Твой любимый фамильяр

Пролог




Лава бежит по плечам, скатывается раскалённой каплей вдоль позвоночника. Чувствует её как никогда чётко, и впервые мерещится невозможное — что она жжёт. Но это не родная стихия обжигает кожу, сворачивает внутренности в узел и превращает весь мир перед глазами в серую картинку, припорошённую пеплом. Это возвращение на землю, которая вот-вот загорится под ступнями. Дым. Духота. Знакомая чёрная яма ненависти, оглушающая до звона в ушах. Теперь её не разбавить. Не вытянуть из воздуха одним дуновением ветра и лавандой.

Не помнит, как оказывается на мощёной тропе к воротам. Как ноги несут вперёд, как от источаемого его телом жара один за другим обугливаются кусты роз. Листы желтеют, затем становятся грязно-коричневыми и осыпаются на тропу вместе со сгорающими бутонами. Заживо. Только так можно прочувствовать всю боль и успеть раскаяться.

Он хочет это услышать. Мольбу, которой всё равно не поддастся. Эту волну уже не остановить, а лаву не погасить: она остаётся скатывающимися с пальцев пылающими каплями на дороге, плавит брусчатку. Редкие прохожие смотрят на него с недоумением, спешно перебегают на другую сторону улицы. Он наверняка видится им выжившим солдатом после ночного сражения, которое все благополучно проспали в своих уютных домах. Страх… После того, что случится, его будут бояться веками.

За ним полыхают вдавленные алые следы, будто шёл босиком по битому стеклу.

— Выходи, — шепчет сам себе, смотря лишь на высокий шпиль башни в конце главной улицы. В рассветных лучах золотая лепнина пытается ослепить. — Выходи. Пора за всё ответить.

Силы так много, что лавой окутано уже всё тело. Сила и ненависть. То, что ещё ни разу не подводило. Главное не дрогнуть самому и продолжать идти. Прощения не будет. Не будет пощады. Будет демонстрация. Будет очередная в его жизни казнь.

Впереди мелькает до боли знакомый силуэт, останавливая следующий шаг. Само солнце станет ему свидетелем и примет кровавую дань. С улыбкой, маскирующей раздирающую кишки боль, Элай вскидывает руки, объятые пламенем, которое можно больше не держать внутри.

Гори.





Часть 1. Дрянная политика




Иногда ему приходила мысль, что этот мир достоин лишь огня. Особенно в такие дни, как сегодня: когда от похмелья трещало в самом затылке, во рту словно нагадил скунс, а жёсткие чёрные волосы напоминали мятые иглы ежа. Впрочем, если бы существовал список магов, у которых хватит сил спалить добрую часть континента, то имя Элая заняло бы почётную строчку в первой пятёрке. Повод ли для гордости? Скорее, для лишних кошмаров под мокрым одеялом.

От раздражающе шипящего голоса отца всё сильней ныло в висках, так сильно, что впервые хотелось послать ко всем драконам приличия и выпроводить старика вон из кабинета. Нельзя. И приходилось слушать одно и то же в сотый раз, изо всех сил стараясь сидеть прямо, а не валиться на стол. Главное — не блевануть на идеальную бордовую отцовскую мантию остатками вчерашней одинокой попойки.

— Не понимаю я, Элай, хоть убей, не понимаю и не пойму! — набирал обороты суровый командирский тон Альбара, пока тот мерил широкими шагами тесный кабинет. — Ты что, совсем не планируешь встать во главе дома? Мать и так едва не рехнулась, когда ты упёрся на поле боя в одиночку! А теперь вот такие заявления, так? Во всеуслышание! Прилюдно, дракон тебя загрызи и вытрахай!

— Перебрал. Дам опровержение…

— Опровержение?! Да ты не меня, ты весь дом такими выходками позоришь! Ну не ребёнок же, Элай, вторая сотня пошла. И видел, что порой чудят эти пузыреголовые. Неужели пять лет войны не заставили тебя задуматься о помощнике?

Элай лишь вскинул на возвышающегося над ним отца откровенно скептичный взгляд обсидиановых глаз и криво усмехнулся уголком тонких губ. Кажется, Альбар и сам понял, какую глупость сморозил, потому что заткнулся на полуслове. Помощники нужны слабым. А его сын не зря носил звание героя битвы при Айгдене, когда одним мощным огненным шквалом испепелил половину армии «пузыреголовых» магов.

От одной мысли, одной короткой, жгуче-яркой картинки по смуглой коже пробежала и потухла тонкая сетка оранжево-алого пламени. Мотнув тяжёлой головой, на секунду прикрыл веки, чтобы успокоить уже зажёгшийся огонь раздражения в темноте глаз. Знал, что вспыхнуло. Но незачем злить отца, а ещё хуже — вынуждать его волноваться за то, как с каждым днём трудней держать столько лавы в венах. Когда даже мельчайшее изменение настроения способно вырваться на пальцы. Столько стихии в груди, которая билась в прутья рёбер и молила освободить её.

— Хорошо, — устало вздохнул Альбар, наконец-то рухнув в кресло напротив. — Ты не просто теперь опровержение должен дать, а показать, что полностью солидарен с политикой дома. С моей политикой. Понимаешь, куда я веду?

— Я должен сделать вид, что взял себе фамильяра? — с лёгкой надеждой на лучшее бормотнул Элай, почесав небритую скулу.

Да, наверное, говорить вчера в местном трактире, что система фамильяров и их хозяев — чистейшее рабство, против которого он бился пять лет, было опрометчиво.

— Нет, любезный мой сын. Ты не сделаешь вид. А на самом деле возьмёшь себе помощника.

— Мне он…

— Нужен! — вновь повысил голос отец и вдруг потянулся к краю мантии, вытаскивая из внутреннего кармана сияющую серебром шкатулку. — Я тебя больше не спрашиваю, а ставлю перед фактом. Познакомься, это твой новый слуга. Лучший из фамильяров для мага огня — молодая эйфири, только закончила обучение. Лично выбирал самую шуструю во всём выводке.

«Выводке». Вот теперь Элай и правда, едва не блеванул на стол, пока Альбар невозмутимо пристраивал на нём свою шкатулку. Дорогая окантовка нежными голубыми сапфирами сверкнула в лучах солнца, пробивающихся через пыльное окно кабинета. А всё, чего остро захотелось, — отдёрнуть руки, пока те не превратились в плети для незнакомого ему существа. Даже откинулся в кресле, чтобы быть подальше, и буравил гневным взглядом серебряную крышку.

— Забери сейчас же, — шипение через зубы, уже в полной мере чувствуя, как к кончикам пальцев подкатила обжигающая злость.

— Нет. Ты оценишь, насколько станет легче, Элай, — тихо, но твёрдо отвергнул отец его слова и на мгновение поймал тяжёлый взгляд: — Разве ты не понимаешь, что я всё вижу? Ты силён, война сделала твою силу только больше, размыла грани. Тебе нужно контролировать себя, и фамильяр поможет не только в этом: с ним у тебя станет в разы больше возможностей для магии. Подумай об этом, особенно если учесть, что я не вечен, и вскоре тебе придётся встать во главе дома.

— Ты не можешь заставить меня быть рабовладельцем. Вчера я был пьян, но говорил правду. Выращивать эйфири, разумных существ, чтобы пользоваться их магией — дрянная политика, которая приведёт нас к тому же, к чему привела дом воды.

Альбар прищурился и задумчиво погладил чёрную бородку. А затем поднялся и запахнулся в мантию плотней. В спёртом воздухе на миг пахнуло гарью. Кажется, как бы он ни держал свой собственный контроль, гнев всё же брал верх над телом, сотканным из огня.

— Дрянная политика — жить отшельником и шляться по трактирам, будучи наследником великого дома и куратором армии. А теперь знакомься со своим слугой, потому что утром я вернусь. И если ты не проведёшь ритуал в ближайшие сутки, его проведу я, только поверь, тебе это уже совсем не понравится.

Закончив тираду, могучий правитель ещё разок смерил сына приказным взглядом, а затем исчез в объявшем его высокую фигуру столпе огня.


— Дерьмо, — Элай со стоном откинул назад голову, будто пытаясь прочесть в потолочных балках, что ему делать дальше.

Наверное, он бы не открывал шкатулку вовсе. Так бы и вернул её назад, в академию, откуда, как он подозревал, отец и достал ему слугу. Но всё оказалось слишком сложно, чтобы хотя бы не задуматься.

Прошедшая восемь лет назад война с домом воды на всех оставила свой след. В качестве фамильяров, магических спутников, ближайшие соседи веками использовали ундин, миниатюрных дев с рыбьими хвостами. Без лишних слов жертвовали их для обрядов, заставляли петь до полной потери голоса и главное — привязывали к себе узами, которые нельзя было перешагнуть. Но когда ундины догадались попросить помощи у дома огня, это стало отличным поводом заново разделить земли континента между двумя сильнейшими домами. Разделить так, что дом огня поднялся до невиданных вершин.

Это ирония, а может, полнейшее лицемерие Альбара. Пять лет сражавшись якобы за свободу порабощённых ундин и добившись её, он ничего не изменил в устройстве собственного дома. Да, эйфири жили на порядок лучше, чем бедные хвостатые девы, ныне свободно плавающие в морях. Иметь фамильяра мог себе позволить только достаточно сильный и богатый маг, а растили эйфири строго, но без измывательств. За жестокое обращение с ними предусмотрен штраф и как минимум всеобщее порицание. Как за любым домашним животным вроде кота: все похвалят, если твой любимец лоснится и мурчит, а не жалобно мяукает от голода.

Элая бесило уже то, что вся эта система существует: за демократичность спасибо науке старого учителя о правах и свободах. «Академия»? Ферма для скота, если начистоту. Эйфири — создания солнечного света, рождающиеся из цветов. Так что мешает создать цветники… Ботанические сады, чтобы выводить новые поколения ещё умней предыдущих. И если первые эйфири, не сильно ушедшие от своих предков, лесных фей, сложно было назвать разумными, то спустя долгие столетия и селекцию вида они стали вполне сознательны. Обучаемы и исполнительны, а главное, обладали самой нужной для любого мага огня способностью поедать эмоции. Как собачки глодают кости под барским столом.

Кто-то видел в этом пользу. Элай после пяти лет борьбы за практически несмышлёных ундин мог только плеваться, потому как в сливе лишних эмоций фамильяру видел приравнивание разумного создания к мусорному ведру.

Бежал от этого сто тридцать лет, всячески уворачиваясь от звания рабовладельца, но вот, похоже, отцу надоело церемониться. Получите, распишитесь. Альбар что, помирать собрался, раз так озаботился состоянием сына? Да вряд ли — в свои триста семь он мог бы править ещё не один десяток лет. Элай тяжко вздохнул, рассеянно пригладил торчащие волосы, а затем протянул руку к шкатулке.

Теперь уже не сбежишь. Пройти ритуал связки под руководством отца было бы ужасным унижением для наследника дома, героя войны и просто мага, не выносящего чужих глаз, когда нужно сотворить нечто серьёзное. Вроде порабощения чужой души.

Гадко, гадко, как же гадко. Даже во рту не настолько мерзко, как внутри. Не скрывая отвращения, Элай откинул крышку шкатулки только с одной мыслью: возможно, существу внутри тесно, и заставлять его ждать выглядит издевательством.

Но тесно никому не было. Внутри шкатулки на алом бархатном лепестке розы лежала крохотная девушка, подложив ладошки под голову. Молочная кожа казалась полупрозрачной, присыпанной чем-то слабо мерцающим, а простое белое платье открывало вид на тонкую шею и предплечья. На совсем по-детски безмятежное лицо упал луч солнца, и девушка заморгала, открыв большие, васильково-синие глаза с чуть более раскосым, чем у людей, разрезом. Пискнув, словно от смущения, она резко вскочила на ноги, слегка качнувшись от собственного усердия. Удивительного оттенка лавандовые волосы двумя тугими длинными косами упали на хрупкую спину.

— Простите, милорд, — склонила она голову в почтении, всё ещё заспанно моргая. — Приветствую вас, мой господин.

— Мать моя медвежуть, — тихо ругнулся Элай, устало сжимая переносицу, чтобы только не смотреть на это несчастное, вымуштрованное до военной закалки создание. Ему столько нужно было сказать ей, но приличных слов отчего-то совсем не появлялось. К такой нежной воздушности он оказался не готов. Хрупкости. Невинности.

— Если я посмела вас оскорбить своим видом, то вы вправе наказать меня за такую дерзость, — тем временем колокольчиком прозвенела девушка, склонив плечи ещё ниже.

— Нет-нет! — поспешил отмахнуться Элай, пока она сама не стала лупить себя за его слишком длинный язык. — Приветствую, эээ… леди. И пожалуйста, не надо называть меня господином.

Эйфири качнулась на ногах-палочках, словно от порыва ветра, которого в кабинете с закрытым наглухо пыльным окном не могло и быть. Несмело подняла взгляд с созерцания мысков башмаков на Элая, и в глубине васильковых глаз отчётливо встал страх.

Мелькнула глупая мысль, что именно эта малышка родилась из василька или лаванды. От шкатулки пахло полевыми цветами, как от целого букета, и внезапно захотелось предстать перед ней в более презентабельном виде: не с торчащими волосами и не в мятой после попойки рубашке.

— Но если я понимаю правильно, то вы мой господин, милорд, — голос эйфири стал ещё выше, задрожав. — Или вы намерены от меня отказаться?

— Я… Послушай…те. Как мне вас называть, леди?

— Так, как захочет мой господин, — девушка присела в реверансе, видимо, желая показать свою идеальную выучку.

— Нет, так не пойдёт, — нахмурился он. Всё больше хотелось выпить, вот только два дня подряд заливаться хмелем он себе никогда не позволял. — Вас же как-то звали в академии?

— Не нужно обращаться ко мне на «вы», милорд. В академии я отзывалась на номер двенадцать. Вы же…

— Должен дать имя во время ритуала связки, да, — Элай горестно вздохнул, наблюдая за возрастающим волнением на светлом лице волшебного создания. — Но его не будет. Ты свободна. Я не держу тебя, и позволяю уйти прямо сейчас.

Казалось, что эйфири ударили по ногам. Шумно ахнув, она упала, словно подкошенная, пятой точкой всё на тот же лепесток розы, и у Элая на секунду пропало дыхание от того, сколько боли отразилось в васильковых глазах. Даже лавандовые косы задрожали от сдерживаемых слёз:

— Ч-что это значит? Я вам не понравилась? Прошу, дайте мне шанс доказать, что я не бесполезна! — по бледности девушка уже сравнялась с цветом своего платья, нервно теребя пальцами его заканчивающийся у коленей подол. — Господин, я лучшая на своём курсе! Я стану прекрасным спутником, таким, каким вы пожелаете — говорливым или молчаливым, незаметным или шумным. Только прошу, не нужно меня прогонять…

— Эй-эй, успокойся, — счёл своим долгом прекратить намечающуюся истерику Элай, непроизвольно протягивая к шкатулке руку. — Можешь стать чуть больше? Неудобно говорить, когда я настолько крупней тебя.

Жалобно всхлипнув, эйфири быстро кивнула и подбежала к краю шкатулки. На её щеках ещё блестела солёная влага, когда она, проигнорировав открытую ладонь Элая, сама спрыгнула на стол. Он невольно улыбнулся — правда, шустрая. Только косы качались, пока она, быстро оценив обстановку, со смешным топотом башмаков по столешнице добежала до её края и села, свесив ноги к полу.

— Тебе помочь спуститься?

— Не стоит, господин, — даже не запыхавшись, она юркой мушкой нырнула вниз со стола.

Но не упала, а прямо в полёте стремительно увеличилась в размере, что даже заметить непросто через солнечные блики, которые будто поглощались и отражались её кожей. Элай лишь рот открыл от изумления: разменяв первую сотню лет, он думал, что видел в этой жизни всё. Но не превращения эйфири из крохотного создания, умещающегося на лепестке розы, в настоящую девушку. Разве что невысокую, едва ли выше подростка. И одним только глубоким вздохом источающую собой абсолютно нечеловеческую природу: нежностью фарфоровой чуть сверкающей кожи, глубиной неестественно синей радужки, в которой теперь можно увидеть желтоватый ободок у зрачка. Ставшим сильней запахом цветочного луга и лета, отчего вдруг захотелось, словно ребёнку, убежать в поля и подолгу лежать, выискивая в облаках формы зверей.

— Так вам удобней?

— Да. Спасибо. Присядь, пожалуйста. Я хочу тебе кое-что объяснить.

Эйфири несмело устроилась на краешке кресла, которое меньше часа назад занимал Альбар — было заметно, как ей некомфортно от такого приглашения, но не принять его она не могла. Фамильяр обязан принимать от хозяина всё, от наказания до похвалы, с одинаковой покорностью, не оспаривая. А эта девочка точно была из хороших фамильяров. По крайней мере, взгляд, которым она прошлась по беспорядочно распиханным в шкафу книгам и пыли на окне, точно был профессиональным. Слуга до мозга костей.

— Итак… Двенадцатая, — за неимением лучшего варианта, назвал её Элай. — Не знаю, сколько ты слышала из своей шкатулки. Но суть в том, что я не нуждаюсь в помощнице, и тебя мне навязал отец. Я не хочу быть твоим господином, я вообще не собираюсь никому становиться господином против его собственной воли. Считай меня безумцем. Но я даю тебе возможность уйти хоть сейчас, полную свободу от академии — никто и не узнает, что я тебя отпустил. Ты будешь вольна делать всё, что только пожелаешь.

— Я желаю служить своему господину, — прошептала эйфири побледневшими губами, как единственно возможный вариант.

Элай едва не простонал сквозь зубы. Упёртая, прямо как он сам. Раздражение едкой волной прошло по телу, едва заметно проступившей сеточкой лавы в венах. И тут эйфири сладко улыбнулась ему, обезоруживающе захлопав длинными ресницами. Показалось, а может и быть и нет, что на мгновение её зрачки сузились на манер кошачьих, тут же вернувшись в обычную форму.

И крохотный укол злости словно смыло, засосало в сам пропитанный лавандой воздух и унесло в солнечную пыль. Элай ошалело моргнул несколько раз, пытаясь понять, что произошло. Где это желание жечь, которое всегда мысленно держал за самый кончик, но не мог отпустить до конца уже восемь лет, с той страшной ночи на Айгдене. Почему так легко. Почему не давит. Почему разжались кулаки. Святые подштанники деда Салавата, да даже постоянное напряжение ушло из мышц, а лёгкие расправились, втягивая в себя всё больше живительной лаванды.

— Я же сказала, что могу быть полезной, — обрадованно сверкнула глазами эйфири на его шок, и ему почудилось лёгкое торжество. — Если вам так угодно, вы вообще не заметите моего присутствия, но дышать станет легче. Ваша злость на вкус как… зажаренный на костре хлеб. С привкусом дыма.

— И ты этого хочешь? — сдавленно пробормотал Элай, пытаясь отойти от понимания, что ей для такого эффекта хватило улыбки. — Глотать дым до конца своих дней? Чтобы твоя жизнь зависела от того, жив ли я?