Твой любимый фамильяр

— Анни. Просто Анни. Мы же в равных положениях.

Ответа не дождалась — в молчании Уолта слышалось сомнение. Возможно, если бы её поселили не в отдельной спальне с собственной уборной, а на первом этаже, в крыле для слуг, уравнять было бы проще. В конце концов, раз Уолт метёт полы, то её задача не так уж далека: выметать из хозяина плохие эмоции и выполнять все поручения. Грустно улыбнувшись, Анни вышла из кухни и понеслась по каменной лестнице к кабинету Элая.

В особняке было всё так же прохладно, так что выбрать плотное платье с длинным рукавом — решение удачное. Но холодок всё равно мурашками проступал по коже, пока Анни шла по лабиринту коридоров на третьем этаже. Со стен на неё мрачно взирали пыльные портреты незнакомых магов, и взгляды чудились укоризненными. Она не просто так взялась отнести завтрак. Приличия и академическое воспитание требовали за ночную оплошность одного: встать перед господином на колени и попросить прощения, как подобает.

Она хороший фамильяр. Хороший, хороший, хороший. Лучшая на курсе, а значит, обязана оправдать все надежды мадам Вальтц. Чтобы однажды та с гордостью могла сказать: выращенная её руками эйфири безоговорочно предана своему господину, а ещё лучше — отдала за него свою никчёмную жизнь. И сейчас не место глупым порывам сердца, как случилось ночью.

На робкий стук в дверь ей моментально отозвался удивлённый голос хозяина:

— Войди, Анни. Доброе утро, — добавил он, когда она протиснулась в кабинет со своим подносом.

— Доброе утро, — она постаралась улыбнуться как можно более смело, пристыженно не поднимая на него глаз. Быстро пристроила завтрак на столе, и успела заметить, как пальцы Элая торопливо накрыли свежей газетой какую-то раскрытую перед ним книгу. В кабинете пахло шафрановым дымом его сигарет — так, что на языке проступил привкус.

— Уолт совсем разленился? — невозмутимо поинтересовался Элай. — Отправил тебя тащить это?

— Я сама вызвалась, — Анни наконец-то нашла в себе силы посмотреть на него. К огромному облегчению, на лице Элая не было никакого возмущения или желания проучить её за вольности, показать место.

Что ж, она сама в состоянии его занять.

— Ты не обязана…

— Ошибаешься, — шепнула она, отходя от стола на два шага под его немигающим взглядом, который горел любопытством. Так вот, что значит шафран?

Это настолько привычно, что не требовало малейшего усилия. Ноги сами подкосились, и Анни встала на колени, заводя руки за спину и сжимая от усердия кулаки. Требовалось также склонить голову, выражая почтение и послушание, но в обсидиановых глазах полыхнули предупреждающие алые искры, и шея отказалась гнуться. Вкусы эмоций во рту перемешались в полный сумбур: кислота сменилась сладостью, сладость — горечью, горечь смыла терпкость и хмель. Смятение. Он и сам не знал, что чувствовать и как реагировать на покорно вставшую перед ним на колени эйфири.

— Я приношу свои глубочайшие извинения. Ночью я была в неподобающем виде, а также совершила неподобающие действия. И готова понести любое наказание, какое сочтёшь приемлемым, — официальности её тона и вышколенности могла бы поаплодировать даже учительница этики, любившая хлестать плёткой по спине, если та недостаточно прямая. Сейчас у Анни был идеальный разворот плеч. Разве что от стыда горели щёки.

Только не вспоминать, каково быть прижатой этим сильным телом. Не пытаться мысленно расстегнуть рубашку, чтобы ещё разок полюбоваться мышцами и смуглой кожей, блестящей от пота. Грёбанные дохлые драконы сожрут её душу за такие отвратительные в своей греховности мысли.

Элай молчал. Напряжённо, так что среди солнечной пыли в воздухе тягучим желе встало его смятение, пока наконец-то бешено крутящаяся стрелка не остановилась на горьковатой злости. Анни закусила губу, со страхом ожидая реакции и наблюдая за всё ярче горящими чёрными глазами. Сетка огня на его высоких скулах подтвердила: господин зол. Он медленно поднялся с кресла, двигаясь как-то нарочито лениво, хотя запах гари уже перебивал аромат кофе.

— Даже не знаю, от чего мне больше хочется тебя наказать. От того, как ты сама вымаливаешь это, или от того, что одним махом испортила моё самое приятное утро за последние несколько лет, — низкий голос прозвучал с хрипотцой, одновременно испугавшей и пустившей мелкое покалывание по коже.

Анни глубоко вдохнула и всё же опустила взгляд в пол — то, как раздевающе она смотрела на господина снизу вверх, вряд ли можно было назвать вежливым. Слишком живой интерес вызывали его руки, ремешки на запястьях и ширина плеч под чёрной рубашкой. Ей не положено отвечать, только принять любое его решение. Как бы странно ни было слышать, что его утро вошло в категорию приятных.

— Ты избавила меня от кошмара, и не думай, что я не знаю, как сложно это было. Вдобавок попала под горячую руку. Счастье, что я не перерезал тебе горло. Но прощения на коленях просишь ты?

Насмешка. Над ней или над собой? Анни нервно сглотнула, чувствуя, как он обогнул стол и подошёл ближе, ступая почти неслышно. Сердце гулко било по рёбрам, но не от страха. Было какое-то интуитивное понимание, что Элай не причинит ей вреда даже если злится. А тем более — когда горечь его раздражения растворялась под напором медовой сладости. Анни закрыла глаза, купаясь в этой эмоции, но не позволяя себе втянуть даже капли: что бы оно ни было, это нечто безумно приятное, и значит, целиком принадлежит ему. Она почти забыла, что он ждёт от неё какой-то ответ.

— Так… так положено, — убеждённо зашептала она, дыша мелко и часто от волнения. — Я знаю своё место, знаю, что не имею права даже касаться тебя без позволения. Но ночью у меня не оказалось вариантов, нужен был физический контакт, потому что разум был так закрыт…

— И тебя это не смутило? Может, стоило подумать, что закрыт он как раз ради тебя? Чтобы ты не мучилась чужими кошмарами, когда вполне хватает своих. Но тебя, оказывается, никакой замок не остановит, если ты ломишься к цели, — теперь голос Элая был строгим, но словно звучащим с одобрением. Не смея на него смотреть, Анни всё же чувствовала, что он совсем рядом, где-то за спиной, которую обдало теплом. Волнующим трепетом перед излучаемой им силой стихии. Она знала, что сейчас его кожа горит от лавы в венах, но не от злости, а от сладости этой медово-тягучей эмоции… Такой тонкой, такой манящей.

— Я не могла бросить тебя одного. И не смогла бы спать, зная, что тебе настолько больно. Это моя… природа. Предназначение. И благодарность за всю доброту. Я рада, если удалось отплатить, но попросила бы больше не закрываться — так будет легче нам обоим, — от собственной дерзости дышать стало трудно.

Щеку внезапно опалило жаром, раскалённым воздухом. От соблазна вытянуть из Элая хотя бы немного сладкого Анни до боли прикусила губу. Пропитанное шафрановым дымом дыхание хозяина пронеслось у самого уха, вызвав мурашки вдоль позвоночника, и в тишине кабинета раздался первый за эти дни властный приказ:

— Встань. И если ещё хоть однажды решишь бухнуться на колени, то подумай сотню раз о последствиях.

— Каких? — Анни вздрогнула, но совсем не из-за странной угрозы. Внутри словно разливался такой же мёд, как под языком — только нагретый до температуры кипения. Она с ужасом поняла, что у неё пульсирует где-то внизу живота, и хочется только, чтобы её коснулись, хотя бы мимолётно.

— Тебе в любом случае не понравится, так что узнавать не рекомендую. Даже у моего терпения есть границы. А у твоих волшебных косичек слабый порог возгорания, — Элай резко отодвинулся, жар тела за спиной исчез. Анни распахнула глаза и увидела, как он спешно возвращался за стол, а по предплечьям вдоль вен струилась святящаяся лава.

Не желая испытывать судьбу, она поднялась с колен и состроила смиренное выражение лица. Какая-то часть души радовалась: теперь всё привычно. Есть запреты, и есть угрозы наказания. Вот такая система уже гораздо понятней, чем участливый тон, просторные апартаменты и странные модистки. Главное, не думать о том, что именно ей запрещено: показывать покорность. Позицию, впитанную под кожу. И не представлять больше Элая без рубашки, потому что добром такие бессовестные фантазии не кончатся.

— Если инцидент считаем исчерпанным, то я могу идти?

— А чем ты собиралась заниматься? — сев за стол, Элай подвинул себе поднос, и сладость мёда наконец-то сменилась любопытством.

— Немного привести в порядок сад. Я так полагаю, торжественный приём запланирован на вечер?

Элай рассеянно кивнул, а затем жестом указал ей на кресло напротив себя:

— Присядь. Я много думал ночью. Раз уж ты здесь, то нужно найти достойное применение твоим талантам. Кроме стойки «смирно» и умения растить цветы, — усмехнувшись, он взял кофейник и налил в чашку изрядно остывший кофе.

Анни с сомнением устроилась на предложенном месте и неуютно поёрзала. Ещё большей дикостью стало то, что Элай взял с подноса тарелку клубники и поставил перед ней, будто угощение было заказано на завтрак специально для неё.

— Уолт старый дурень, — вздохнул он тяжко. — Всего одна чашка, да и я просил разных ягод…

— Я не пью кофе. Точнее, не знаю его вкуса, но кажется, что он мне не понравится. Но спасибо, это очень мило, — Анни улыбнулась, изо всех сил пытаясь придать тону лёгкости. Как будто есть с ним за одним столом было правильно, а грудь не тянуло какой-то совершенно новой потребностью.

«Нет, маленькая дрянь, это не правильно. Это просто твой хозяин — тронутый войной безумец, а ты и рада пользоваться его поехавшей крышей!» — громыхнул в самом затылке визгливый голос мадам Вальтц, едва эйфири несмело взяла с тарелки самую маленькую клубнику. Пальцы дрогнули, почти выронив ягоду, от которой не смогла отказаться даже под предлогом вежливости. Слишком редкое лакомство.


— Как ты можешь знать, что тебе не нравится, если не пробовала? — удивился Элай, отпив из чашки. — Эта твоя академия… Меня всё больше подмывает взять пару министров и устроить там большую проверку, чтобы разогнать этот балаган ко всем драконам.

— Драконы вымерли столетия назад, — Анни робко хохотнула, однако, чувствуя, что изображать ничего и не надо: ей и правда, становилось комфортно в его обществе. Откусив от ягоды, она с удивлением поняла, что начала ощущать её вкус до того, как ароматная мякоть оказалась во рту.

Ему… клубнично? Что это? Удовольствие? Судя по адресованной ей улыбке — нечто сродни.

— Что не мешает посылать к ним всех подряд. Кстати, советую и на сегодняшнем приёме от души слать на прожарку ублюдков, которые посмеют сказать хоть слово в твой адрес.

— А что, таких будет много? Я же просто фамильяр. Отсижусь в кармашке пиджака, — Анни замерла, потому что на такое стандартное для официальных случаев предложение в обсидиановых глазах вспыхнул совсем нехороший огонёк бунтарства. А от следующих небрежных слов вся клубника едва не встала поперёк горла:

— Ты фамильяр наследника. Отец так хотел, чтобы я взял тебя, что нельзя ему отказывать в удовольствии видеть плоды своих трудов. Ты идёшь со мной не как брошка на пиджаке. А как человек.





Часть 5. Маскарад




День начинался так приятно, что когда с погружением Фартауна в сумерки пришлось натягивать смокинг, Элай недовольно ругался себе под нос.

— Дурацкие пуговицы, — суетливо дёрнув ящик прикроватной тумбы, он закатил глаза, а затем щёлкнул пальцами, искрой призывая Уолта.

— Запонки у меня, сэр, я брал их для чистки, — моментально сунулся в приоткрытую дверь спальни нос услужливого старика.

И всё же странно звать его стариком — он на добрые полста лет моложе самого Элая. Просто магических сил Уолта с рождения хватало лишь на мелочи вроде пространственного перемещения и подогрева котлов с водой. И уж точно не на долгую жизнь, которая к восьмидесяти годам выкрасила голову серебром и согнула спину. Элай вздрогнул от странного ощущения дежавю.

В двери почти пустого учебного класса робко заглядывает старый слуга в скромном коричневом жилете. Мнётся долгую минуту, но Леон спокойно кивает ему, разрешая прервать занятие, рассчитанное лишь на одного ученика.

— Господин, леди Розалинда послала узнать, во сколько вы освободитесь, чтобы сопроводить её на рынок…

— Передай моей дражайшей сестрице, что она сама в состоянии добраться до рынка, я ей не извозчик, — зло огрызается Элай, вскидывая на него презрительный взгляд. — Чего стоим? Пшёл к драконам!

Испуганно дёрнувшись на мелькнувшие в чёрных глазах искры, слуга хлопает дверью и исчезает. Нет, он не виноват, что у наследника никак не получается нарисовать график перепада температуры для котла паромобиля. Но злость куда-то выплеснуть надо, её вообще слишком много в совсем юном теле. К парте подходит Леон, задумчиво поглаживая рыжую бородку с пробивающейся сединой.

— Упор лёжа и тридцать отжиманий, — спокойно командует он, захлопывая учебник перед носом Элая.

— За что?!

— Пятьдесят. Ещё слово, и будет семьдесят. Закрепим материал по арифметическим прогрессиям. Может, так ты научишься не грубить людям зря.

— Но я — наследник дома, а это — жалкий слуга!

— Так и я тогда тоже, мм? Меня тоже можно послать? — Леон окидывает его откровенно насмешливым взглядом, прекрасно зная ответ. Что заслужил уважение уже простым фактом: он единственный, кто имеет смелость не поддаваться Элаю в шахматы.

А потому — упор лёжа, на кулаки, с обречённым кряхтением. Тут же получив указкой по плечам и по пятой точке:

— Зад не отклячивай! Наследничек…

— Спасибо, — сморгнув непрошенное воспоминание из детства, Элай забрал у Уолта коробочку с фамильными серебряными запонками, но когда тот собрался было скрыться в коридоре, уточнил: — Аннабель готова, не знаешь?

— Сейчас проверю.

— Не стоит. Сам за ней схожу. Не вздумай только ждать нашего возвращения, ложись отдыхать. Разве что приготовь, пожалуйста, дров для камина Анни, — мысли Элая так скакали с одного на другое, что даже Уолт вопросительно поднял бровь, и пришлось уточнить: — Мне кажется, она мёрзнет.

— Как будет угодно, сэр. Приятного вечера вам и леди, — старик покинул спальню, и Элай постарался вдыхать поглубже, пока рассеянно застёгивал на рукавах запонки.

«Мёрзнет». Ему так казалось, потому что ночью вжатое в матрас маленькое тельце было ледяным от ужаса. Он явно её напугал, и утром только добавил бедной девочке страхов своими двусмысленными заявлениями. Не скажешь же прямо: «Милая, поднимись с колен, иначе кабинет сейчас сгорит. Потому что мне до одури хочется намотать твои косы на кулак, запрокинуть эту хорошенькую головку и целовать собственноручно порезанную шею».

Это противоестественно, это шло вразрез со всеми годами вкручиваемыми Леоном под кожу убеждениями, но именно демонстрация чёткого низа и верха их отношений возбудила Элая до горящих вен. Так же, как ночью билось под языком желание слизать каплю крови с молочной кожи, словно он поехавший маньяк. Хорошо, что хватило выдержки побыстрей отправить Анни подальше.

Надо было сбежать в ближайший бордель. Сделай заказ — и перед тобой точно так же встанут на колени самые красивые девушки, лишь выбери и ткни пальцем. А потом наблюдай за ужасом отрицания в глазах, потому как слухи о наследнике ходили такие, что перед ним не дрожали только члены семьи. И, когда-то — учитель, заменивший вечно занятого отца, никогда так и не зачатого брата и уже медленно стареющую без должного уровня сил сестру. В васильковых глазах Анни же не было никакого стремления противно лебезить или бояться его приближения. Напротив, нутро чётко шептало Элаю: она сама этого хотела, тянула его магнитом.

Выйдя в коридор, он постарался избавиться от сумбура чувств, которые вызвали мысли о последних сутках, о завтраке в приятном обществе среди запахов клубники, кофе и лаванды. В конце концов, предстоит тот ещё парад лицемерия, и удачная маска безразличия на лице не помешает. Ему нравилось думать, что появление в компании фамильяра покажет всем ханжам новый тип отношения к системе. Леон бы одобрил. Учитель вообще терпеть не мог классовое и расовое неравенство: может, поэтому никогда не было субординации между ним и Элаем, а Леон был и останется единственным другом.

У дверей спальни Анни он остановился, а затем уверенно постучал. Открыли ему почти в ту же секунду, словно она послушно ждала под порогом, когда её позовут.

— Доброго вечера, — она приветливо улыбнулась, как утром, когда ела клубнику за его столом, и дар речи всё-таки исчез.

Потому что стараниями модистки выглядела Анни великолепно, абсолютно под стать настоящим леди. Хрупкую фигуру облегало серебристое платье на тонких бретелях, атласными акцентами подчёркивая грудь. Пышная воздушная юбка из слоёв полупрозрачной тафты была приличной длины ниже колена и сверкала вышитыми серебряными нитями звёздами и полумесяцами. Волосы Анни заплела в толстую хитроумную косу, а царапину на шее прикрыла, подвязав атласную ленту с маленьким бантом на левую сторону. Изящно и достаточно, чтобы избежать вопросов.

Если бы не было так похоже на ошейник.