Третья пуля

На мой взгляд, исследователи слишком быстро уверовали в версию одного стрелка. Лэйн прав в одном: это слишком поспешный вывод. Работая усердно и добросовестно, они ориентировались в своих изысканиях на эту версию, пусть даже и на уровне подсознания. Если бы они оставались восприимчивыми к другим версиям, то могли бы распознать в поведении Алика неочевидные, но весьма убедительные свидетельства существования других активных участников событий.

Попробуем реконструировать последние два без малого часа, проведенные Аликом на свободе. Некоторые факты озадачили специалистов, проводивших расследование по поручению Комиссии, и до сих пор продолжают озадачивать исследователей-любителей. Поэтому позвольте мне в интересах исторической правды изложить свои мысли по поводу того, что случилось в промежутке между 12.30, когда Лон выпустил третью пулю, и 14.17, когда Алик был схвачен в Техасском театре.



Я сомневаюсь, что он нервничал. Он был преисполнен воодушевления. Я вижу его сидящим за укрытием из коробок, принесенных им на седьмой этаж здания Книгохранилища: глаза прищурены, на лице играет столь характерная для него отталкивающая самодовольная ухмылка. Наверняка, собираясь убить президента, он думал не «что, если я промахнусь?», а «быстрее, быстрее!». Ему страстно хотелось прославиться, войти в историю. Он не думал о путях отхода и о спасении, а был сосредоточен на выполнении поставленной перед ним задачи.

Попробуем представить, какие чувства обуревали его в эти минуты: он собирался нанести удар не только по Соединенным Штатам, которые, по его словам, ненавидел, но и по всем тем, кто видел в нем полное ничтожество, не способного ни на что человека. Настало его время, и он громогласно заявлял: «Я существую!» Но помимо психологического существовал еще и политический аспект. Не забывайте, он был искренним приверженцем своих идей и мог пойти во имя их на любое преступление. Хотя Алик вряд ли мог бы сформулировать эту мысль, ему, очевидно, представлялось, будто он способствует рождению нового, социалистического мира, и это, как ничто другое, повышало его самооценку. Ему грезилось, будто он едет по улицам Гаваны в открытом «Кадиллаке» 1953 года выпуска рядом с доктором Кастро, махая рукой толпам людей, приветствующих его как героя. Ради такого стоило рискнуть жизнью. С учетом всего этого в эти минуты он был самым счастливым человеком на свете.

Как и мы, Алик отслеживал приближение кортежа не по часам, а по гулу толпы, который постепенно нарастал по мере его продвижения по Мейн-стрит. Он увидел похожий на корабль длинный автомобиль с политиками и их женами, который поворачивал на Хьюстон-стрит, чтобы проехать по ней один квартал. Думаю, именно в этот момент он приложил приклад винтовки к плечу и придвинулся ближе к окну, не заботясь о том, видно ли его с улицы. Автомобиль достиг 120-градусного поворота на Элм-стрит и медленно повернул налево. Вопрос: почему он не выстрелил в этот момент? Автомобиль едва двигался, Кеннеди находился на минимальном расстоянии от него – всего в каких-нибудь пятнадцати метрах. Кроме того, русский агент говорил ему, что это самый подходящий момент для выстрела. Почему он не подчинился своему природному инстинкту и приказу руководителя, которого боялся и уважал? Может быть, забыл снять винтовку с предохранителя? Услышав вместо выстрела щелчок, он потратил некоторое время на поиск чрезвычайно неудобно расположенного предохранителя. Возможно, возясь с ним, Алик вспотел, пот залил окуляр прицела, и ему пришлось протереть его воротником рубашки… Как бы то ни было, самый подходящий момент он упустил.

В отчаянии он вновь прицелился – очевидно, не очень тщательно, поскольку спешил, – выстрелил и промахнулся. Пуля, летевшая со скоростью около семисот метров в секунду, попала в бордюр и распалась на фрагменты, два из которых срикошетили и упали на коврик под передним сиденьем лимузина. В следующее мгновение цель скрылась от него за деревом.

Алика охватила паника. Он не попал даже в автомобиль! Теперь он представлял отличную мишень для контрснайперов. В тот день они почему-то не были задействованы, хотя это обычная практика при проведении подобных мероприятий.

Он прицелился еще раз. Винтовка ходила в его руках ходуном. Мне кажется, когда он нажимал спусковой крючок, в перекрестье прицела не было даже автомобиля – и только по этой причине пуля попала в цель.

Да стрелял ли он вообще? Согласно результатам работы Комиссии – да, стрелял, той самой волшебной пулей, которая вошла в верхнюю правую часть спины президента, вышла через его горло, слегка изменив траекторию после столкновения с мышечной тканью и утратив значительную часть скорости; затем, отклонившись в сторону, поразила губернатора Конналли в спину, прошла сквозь его туловище, вышла в сильно деформированном виде, пронзила запястье и бедро и, окончательно обессилев, нашла успокоение в складках его куртки. Она была обнаружена, когда губернатора доставили в больницу. Ну что за проказница эта пуля! Чего только она не натворила! Какая тема для разговоров среди невежественных, злобных, ожесточенных пролетариев-интеллектуалов! Однако я знал тогда и знаю сейчас, что пуля вела себя именно так, как это описал Арлен Спектер.

Теперь попытаемся найти ответ на вопрос, который не привлек к себе должного внимания. Знал ли Алик о том, что промахнулся? Я неоднократно видел людей, пораженных выстрелом. Все происходит не всегда так, как в кино, где они тут же падают на землю, и их тело начинают сотрясать конвульсии. Бывает, человек поначалу даже не понимает, что в него попала пуля. Он принимает толчок за удар кулаком или дверью, либо вообще ничего не замечает, пока не видит струю крови, и только тогда осознает, что в него выстрелили. Реакцию на попадание предсказать невозможно. Каждая рана индивидуальна, и на ее характер влияет тысяча факторов: скорость и форма пули, угол поражения, мышцы или кости, которые она поражает, состояние здоровья жертвы, артериальное давление, скорость перемещения жертвы, ее поза, погода, атмосферное давление и так далее. Никто не может знать, как поведет себя человек, в которого попала пуля, и тот, кто говорит, что именно должно произойти, а потом делает выводы на основании своих заявлений, – самый настоящий шарлатан.

Сосредоточим внимание на том, что происходило в действительности, и на том, что происходило по мнению Алика. Что он видел через свой залитый потом «голливуд» – японский оптический прицел? Ничего. Посмотрите фильм Запрудера. Мы не видим, как пуля поражает президента, так как его в этот момент закрывает вывеска. Но когда его фигура появляется вновь, происходит лишь то, что он начинает немного клониться вперед, и его руки слегка поднимаются. Алик, по всей вероятности, не видит этого, если вообще смотрит в прицел – и, скорее всего, не смотрит, поскольку в этот момент вскидывает винтовку. Когда Алик вновь смотрит в окуляр прицела, положение головы и поза Кеннеди изменяются слишком незначительно, чтобы он мог это заметить.

Его вновь охватывает паника. Пальцы набухают от притока крови, ему не хватает воздуха, в глазах стоит туман, тело покрывается потом, возникает чувство обреченности. Цель становится все меньше, удаляясь от него на автомобиле, хотя водитель не прибавляет скорости, и слегка перемещаясь по оси слева направо, поскольку улица находится под определенным углом по отношению к местоположению стрелка.

Для следующего выстрела наш мальчик находится отнюдь не в выигрышной позиции.

Он пытается навести перекрестье прицела… на что? После двух промахов он уже не знает, во что ему целиться, чтобы произвести смертельный выстрел, и пребывает в полном замешательстве, не решаясь нажать на спусковой крючок.

Неожиданно голова президента взрывается.

Алик вздрагивает, его рука с пальцем на спусковом крючке дергается, и он производит свой третий выстрел. Эта пуля летит в общем направлении на юго-запад и предположительно приземляется за тройной эстакадой. Она так и осталась ненайденной. Для нас это большая удача, поскольку свидетели видели, как он выстрелил в третий раз, и теперь число выстрелов соответствовало числу гильз и ран. Это означало, что какие-либо физические свидетельства нашего существования отсутствуют, и с самого начала единственным подозреваемым в убийстве президента был Алик. Полицейские, как всегда, стремились скрыть все за завесой тайны и очень раздражались, когда кто-то пытался проникнуть за эту завесу.

Однако вернемся к Алику, для которого мир поистине перевернулся.

В тот момент, когда взрывается голова президента, ему становится ясно, что против него существует заговор, что он глупец, марионетка и такое же ничтожество, каким был всегда. Возможно, с учетом присущего ему нарциссизма, он все же польщен тем, что его считают достаточно важной персоной, раз задумали погубить.

Он осознает, что его обманули и предали и что с ним имел дело вовсе не русский агент. Не будет никакого автомобиля, который должен увезти его в безопасное место. Не будет ни Гаваны, ни доктора Кастро, ни ликующих толп кубинцев. Он оказался персонажем романов Джеймса Кейна, фильмов серии «нуар», который всегда становится жертвой таинственных сил, чье могущество недоступно его воображению.

Ему приходит в голову, что его жизнь находится в опасности. Что, возможно, здесь, на обычно пустом седьмом этаже здания Книгохранилища, уже прячется участник заговора против него – детектив, сотрудник спецслужб или просто вооруженный гражданин, готовый пристрелить его и стать героем Америки.

Алик делает то, что сделал бы в такой ситуации любой человек. Передергивает затвор, заряжает винтовку, берет ее на изготовку, подобно солдату, патрулирующему зону, где возможна засада, поспешно проходит тридцать метров по диагонали пустого помещения в сторону лестницы, готовый в любой момент открыть огонь по нападающим. Никого нет.

На лестничной площадке он останавливается. Ему не хочется расставаться с винтовкой. Но он знает, что не может показаться на публике, рядом с местом убийства президента, с оружием в руках. Поэтому он засовывает винтовку между двух коробок, стоящих на лестничной площадке, где она будет найдена детективом спустя час. Именно поэтому ее не нашли брошенной в снайперском гнезде. Именно поэтому она была заряжена и с передернутым затвором.

Он устремляется вниз, и дальше все его приключения в здании и на улице хорошо известны. Он садится в кресло в зале для ланчей, к нему обращается полицейский, и его опознает сотрудник. Когда полицейский направляется вверх по лестнице, Алик выходит через переднюю дверь.

Что теперь? Он знает, что на углу Хьюстон– и Пасифик-стрит никакой автомобиль его не ждет и что там может быть засада. Вместо того чтобы направиться по Хьюстон-стрит на север, где мы якобы должны были ждать его, он идет по Элм-стрит, мимо здания «Дал-Текс». Именно в этот момент я вижу его, когда выталкиваю кресло Лона из вестибюля, после того как мы спустились с восьмого этажа.

Алик проходит четыре квартала. Предположим, именно в это время он начинает мыслить более или менее здраво. Понимает, что рано или поздно полиция найдет снайперское гнездо и винтовку, а потом выяснится, что из всех сотрудников Книгохранилища на работе отсутствует только он, хотя утром его там видели. Следовательно, он исчез сразу после выстрелов в президента. Возможно, не эти мысли занимают его больше всего. Он думает, что на него охотятся его соратники, вспоминает, как я запрещал ему брать с собой револьвер – разумеется, чтобы нам было легче расправиться с ним, и это явилось бы кульминационным моментом всей операции.

Вряд ли Алик думал, что ему удастся избежать ареста и начать новую жизнь. Он не столько глуп, сколько никчемен. Гораздо больше, чем полиция и ФБР, его страшили мы. Если бы он смог убить одного из своих преследователей – то есть нас, – это послужило бы своего рода доказательством того, что им манипулировали. Правда, он не знал, кто использовал его.

И опять, как и любой человек, на которого идет охота, он стремится вооружиться, чтобы иметь возможность защитить себя. Этим объясняется, почему он садится в автобус и едет обратно, в сторону места преступления. Никто не потрудился выяснить, куда направлялся автобус, а это был район Далласа Оук-Клифф. Алик вовсе не впал в безумство, как говорили многие. Ему был нужен пистолет.

Автобус застревает в пробке в одном квартале к востоку от места преступления. Время идет. Алик знает, что полиция ищет улики, опрашивает свидетелей и очень скоро его начнут разыскивать.

Он выходит из автобуса, проходит по Ламар-стрит два квартала и идет… к автобусной станции! Может быть, ему в голову приходит мысль купить билет и уехать из города, чтобы оказаться как можно дальше от своих преследователей? У него с собой семнадцать долларов, и за эти деньги он может доехать до Сан-Антонио, Лаббака, Мидленда или Остина. Но все его мысли направлены на то, чтобы завладеть револьвером. Впервые в своей жизни Алик берет такси. В 12.45 он выходит из автомобиля в Оук-Клифф, в одном или двух кварталах от своего дома, дабы у таксиста потом не возникла ассоциация между его пассажиром и адресом разыскиваемого подозреваемого. Он приходит домой, засовывает револьвер за брючный ремень, надевает куртку, чтобы скрыть его, – что свидетельствует о рациональности его действий, – и выходит на улицу.

Подумайте, какой опасности он подвергался. Полиция в ближайшее время должна вычислить его и выяснить, где он живет. Он рискует быть схваченным, когда возвращается домой, чтобы взять свой тупоносый «смит-и-вессон».38. Сейчас револьвер для него дороже жизни, поскольку он знает, что без него у него нет шансов спастись от преследователей – не полицейских, а участников заговора, которые предали его. И вместо того чтобы бежать из города, где власти вот-вот начнут охоту на него и расставят сети, он едет за оружием.

Алик идет по Бекли, поворачивает на Кроуфорд, затем на Десятую улицу. Похоже, он перемещается без всякой цели. Достигнув угла Десятой и Паттон-стрит, он с ужасом замечает черный автомобиль далласской полиции. Вышедший из него офицер делает ему знак рукой.

Разыгрывается трагедия офицера Типпита. Знай я заранее, что порожденный мною монстр способен на такое, влепил бы ему пулю калибра 0,45, повернулся бы и ушел. Конечно, мне следовало бы влепить пулю 0,45 и себе в висок, в качестве наказания за злодейство, свершившееся исключительно по моей вине. Какой смысл брать на себя ответственность за то, что вы не совершали? Никакого смысла. Я пытался использовать свой грех в качестве повода для покаяния и на протяжении многих лет отдавался целиком и полностью службе на благо Управления и страны, сознавая, что у меня не хватит мужества наказать себя по заслугам. Возможно, мое наказание еще впереди.

Бедный Типпит. Согласно отзывам, не гений, но порядочный человек, бывший солдат, любивший службу и хорошо ее исполнявший. Волею судьбы он оказался втянутым в водоворот самого громкого преступления века, из которого ему не суждено было выбраться живым. Он получил по рации приказ переместиться из его зоны патрулирования в Оук-Клифф и информацию о внешних приметах подозреваемого – возраст, рост, комплекция, цвет волос. Типпит видит человека, соответствующего этим приметам, идущего по Десятой улице. Тот идет очень быстро, почти бежит. Его лицо искажено болезненной гримасой. На нем написано: «Лучше ко мне не подходи!» Он старается не смотреть в глаза попадающимся навстречу людям, но время от времени украдкой бросает взгляды через плечо, явно кого-то опасаясь.

Полиция еще не располагает данными о личности Алика и его местожительстве. Типпит просто обращает внимание на сходство его внешности с приметами подозреваемого. Он некоторое время медленно следует за ним. Йитс: «Это старо и печально, это печально и ужасно». Да, действительно, как будто про него, и особенно подходило ему определение «ужасен». Жаль, что я не знал. Но я не знал. Виноват, виноват, виноват.

Алик видит, как обогнавший его черный автомобиль снижает скорость и останавливается, и понимает, что его сейчас схватят. Он сходит с тротуара на проезжую часть и идет в направлении автомобиля, в котором сидит полицейский и ждет его, опустив стекло дверцы.

Нет смысла гадать, что они сказали друг другу. Наверняка ничего особенного, что-нибудь банальное. Свидетели, а некоторые из них находились довольно близко, говорили, что беседа между ними была вполне мирной – ни враждебности, ни раздражения, ни резких слов, ни угроз. После того как они обменялись несколькими фразами, Алик продолжил путь.

Типпит в нерешительности. Он не знает, что ему делать. Наконец вылезает из автомобиля. Пистолета в его руке точно нет. По всей вероятности, он окликает Алика.


Тот поворачивается, идет в сторону автомобиля, выхватывает револьвер и производит три выстрела в упор. Все пули попадают в верхнюю часть тела Типпита и поражают жизненно важные органы. Обливаясь кровью, полицейский падает на асфальт и, скорее всего, тут же умирает.

Зачем?

В конце концов, у Алика неплохо подвешен язык, он прирожденный спорщик и никогда не лез за словом в карман. Он сам называл себя партизаном-оратором. Почему он не попытался выйти из этой ситуации мирными средствами? У него имелись актерские данные, и к тому же он наверняка считал себя гораздо умнее любого полицейского.

По мнению Алика, факт проявления к нему интереса со стороны полицейского – всего через сорок пять минут после выстрелов и всеобщего хаоса и смятения – свидетельствует о том, что либо заговорщики сообщили властям о его местожительстве, либо это переодетый профессиональный киллер, нанятый ими. Очевидно, Даллас наводнен киллерами, разыскивающими Алика, которым известны его имя, внешность и вероятное местонахождение. С его склонностью к паранойе и одержимостью заговорами прийти к такому выводу не составило бы труда.

Таким образом, Алик думает, что полицейский намеревается его убить. В это мгновение одолевающие его страх и ненависть ко всем, в том числе и к себе, достигают апогея. Этим, и только этим объясняется его следующий шаг, не поддающийся объяснению с точки зрения инстинкта самосохранения.

Если Алик застрелил полицейского только ради того, чтобы избежать ареста, он должен был бы сразу попытаться скрыться, сесть в автобус и уехать как можно дальше.

Вместо этого он подходит к лежащему Типпиту и стреляет ему в висок. Выдержка из заключения о вскрытии: «Пуля вошла в правую височную долю, прошла через ствол мозга, разорвала мозговые стебельки, вызвав обильное кровоизлияние, и вышла из левой части головы». Конечно, он стрелял не в офицера Типпита. Он стрелял в меня.

«Проклятый коп», – бормочет Алик, опустошая барабан револьвера, затем поворачивается, идет по Паттон-стрит, по Джефферсон-стрит, затем сворачивает во двор, выбрасывает куртку и возвращается назад. Через квартал приходит к Техасскому театру. Он совершенно не отдает себе отчета в том, что происходит вокруг него. Один из свидетелей убийства сообщает о произошедшем по рации в полицейском автомобиле. Двое других завладевают пистолетом Типпита и преследуют Алика.

Он идет по Джефферсон-стрит, одержимый идеей спасения, хотя при этом даже не оглядывается, и стремится где-нибудь спрятаться. Техасский театр представляется ему подходящим убежищем, и он ныряет туда. Наверное, Алик думает, что киллеров отпугнет большое количество полицейских, наводнивших улицы Далласа. Вероятно, он представляет, как сдается властям, рассказывает о том, что убитый им полицейский был киллером мафии, кается, доказывает, что не убивал президента и что им манипулировали какие-то таинственные «другие» неизвестного происхождения. Возможно, он воображает себя героем, персонажем увлекательного фильма. В течение этих десяти минут, проведенных в темном, уютном зале кинотеатра, он, должно быть, утешал себя, погружаясь в сладостные грезы. Тем болезненнее оказалось для него возвращение в реальность.

Зажегся свет. С двух сторон к нему приближались полицейские.



Впервые я услышал это имя в 1974 или 1975 году, когда работал в Москве на нелегальном положении под видом советского гражданина. В те годы я бывал там наездами и пользовался разными именами и обличьями. Должен сказать, это было замечательное время, может быть, лучшее в моей жизни. Дела у нас шли хорошо, как в демографическом, так и в экономическом плане, и мы были исполнены надежд и оптимизма. Кроме того, вьетнамская война шла на убыль, я и мои сыновья, благодарение судьбе, остались живы.

На нас давили из Лэнгли – или из Министерства обороны через посредство Лэнгли – с требованием добыть винтовку. Речь шла о новой советской полуавтоматической винтовке Драгунова. Советская военная номенклатура всегда присваивала образцам оружия имена их разработчиков, и поэтому сержант Калашников прославился на весь мир, как до него товарищ Токарев, чей увесистый пистолет оборвал столько жизней в подвалах Лубянки во время Большой Чистки в тридцатые годы. Хотя в мире гигантских ракет с ядерными зарядами, способных уничтожить миллионы людей в течение нескольких минут, это могло показаться абсурдом, но в американской военной культуре все с ума сходили по Драгунову. Само собой разумелось, что тот, кто раздобудет эту винтовку или ее чертежи, стяжает большие лавры. Я претендовал на них, но потерпел неудачу.

Меня обошел Боб Ли Свэггер.

Вот это имя! Его мог бы носить каждый квотербек футбольной команды Университета Миссисипи, каждый пилот-водитель NASCAR, любой начальник полиции маленького городка или военный. И он действительно служил снайпером в Корпусе морской пехоты США и имел опыт разведывательной работы, поскольку впоследствии сотрудничал с одной организацией, носившей название Наблюдательно-исследовательская группа. Его обязанности были сопряжены с большим риском: он сопровождал рейды диверсионных групп южновьетнамской армии, имевшие целью нарушение линий снабжения северян. На его долю выпало много стычек, много стрельбы. На службе в этой организации состоял целый ряд опытных сержантов из всех спецподразделений армии и ВМФ, которые вели свою весьма специфическую войну в горах и болотах на границе между Вьетнамом и Лаосом.

Во время своего третьего рейда в качестве снайпера, в составе группы сотрудников ЦРУ и морских пехотинцев, он и его корректировщик провели удачную операцию в районе военной базы, затерявшейся в джунглях, в результате которой в руки американцев попала первая винтовка Драгунова. Сегодня она хранится в музее ЦРУ, на втором этаже здания в Лэнгли. Прежде чем она была выставлена на всеобщее обозрение, я тщательно изучил ее.

Двадцать лет его жизни после Вьетнама весьма банальны и не представляют никакого интереса. Печально, когда человек, наделенный такими талантами, оказывается обреченным на прозябание, но что тут можно поделать? Неудачи в бизнесе и браке, алкоголизм, нелады с законом, несколько автомобильных аварий, мольбы к Богу, дабы тот стер его с лица земли, поскольку реальность представлялась ему ужасной. Наверное, Бог в тот день был слишком занят, а может быть, приберег его для того, чтобы наказать истинного грешника, каковым являюсь я. Как бы то ни было, бывший снайпер удалился в сельскую глушь, приобрел трейлер и начал новую жизнь. Несмотря на все его подвиги в качестве снайпера, это, по всей вероятности, было самым великим достижением Свэггера. Он стал много читать. Его интересовало, что послужило причиной Вьетнамской войны, причинившей столько страданий и потерь, которая отняла у него сначала первую вьетнамскую жену, а затем корректировщика. Свэггер, я пытался избавить тебя от всего этого. Я знал еще в 1963 году, что это добром не кончится, и твоя история будет написана кровью и болью миллион раз. Убей меня, если сможешь, черт бы тебя подрал, но я совершил преступление века, чтобы спасти тебя. Ты должен испытывать ко мне чувство признательности, нажимая на спусковой крючок, если до этого дойдет.

Живя в Арканзасе в полном одиночестве, если не считать собаку и коллекцию винтовок, Свэггер занялся изучением Вьетнамской войны, затем – истории войн, которая, по сути дела, является историей цивилизации. Он познавал мир, которому служил, но который совсем не знал. Став более зрелым духовно, избавился от юношеской бравады, гордыни и стремления к доминированию. Он перестал говорить и начал слушать. Он постоянно практиковался в стрельбе и еще больше развил свой удивительный талант. Он готовил себя к новой операции. И целью этой операции был я.

В 1993 году мне стукнуло шестьдесят три года. Я был убеленным сединами почтенным старцем, пользовавшимся уважением и любовью представителей младших поколений и непререкаемым авторитетом. Продолжал соблюдать принцип Нового Критицизма и не утратил профессиональных навыков – особенно по части планирования тайных операций и руководства ими. В Управлении меня называли мистер Блэк. На меня имелся большой спрос. Я провел много времени в России. К числу моих заслуг относится обеспечение денежного потока, позволившего Ельцину прийти к власти после ухода Горбачева. Вряд ли он или кто-то из его окружения знал, что они имеют дело с американцем – тем более с сотрудником ЦРУ. Но я также осуществлял руководство проектами и в других частях света.

Так в мою жизнь вошел Сальвадор. Это проклятое богом место напомнило мне Вьетнам, и кухня там не дотягивала до уровня мексиканской, к которой меня приобщил Алик.

Избавлю вас от излишних подробностей и драматических эффектов. Я начал со своей личной истории, хотя мои мемуары относятся к профессиональной деятельности. Однако личное неизбежно переплетается с профессиональным. В 1991 году Пегги умерла после изнурительной полуторамесячной борьбы с раком груди. Невыносимо было видеть, как угасает эта полная сил, умная, красивая женщина, верная, преданная жена, лучшая среди всех ее подруг и знакомых, необыкновенная мать, неиссякаемый источник душевных сил, к которому я постоянно припадал. Мальчики и я находились у ее постели, когда она отошла в мир иной. Ей все же посчастливилось дожить до тех времен, когда ее сыновья получили образование, обзавелись семьями и начали успешную карьеру. Для меня ее смерть стала незаживающей раной. Рассказывая об этом, я просто хочу дать понять, что находился далеко не в лучшей форме во время последующих событий и совершал непростительные ошибки.

Теперь к делу. Может статься, время работает не на нас – благодаря мистеру Свэггеру. Возникла необходимость в устранении человека, и мне в голову пришла идея повторить операцию «Либерти Вэланс». Та же самая схема: подставной снайпер и реальный, баллистическая фальсификация, арест и ликвидация подставного стрелка сразу после операции, остальные участники вне подозрений. В качестве реального стрелка я привлек Лона – выяснилось, что он жаждет приключений, смертельно устав от добровольной «отставки». В качестве Освальда я привлек Свэггера.

Этот последний выбор оказался крайне неудачным.

Свэггер в отличие от бедного глупого Алика сумел скрыться от преследования. Нам было необходимо добраться до него раньше ФБР. Он перехитрил моего лучшего оперативника Шрека и превзошел его по всем статьям. Моя первая ошибка: я не понял, что он слишком хорош для подставного стрелка. До нас со Шреком слишком поздно дошло, что разработанный нами план в отношении Свэггера способствовал не его смерти, а его возрождению. Он вернулся в мир, который покинул, более сильным, смелым, умным и хитрым. Все время, пока мы охотились на него, он охотился на нас.

Наконец мы подготовили засаду, в которую он просто не мог не попасть. Лон вызвался выступить в роли стрелка, и я думаю, наша затея доставляла ему удовольствие. Это было гораздо лучше, чем чахнуть в уединенном поместье в Северной Каролине. За свой героизм, за высокий моральный дух он был вознагражден пулей в голову. Мне следовало бы сожалеть по этому поводу в гораздо большей степени, но с учетом его трагедии он прожил интересную жизнь – благодаря моей назойливости; все-таки лучше умереть так, чем сгнить в инвалидном кресле. Шрек, со своей стороны, был неприятно удивлен, обнаружив, что пуля пробила его бронежилет. Тем не менее ему повезло больше, чем его второму номеру, невысокому, коренастому, склонному к насилию бывшему сержанту по имени Джек Пэйни, который сделал то же самое открытие, но только после того, как Свэггер прострелил ему руку из той же самой винтовки. Свэггер был лучшим среди боевых стрелков, о которых мне когда-либо доводилось слышать.

Но и тогда он преподнес сюрприз. Наша ловушка захлопнулась, и, казалось, теперь Боб непременно будет «висеть» за убийство. Однако он обставил самого Хью Мичума! Он вывел из строя свою винтовку перед тем, как все произошло, и из нее было просто невозможно произвести смертельный выстрел. Насколько мне известно, они все еще ищут человека, который произвел его. Именно в этот момент Хью Мичум решил умереть.



И опять я опускаю завесу тайны между читателем и подробностями. Согласитесь, было бы странно, если бы профессиональный разведчик рассказал в деталях о своей собственной смерти. В конце концов, я был выдающимся специалистом по планированию операций, подделке документов и сокрытию информации и задолго до этого сделал необходимые приготовления. Поспособствовало то, что я жил один, благодаря чему не было никаких проблем с родственниками. Кроме того, согласно правилам, действующим в Управлении, если я прервал свою профессиональную деятельность, то это уже навсегда – назад мне пути нет.

Операция началась в среду, и к пятнице я уже прекратил свое существование. Канул в небытие, не попрощавшись с мальчиками и их детьми. Это до сих пор вызывает у меня душевную боль. Но я знаю, что у них все в порядке, как в финансовом, так и во всех других отношениях. Они усвоили уроки трудолюбия и любви к родине и получают дивиденды от доходов компаний «Кольт», «Винчестер», «Смит-и-Вессон» и других, которые обеспечат им безмятежную жизнь в любых обстоятельствах.

Я ввел определенный компьютерный код, имевший целью уничтожение всех моих файлов в базе данных Управления. Наверное, это перестраховка, поскольку вряд ли кто-то станет копаться в столь отдаленном прошлом, но осторожность никогда не бывает излишней.

Итак, Хью Мичум покинул этот бренный мир. Что касается меня реального, он ушел туда, куда ушел, и стал тем, кем стал. Я процветал, спокойно выуживая деньги из Управления в течение нескольких лет – если старый шпион не позаботится о себе, кто еще позаботится о нем? – и кругленькая сумма на счету в швейцарском банке делала мою жизнь вполне комфортной. Я кое с кем контактировал, кое-что знал, располагал кое-какими документами. Со временем существенно улучшил свое финансовое положение. И стал богат, неприлично богат. Жил в роскоши.

У меня развился вкус к декадансу. Я вновь познакомился с нюансами наслаждения, доставляемого алкоголем. Открыл для себя радости секса с относительно молодыми женщинами, особенно усугубляемые с помощью наркотических средств во всех возможных вариациях. Преуспел в различных манипуляциях в бизнесе, что приносило огромные блага мне и окружающим людям. Я столь самоотверженно сражался за капитализм, что имел полное право пользоваться его плодами. Стал предпринимателем, застройщиком, инвестором.

В итоге я живу в особняке, скрывающемся за десятиметровой стальной стеной, неподалеку от Улисс-Нардин-драйв, в зоне, патрулируемой специальным полицейским подразделением. В теплую погоду сижу на веранде, и все, что открывается взору вплоть до реки, принадлежит мне.

Я в полном порядке. У меня есть любовницы, массажистки, повара, сомелье. Мир был добр ко мне, и это, на мой взгляд, является компенсацией за приложенные мною усилия в крестовом походе за свободу и благополучие народов, который, как мне кажется, несмотря на отдельные неудачи, завершился успехом.

Что могло быть не так?

Ответ на это вопрос пришел однажды ночью, во время глубокого сна, когда я чувствовал себя в полной безопасности. Не знаю, почему, но он выбрал именно этот момент. И хотя нельзя сказать, что после этого моя жизнь изменилась кардинальным образом, я впал в паранойю, от которой так и не избавился. Именно поэтому и предпринял самые изощренные меры защиты.

Пальто. Проклятое пальто.