Тринадцатая Мара

Глава 4




У него были очень странные глаза. Иногда казалось, что они светло-голубые, иногда зеленоватые. Иногда белые. И этот белый цвет вокруг черного зрачка, окруженный плотным кольцом-окантовкой, заставлял меня нервничать более всего.

И первую минуту, глядя друг на друга, мы молчали, как молчат оппоненты, приготовившиеся к бою.

— Думаешь, вешать на человека магнит — это правильный поступок?

У незнакомца был низкий голос, и я, державшая руки на коленях, вдруг ощутила себя тряпичной куклой. Куклой, свитой из тяжелых веревок. Мои руки — канаты, вместо кулаков — тяжелые узелки, и эти узелки тянут вниз как гири.

Он знал обо всем. О моих заклинаниях, о том, что я — мара. Играть с ним не имело смысла. Как, впрочем, и отвечать на вопрос, потому что вопросительная интонация была одновременно обвиняющей и любая фраза выглядела бы теперь оправданием. А оправдываться я не желала, никогда этого не делала. Ни перед кем.

А еще он ненавидел мар. Он презирал нас, и презрение его теперь въедалось в мою кожу разъедающей пылью, силилось проникнуть внутрь.

— Знаешь, кто я? — спросил незнакомец, не дождавшись ответа. — Знаешь, кого именно ты искала?

Я не знала.

На его запястье блестели серебристые часы — дорогие, но сдержанные. Их край выглядывал из-под манжеты рубашки.

— Я должна была найти тебя.

Мне казалось, я сижу в зале суда перед обвинителем. И любая моя попытка открыть рот лишь усугубит положение, но не исправит его.

— Ты нашла меня еще утром…

«Он знал».

— …но, вместо того чтобы подойти по-человечески, ты попыталась принудить меня отыскать тебя.

Ничто не укрылось от этих странных глаз, от его внутреннего внимания. И да, я нашла его утром, и нет, я не могла подойти сразу: не была готова. Как оказалась не готовой к диалогу в подобном тоне и теперь. Не тогда, когда тебя «с порога» обвиняют. Хотя, конечно, было в чем. Или не было — подумаешь, магнит…

— Безобидное заклинание…

— Подавляющее свободную волю.

Первый штамп: «Виновна» — опустился на невидимую бумагу. И это начинало злить. Проблема в том, что в своей злости я почти неуправляема, и потому вновь попыталась подавить эмоции.

— Я хотела попросить тебя о помощи.

— Меня?

Это слово вывалилось камнем — тяжелым булыжником. И покатилось с горы, рискуя спровоцировать фатальный камнепад. Что-то шло не так, все, если честно, шло не так.

«Кто ты такой?» — прощупать его не получалось. Не получалось даже сбросить оцепенение.

— Что же ты такого натворила, маленькая мара?

Последние два слова и вовсе прозвучали как уничижительное ругательство. Будто не было в мире ничего более мерзкого мар, даже жуки навозные — и те лучше…

Мне вдруг стало совершенно ясно, что наша встреча — ошибка. Еще не фатальная, но близкая к этому. И потому следовало незамедлительно дать задний ход. Я нечасто признаю себя проигравшей, но, если это следует сделать для собственной выгоды, пусть даже эта выгода заключается в позорном побеге, я это сделаю.

— Я приношу тебе извинения. Кем бы ты ни был. Я зря искала тебя.

— В твоих словах не звучит раскаяние.

Второй штамп: «Виновна» — поверх приговора. Да что же это за черт…

— Давай расстанемся на этом.

— Сядь.

Он произнес это слово, когда я наполовину встала. Услышав команду, я рухнула обратно на мягкий диван как безвольный тяжелый куль.

— И расскажи мне о том, что же ты натворила.

«Никто и ничто не заставит меня раскрыть рот».

Голубые в этот момент глаза холодно посмеивались.

— Расскажи мне о своих грехах.


«Не дождешься».

Тяжело качнулась во мне ярость. Рассказать ему о своих грехах? Каких? Как воровала булки из столовой? Или сразу начать с «потяжелее»? Да кто он такой, чтобы я перед ним исповедовалась!

— Не дождешься.

— Дождусь. Начни с главного. С самого плохого.

Уже ни в какие ворота.

— Нет.

— Да.

И это его «да» сотрясло воздух. Не для других посетителей кафе, не обращавших на нас никакого внимания, но в нашем личном персональном пространстве, выделенном для двоих. Кажется, на меня с тревогой смотрела Элина — я не могла повернуть лицо, меня парализовало. Тело и волю. Трепыхался разум, набирал обороты гнев, грозил переполнить котел, но к гневу вдруг добавился страх. Почти ужас, потому что я не могла противиться приказу. Этот мужик хотел, чтобы я рассказала ему о своем самом страшном грехе, и я никогда и ни за что не собиралась этого делать, но мое тело… Мое тело мне уже не подчинялось. Оно сидело, сложив руки на стол в позе «школьницы-отличницы», и ГОВОРИЛО! Моим ртом! Моим голосом! Невзирая на внутренний визг, оно монотонно и ровно произнесло прямо сейчас ту правду, которую никто не должен был слышать.

— Я своим бесконтрольным ударом, совершенным в ярости, разрушила здание на проспекте Беркеен. Восемнадцать погибших.

Вот так. Без предисловий и без надрыва я сама себя сдала. И поверить не могла в то, что только что случилось! Да какая ему разница…

Нет, я не подозревала о том, кто сидит напротив — мне уже не было до этого никакого дела! — но мужчина медленно закрыл глаза. В них что-то изменилось за секунду до этого, и подкатила к горлу тошнота. В воздухе появилась ярость — не моя, чужая, — и она была куда тяжелее моей. Моя по сравнению с ней была каплей в океане.

Голос незнакомца прозвучал спокойно, без эмоций.

— Что ж, я рад, что нашел того, кто это сделал. Теперь ты будешь страдать. Иди за мной.

Он поднялся из-за стола.

Наверное, если бы у меня были когти, я бы пробороздила ими столешницу, оставила бы в дереве глубокие рытвины. Но когтей не было, и лишь истошно звонко лопались в моей башке невидимые лески, сдерживающие внутреннюю конструкцию, когда я, в высшей степени этого не желая, поднялась и пошла к выходу за мужчиной в рубашке.

На меня смотрела Элина. Она даже выкрикнула негромко:

— Мариза… Мариза?!

Я уходила, не сказав ей ни слова, не оставив указаний. Как безвольный манекен, как тупоголовый голем, отыскавший своего хозяина.





* * *


Спустя сорок минут я снова сидела за столом — на этот раз за кухонным. В той самой квартире номер восемь в доме на улице Голейн. Столешница темная — кажется, мраморная — холодила ладони; хозяин квартиры сейчас стоял у окна, ко мне спиной. Он был не здесь, он о чем-то думал, что-то вспоминал, и только расходились от его фигуры зловещие волны.

Мой мозг еще никогда не работал так быстро, предельно. И я больше не сдерживала ярость — мне нужно отсюда сбежать. Пусть она разрушит эти стены и этот дом — я должна выбраться наружу, чего бы мне это ни стоило. Если погибнут другие, если опять неконтролируемый удар, так тому и быть: я впервые осознанно согласилась на это еще раз — как заяц, которому все равно, в кого полетят стрелы охотников. Лишь бы не в него. Ярость моя, однако, ничего не разрушала, потому что сраный незнакомец создал защитный кокон вдоль стен квартиры, и вся моя мощь, вместо того чтобы разбивать перекрытия и фундамент, утыкалась мокрым носом в поролон. Никогда не ощущала ничего противнее. Тот самый случай, когда в центре фонит гамма-излучением, а на выходе — слабые радиоволны попсовой песенки.

— Ты опять не держишь в узде свою злость.

Голос тихий, полный укоризны. А еще — спокойного бешенства, которое ощущаешь лишь позвоночником.

Да кто он такой вообще? Зачем он привез меня сюда? Что я ему сделала? И почему не могу с ним совладать?

— Давай… разойдемся… мирно.

Внутри меня бурлит черный вулкан, и это нехорошо, крайне опасно.

— Уже нет.

— Что… я тебе сделала?

На краю стола лежит вилка. Я отвлеку его разговорами, заговорю, метну. Я превращу ее зубья в тончайшие ядовитые иглы — хватит одной царапины, чтобы сдохнуть.

— Если я это озвучу, то убью тебя. — Он не шутил, я понимала это не шестым, но всеми чувствами сразу. — А смерть — это слишком просто.

Значит, совсем не шутки, значит, бьемся насмерть.

Вилку я взяла в руку осторожно, чтобы она не звякнула.

— Не делай этого.

Мне все равно, чем он видел, каким местом и каким взглядом, мне нужно было успеть.

Широкая мужская спина, хорошая шея, мощная, модельная стрижка — наверное, недавно обновил. Я принялась мысленно ткать вокруг вилки смертоносное заклятье, наполнять металл черным ядом.