогда (или когда угодно) считалось идеальным, – что ж, по крайней мере, это значило, что у нее всегда найдется какая-нибудь история.

К принцессе приезжали свататься со всего королевства, и она всех принимала одинаково любезно. Задавала вопросы и отвечала на вопросы, заданные ей; прогуливалась по саду под руку с женихами; слушала, смеялась, и рассказывала истории, и выслушивала их, и была так мила и так весела, что каждый сватавшийся возвращался домой, думая, что жизнь в браке с принцессой будет не так уж неприятна, даже если не брать в расчет то, что однажды станешь королем.