Три дня Индиго

С какой стати?

А с какой стати Высший болтался в моем теле целую неделю?

А почему я так легко перенес Призыв и запросто болтаю с Гнездом?

Нет, ну правда! Я же не президент, не ученый, не какая-нибудь знаменитость. Я Максим Воронцов, мне двадцать пять лет, я даже в институт не поступил, хожу по Москве и кристаллики собираю.

Чего они от меня хотят?

Чем я могу помочь Инсеку, Ивану или Нике добиться их целей?

Да ничем!

Допустим, я хорошая боевая единица, сам не ожидал, но похоже, что сражаться у меня получается. Но даже старый, но бодрый Лихачев скрутит меня в бараний рог. Да что там Лихачев, мне мелкая Наська наваляет, если захочет…

И зачем тогда тянуть на свою сторону обычного парня Максима?

Вот почему хихикал Продавец, говоря, что я не тем озабочен. Всё то же правило, месяц назад подсказанное мне Миланой: думай не о том, что есть, думай о том, чего нет!

Я очень легко принял все эти призывы: «Переходи на нашу сторону, у нас печеньки». Ну а как иначе? Каждый ведь в глубине души уверен, что он очень важная персона, что от него всё на свете зависит.

А надо было сразу сообразить – почему я?

Мне вдруг стало не по себе. Меня даже затрясло. Вот странно, если считаешь себя обычным человеком, то это не страшно. А если понимаешь, что от тебя ждут чего-то особенного, то непонятно почему становится жутко. Это как в детстве, когда родители вбили себе в голову, что из меня получится хороший теннисист, и отдали меня в крутую теннисную секцию. Там работал знаменитый тренер, мне купили какую-то немыслимо дорогую ракетку, я каждый день бегал по корту, играл… вначале было интересно и даже получалось. Потом стало скучно. Я хотел заниматься хоккеем. И почему-то прыжками с шестом. А мне объясняли, что у меня все данные теннисиста, и я старался, пока тренер не покачал головой и не объяснил родителям, что «потенциал был, но исчерпан».

Ракетку я с тех пор в руки не брал. Но дурацкое ощущение, что от тебя ждут то, чего в тебе нет, запомнил.

И сейчас это чувство вернулось.

– Ну вас всех, – сказал я.

В конце концов, я уже объяснял Лихачеву, что не собираюсь спасать мир и ввязываться в большие игры могущественных сил. Всё, что я делал, я делал только ради одного – спасти Дарину. Весь мир не вылечишь. Завтра утром я возьму у Продавца возвратный мутаген, и она станет обычной девушкой. Я уведу ее из Гнезда, мы поселимся у меня.

И я даже пойду с ней в ЗАГС, чтобы родители и все остальные поняли: приключений мне хватило по уши!

Я выключил воду. Постоял, медленно согреваясь. И подумал, что всё решил. Все вопросы и все проблемы.

С кем я хочу быть и на чьей я стороне.

Инсек останется на Селене, и то, что у нас было с Миланой, тоже.

И мне совсем, совсем неинтересно, почему все дергают меня на свою сторону.

Оставьте меня в покое!





Глава девятая




Родители ничего не заказывали, но я знал, что они будут рады продуктам. Когда я вошел, мама сидела перед телевизором и шумно комментировала ток-шоу.

Точно так же демонстративно, как она раньше игнорировала всё, случившееся после Перемены, она теперь включилась в новости.

– Максим! – позвала она. – Ты слышал, «Гринпис» заявили, что на Земле резко упала популяция голых землекопов!

– Кого? – поразился я. – Привет, мама.

– Привет! Голых землекопов! Это такие… – Мама задумалась. – Вроде лысых крыс. Ученые говорят, что перемена климата уничтожила половину популяции!

– Очень грустно, – согласился я, глянув на отца. Тот пожал плечами. Я чмокнул маму в щеку. Алкоголем от нее не пахло, и это меня сильно радовало. Такое ощущение, что, признав существование пришельцев, она избавилась от своего порока.

Отец, впрочем, потихоньку продолжал выпивать. Как он сказал, в его возрасте отказ от алкоголя так же опасен, как и злоупотребление.

– Ты спроси, пожалуйста, Дарину, – сказала мама. – Сколько это еще будет продолжаться?

– Что? Падение популяции землекопов?

– Климатические изменения!


– А мне нравится, – заспорил я. – В этом году снег шел всего два дня. И то не лежал, сразу таял.

– Это неправильно, – сказала мама. – Мы северная холодная страна. У нас должны быть снега и мороз.

– В Сибири зима осталась…

– Да разве это зима? – Мама вздохнула. – Вот раньше были зимы! Птицы на лету замерзали! Вот какие были морозы!

Видимо, сообразив, что заботиться о судьбе голых землекопов и скучать по замерзающим на лету птицам непоследовательно, мама быстро свернула тему.

– Ты пообедать зашел? Я еще не начинала готовить… ох, а уже одиннадцать…

– Да нет, я сыт. Продуктов вот принес, – я показал пакет. – Настоящих. Мясо, картошка, сыр…

– Не бери картошку! – возмутилась мама. – Ее, оказывается, продают за дикие деньги!

Но пакет она приняла и понесла на кухню, добавив:

– Я сварю суп. Молодежь вечно забывает, что надо есть суп!

Мы с отцом переглянулись.

– Мама деликатно дает нам поговорить, – сказал папа. – Что стряслось?

– Неужели видно? – удивился я.

– Я тебя четверть века знаю, – усмехнулся отец.

Мы сели на диване. Мама действительно осталась на кухне, включила там то ли телевизор, то ли радио и принялась греметь посудой.

Я подумал, что она всегда так поступала, когда к отцу приходил кто-то поговорить «по делам». И была на кухне ровно столько времени, сколько шли «серьезные разговоры». Однажды папа ей сказал: «Ты идеальная жена чиновника, знаешь, когда появляться и когда исчезать…»

– Да так, разное… – пробормотал я.

– В новостях говорили про стрельбу в Представительстве, – сказал отец небрежно.

– Ага… Не беспокойся. Меня там уже не было к этому моменту.

Отец молча смотрел на меня.

– Я был далеко, – сказал я, чувствуя себя очень неловко.

– Насколько далеко?

– Ну… триста восемьдесят тысяч километров примерно. Я не знаю, вчера Селена была в апогее или в перигее.

– Ясно, – сказал отец. – Помочь могу?

– Всё уже нормально, – ответил я.

Вот за что я папу очень люблю – он не лезет с ненужными расспросами.

– Тогда спрашивай.

Я помолчал.

Вот как тут спросить?

– Пап, я нормальный?

– Что-что? – поразился отец.

– Ну, странностей со мной каких-то не было в детстве?

– Когда тебе было три года, ты ел лимоны, – сказал папа. – Брал лимон и сгрызал, словно яблоко или мандарин.

– Фу, – меня аж перекосило. – А еще что-нибудь?

Отец прищурился.

– Если ты хочешь спросить, родной ли ты нам, – да, родной.

– Папа, я вовсе не это хотел спросить! – выпалил я с облегчением. – Но все-таки, какие-то особенности у меня были? Почему на меня всё это сыплется?