Трижды пестрый кот мяукнул

– Редактор! – воскликнула я. – Редактор!

– Отлично.

– Но как мы его найдем? – спросила я. – Он нам все равно не скажет. Даже если мы найдем его.

– Элементарно, как однажды сказал некий сыщик. Лучше всех известно, кто редактировал текст, тому, кто этот текст написал. Журналисту Финбару Джойсу, чье имя указано в начале статьи. Для журналистов чувства, кровь и чернила – это одно и то же, особенно для ирландцев. Готова поспорить на что угодно, что за пару фунтов и пинту «Гиннесса» и этот Финбар Джойс продаст тебе с потрохами своего редактора вместе с его мамашей и бабушкой. Разумеется, анонимно.

В обычных обстоятельствах я бы подвергла сомнению подобное обобщение за его ненаучность, но, памятуя об Уоллесе Скрупе, канадском журналисте из раздела криминальной хроники[14], я подумала, что Милдред, скорее всего, права.

Даффи говорила мне, что в детективных делах нельзя руководствоваться женской интуицией, но насколько я знаю, никто не запрещал мне пользоваться интуицией другого человека.

– Элементарно, – ухмыльнулась я.

Установив дату смерти Оливера Инчболда, мы заказали «Таймс» («Погиб знаменитый писатель»), «Дейли экспресс» («Оливер Инчболд трагически гибнет на острове»), «Дейли Мейл» («Шокирующая смерть создателя Криспиана Крампета») и «Всемирные новости» («От него остались только резиновые сапоги»).



«В своем «Руководстве для бойскаутов» сэр Б.-П. (Марлоу имеет в виду лорда Байдена-Пауэлла, 1857–1941 гг., основателя скаутского движения и автора вышеупомянутого учебника) учит, что однажды мы можем обнаружить тело мертвого человека, и если это случится, надо нарисовать карту. Поэтому я сделал несколько зарисовок».



– Другие газеты об этом не упоминают, – удивилась я. – Почему?

Милдред подняла взгляд от страницы.

– Это указывает на тот факт, что инспектор Кэвендиш из полиции Сомерсета в Уэстон-супер-Мэре не выписывает «Лондон Ивнинг Стандард».

Я пришла в крайнее возбуждение.

– Ты думаешь, ключ все это время лежал на самом видном месте? И никто его не замечал?

Еще не договорив, я знала, что ответ: «Да».

Люди несовершенны. И полицейские, поскольку они тоже люди, несовершенны. Несмотря на все усилия властей, время от времени последний кусочек головоломки остается незамеченным где-нибудь под диваном, и я предлагаю свои услуги в те моменты, когда другие не решаются или забывают сделать шаг.

– Боже мой! – воскликнула Милдред, взглянув на часы и вскакивая на ноги. – Я совершенно забыла о времени. Давай-ка я провожу тебя на поезд, иначе нам обеим не поздоровится.

У меня не хватило мужества сказать ей, что мне не может «не поздоровиться». Отец в больнице, а остальным нет до меня дела. Полагаю, это и есть взросление: держащие тебя нити отпадают, и приходится стоять на собственных ногах.

Грустно, неописуемо грустно.

Так что всю дорогу в такси мы молчали, и к тому времени, как мы добрались до вокзала, между нами возникла непонятная неловкость.

– Будем на связи, – сказала Милдред, когда я вышла из автомобиля и встала у открытого окна. – У тебя есть мой номер. Звони, если что-то понадобится.

Я кивнула – и это движение было слишком резким и нелюбезным, я чувствовала это. Устыдившись, я отвернулась и поспешила прочь.

Почему мы никогда не можем попрощаться по-человечески? Почему это всегда происходит внезапно?

Когда поезд тронулся, уже темнело. В конце платформы, где снег еще не полностью расчистили, горела одна из последних оставшихся в Лондоне газовых ламп – храбрая и одинокая на фоне сгущающегося мрака. А потом она пропала из виду.





9




Я наблюдала, как поздний вечер наступает на поля и заглядывает в окна поезда.

Кроме меня, в вагоне был только один пассажир. К счастью, этот джентльмен был поглощен газетой. Из-за раскрытых страниц виднелись только его шляпа, брюки и до блеска отполированные туфли.

Я порадовалась, что он занят чтением. Я вовсе не в настроении пасть жертвой допроса незнакомца, и неважно, насколько он интересен или хорошо воспитан. Разумеется, меня предупреждали, что нельзя опрометчиво вступать в разговоры с незнакомыми джентльменами в поездах, и это было еще до того, как я посмотрела фильм мистера Хичкока на эту тему[15]. Я уже твердо решила, что в поездах буду держать рот на замке.

Покачивание вагона и стук колес оказывали на меня странный гипнотический эффект, и я отдалась на волю движения. Железнодорожные поездки всегда воскрешают в памяти прошлое, как будто этот стальной зверь, несущий тебя в неведомое будущее, заставляет память отправляться в обратное путешествие. Может быть, это как-то связано с теорией относительности профессора Эйнштейна.

Я вспомнила об отце, о том, как он водил нас в церковь через поля, почти ничего не говоря, но прислушиваясь к нашей болтовне: я говорила о химии, Фели о музыке, Даффи о книгах. Каким сильным он тогда казался и каким бессмертным.

А теперь его сразила бактериальная пневмония, и не исключено, что я тому виной.

Ослабев после многих лет заключения в японском лагере для военнопленных, он наконец вернулся домой, только чтобы столкнуться с тревогами и упадком в поместье и беспрестанными требованиями налоговой службы Его Величества, которая, по всей видимости, не имела ни малейшего представления о благодарности. Когда на тибетском леднике обнаружили тело моей матери Харриет, это его окончательно подкосило, и в довершение ко всему он узнал, что покойная жена завещала Букшоу мне – должно быть, это было последним ударом, хотя он ничего подобного не говорил.


За окном в темноте блеснула табличка – реклама шоколада. «Борнвиль – дом шоколада».

«Какая жестокая, немилосердная шутка, – подумала я. – Настал день, когда даже у шоколада есть дом, в то время как у моего любимого отца его нет».

Боюсь, я не сдержала смешок.

Джентльмен, сидевший напротив меня, отложил газету, снял очки и произнес:

– Смех способствует хорошему аппетиту, мисс Флавия. Во всяком случае, так говорят. Полагаю, миссис Мюллет зажарила ростбиф до полного совершенства.

– Доггер!

Я заулюлюкала и схватила его за руки. Невероятно, но факт: чтобы Доггер говорил такие вещи о стряпне миссис Мюллет? Хотя ее подгоревшее мясо давно стало легендой, об этом не подобало говорить вслух, как не упоминают всуе имя господа.

– Что ты здесь делаешь?

Дурацкий вопрос из тех, что я ненавижу: его вечно задают в кино или по радио. Я уверена, что Доггер подумал то же самое. Тем не менее он улыбнулся.

– То же, что и вы, мисс Флавия. Еду домой.

Не знаю, в чем причина – во времени, месте, темноте, снеге, ситуации с отцом, не знаю, но я разрыдалась. Доггер извлек откуда-то безупречный белый платок и протянул его мне.

– На Рождество всегда тяжело, – заметил он. – Даже в лучшие времена.

С этими словами он отвернулся к окну, давая мне возможность привести себя в порядок. Мы ехали в том состоянии, которое, как я полагаю, именуется «уютным молчанием», Доггер думал о своем, я о своем.

Лишь много миль спустя я почувствовала, что снова владею голосом.

– Ты весь день был со мной, да? Ты поехал следом за мной в город.

– Кое-какие дела полковника де Люса требовали внимания… – сказал он, но по его голосу я поняла, что да.

– Значит, ты знаешь о мистере Сэмбридже и о том, что я обнаружила его труп.

– Разумеется, – ответил Доггер. – Как и весь Бишоп-Лейси и окрестности. Я услышал об этом от миссис Мюллет, а она в свою очередь из уст своей подруги миссис Уоллер, а та от Максимилиана Брока, которому рассказала жена викария.

Он не смог сдержать улыбку.

– Убийство, – добавил он, – порой бывает чрезвычайно отвратительным. Во всяком случае, так мне дали понять.

– Макс уже наверняка пишет что-то подходящее для «Душераздирающих сказок», – заметила я.

Это американский журнал, который, по мнению Даффи, читают только умственно отсталые, но в нем на полном серьезе утверждается, что все его статьи основаны на реальных убийствах.

Ходили слухи, что Максимилиан, в прошлом – концертирующий пианист, пописывал жутковатые истории для этого журнала под различными говорящими псевдонимами вроде Божена Рыбка или Болтушка Салли.

«Я пишу для сирых и убогих, – однажды сказал он мне, поднимая указательный палец к губам и давая знак хранить это в тайне. – Для тех, у кого нет голоса».

– Как отец? – спросила я, резко меняя тему. – Есть улучшения? Ты думаешь, старшая медсестра пустит нас…

– Надеюсь, – ответил Доггер. – Очень надеюсь.



На станции Доддингсли нас ожидал Кларенс Мунди. Доггер договорился с ним, чтобы он встретил нас на вокзале, и мне было любопытно, откуда он знал, когда мы приедем, но я не стала спрашивать.

«Глэдис» терпеливо ждала в том самом месте, где я ее оставила. Правда, теперь на ней был снежный шутовской колпак.

Я стряхнула снег и подкатила ее к Кларенсу. Он установил велосипед на крыше и привязал толстой веревкой.

– Почетное место, – объявил он. – Лучшее место в машине. Дополнительные шесть пенсов.

Конечно же, он поддразнивал меня, но я все равно его любила.

Когда мы отъехали от вокзала, я вспомнила, что во время войны Кларенс был пилотом, и сейчас, наблюдая за тем, как он склонился над рулем, я представила, что мы все трое находимся в кабине его огромного «Сандерленда», прорываясь сквозь ночь. В пяти тысячах футов под нами – Ла-Манш, нулевая видимость, и сквозь затуманенное стекло угадывается только снежная буря.

Хорошо довериться умениям Кларенса, подумала я и плотнее закуталась в пальто.

– Ужасное дело случилось в Торнфильд-Чейзе, – сказал Кларенс, вырвав меня из моих фантазий. – Сорока на хвосте принесла, что это вы обнаружили тело. Должно быть, вы были в шоке.

– Да, – ответила я. – Жуть. Мне не хочется об этом говорить.

Сидевший рядом Доггер еле заметно улыбнулся.