Тот, кто ловит мотыльков

Медников, надо отдать ему должное, перешел в боевой режим мгновенно.

– Хо-хо! А вы уже, юноша, решили атаковать, а? – Он подмигнул. – Дельно! Оксана не пропала, а предается наслаждениям в райском саду, можете мне поверить. Я ничего не знаю о том, что происходит, но мне известна ее натура. Она уехала с вещами! Сама! Так что же вам еще нужно? Нет, я понимаю, что вам нужно! Отработать гонорар. И это правильно, не подумайте, что я не одобряю! Вполне, вполне. Ваше рвение похвально, юноша. Но, умоляю, не заставляйте меня имитировать тревогу и вливаться во всеобщий психоз. Это пошлость.

– Может, вам и адрес сада известен? – спросил Илюшин, серьезно глядя на него.

– Откуда! Я не из тех, с кем Оксана пустилась бы откровенничать, и слава богу, скажу я вам, слава богу! Женской откровенности с меня хватит, предпочитаю аристократическую сдержанность и высоко ценю умение соблюдать дистанцию.

«Ему тридцать пять. Всего тридцать пять. Откуда эти выражения, эта поза, как у престарелого донжуана? Откуда театрализованная манера речи? Люди в тридцать пять слушают подкасты и на самокатах рассекают по набережным, а у меня тут какой-то бессмысленный и беспощадный косплей Ширвиндта».





9




Обе домработницы, по их словам, в субботу не появлялись в коттедже.

– Я работаю по понедельникам, вторникам и четвергам, а Лада Сергеевна выходит в среду и пятницу. – Инга Смирнова говорила так тихо, что Макару пришлось придвинуть стул к ней ближе, и все равно она время от времени сбивалась на шепот. – Она здесь уже два года, а я только восемь месяцев.

– Получается, уборка проводится каждый день?

Макар пока задавал ничего не значащие вопросы. Девочка стесняется и боится, не понимает, как ей себя вести, за что ее отругает вернувшаяся Баренцева, а за что похвалит. Пытается просчитать, что можно говорить, а о чем лучше умолчать. О чем умалчивать, непременно найдется: помощницы по хозяйству видят многое.

Он успел узнать, что она родом из Ворсмы, в Москве живет всего полтора года. Приехала, потому что в ее городе нет работы.

– Здесь много дел. – Она покраснела и сразу попыталась оправдаться: – Вы только не подумайте, что я жалуюсь. Мне очень повезло, что Оксана Ивановна взяла меня к себе.

– В чем повезло?

– Высокая зарплата. Я живу в Зеленограде, снимаю квартиру с двумя девочками, мне ездить сюда близко. Когда пробок нет, добираюсь за тридцать минут. Для Москвы это вообще ни о чем. И никто на тебя не кричит. На меня за восемь месяцев ни разу голоса не повысили. Жанна Ивановна очень добрая, денег подбрасывает иногда, просто так, как бы тайком от сестры, но, кажется, Оксана Ивановна об этом знает. Лев Леонидович всегда здоровается, спрашивает, как дела. Я поначалу ошибалась, путалась от растерянности: начну протирать пыль в его комнате, переставлю всех солдатиков с полок на стол, а потом забываю, где кто стоял. Лев Леонидович любит, чтобы все было на своих местах. В самый первый раз я вообще их всех перемешала. Он меня отыскал и говорит: «Инга, пойдем, я тебе кое-что объясню». А сам смеется. И правда объяснил. Солдатики из разных полков, у них разные мундиры, они должны держаться друг друга. Так объяснял, как будто я совсем тупенькая. – Она вдруг широко улыбнулась. – Нет, я не в обиде, наоборот!

– Все, что вы расскажете мне о семье ваших нанимателей, останется между нами, – предупредил Макар.

Она ему не поверила, конечно.

– Какие отношения у Оксаны Ивановны с мужем?

Девушка задумалась.

– Юрий Алексеевич постоянно возится с Леночкой, когда она дома, а не в садике. Она хорошая девочка, но иногда начинает так капризничать, что не уймешь. Захочет что-нибудь и, пока не получит, не успокоится. Моя мама говорит, что это кризис пяти лет. Два раза в неделю он уезжает играть в гольф.

При слове «гольф» Илюшин напрягся. Где гольф, там клюшки – подходящее орудие для убийства. Клюшкой можно размозжить голову человеку с одного удара. «Странно, что сумка с клюшками нигде не попалась мне на глаза, а ведь я осмотрел все».

– Раньше Юрий Алексеевич посещал спортивный зал, «Вордкласс», кажется, но в последнее время перестал. Он потянул коленку… или сухожилие? Я не знаю точно. Иногда мы с ним играем в настольный теннис, на заднем дворе есть стол, пятнадцать минут мы гоняем шарик, а потом он каждый раз извиняется, что отнял у меня время. Мне-то в радость! – Она пожала плечами. – Я играла в школе, ходила в секцию настольного тенниса, а тут бесплатно, да на свежем воздухе… Юрий Алексеевич твердит, что не хочет быть эксплуататором. Он учит Леночку, но она маленькая, пока плохо играет, конечно, ему неинтересно. Когда дома, он обычно с книжкой сидит. Читает много.

– А вот это забавно, – сказал Макар, и девушка взглянула на него с недоумением. – Вы сейчас говорили пять минут, и ни одно ваше предложение не являлось ответом на мой вопрос. Из чего я делаю вывод, что отношения у Баренцевой с мужем из рук вон плохи. А вы выгораживаете симпатичного вам человека, опасаясь, что его обвинят в исчезновении жены.

Она молчала, и Макар понял, что больше от нее ничего не добьется.

– Кто ваши родители? – спросил он.

Удивляясь, она взглядывала неуверенно сквозь густые ресницы, будто прикрываясь веером, и тотчас опускала глаза. «До странности застенчивая девушка, и очень крепко чем-то испуганная». Он чувствовал, что дело не в его вопросах.

– Мамочка – терапевт в поликлинике, а папа – учитель в средней школе. Он предметник, географ. У меня есть сестра, она закончит педагогический и вернется в Ворсму, наверное. Тоже будет работать в школе, вместе с папой.

Инга не возмущалась интересом частного детектива к ее родным, не заявляла, что ее жизнь и семейные связи никак не относятся к исчезновению Баренцевой. Нет, о семье она говорила с удовольствием. Однако страх, плотно спрятанный за маской стеснительности, не только не исчез, но даже обострился, словно Илюшин улавливал вибрации ужаса от птицы, сидевшей на гнезде и прикрывавшей крыльями птенцов, и при каждом шаге, приближавшем его к гнезду, эти вибрации усиливались.

Макар не мог понять, с чем имеет дело. В нем включился инстинкт прирожденного сыщика, заставлявший его при одном намеке на тайну вскидываться, подобно таксе, учуявшей лису. Он послал несколько пробных мячей, внимательно наблюдая за лицом девушки, вслушиваясь не в слова, а в изменения оттенков голоса. Отец? Мать? Сестра? Где-то здесь сидит заноза, заставляющая ее сжиматься от боли? Семейное насилие? Инцест? Расспрашивая об отце, он весь подобрался. Однако ничего в ее ответах не подтверждало его предположений. Она улыбалась, говоря об отце и матери, рассказала, что по праздникам то они посылают ей деньги, то она им, и все считают, что должны поддерживать друг друга, хотя ни один не признается, что ему приходится затягивать потуже пояс.

Складывалось впечатление, что у нее крепкая, любящая семья.

Он спросил про ее парня. Инга и к этому его вопросу отнеслась как к вполне естественному. Нет, у нее нет парня. Оксана Ивановна тоже спрашивала об этом, а как же, обязательно должна была спросить, вдруг она встречается с каким-нибудь уголовником, а ведь у нее ключи от всех коттеджей!

Загадка.





10





Лада Сергеевна Толобаева, сорок два года, домработница, работает у Баренцевой больше двух лет.

По ее словам, в субботу отвозила неходячую мать в больницу. Живет в Зеленограде с матерью и бывшим мужем в одной квартире; двое сыновей-студентов учатся в Минске. Муж в субботу был дома.

– Не знаю, где Оксана Ивановна, – буркнула Лада. – Уехала, должно быть.

– Куда уехала? – ласково спросил Макар.

– Куда-то, должно быть.

Она смотрела на него с предубеждением, но без всякого испуга. «А вот здесь пригодился бы Серега, – подумал Макар. – Мне она не доверяет. С ним ей было бы проще». Замкнутое, враждебное лицо, четко очерченные скулы и тяжелый подбородок, красноватая кожа в лопнувших сосудах. Эта женщина много и тяжело жила, много и тяжело работала. «Живет с бывшим мужем в одной квартире».

– А почему вы, Лада Сергеевна, отправили сыновей учиться в Минск? – неожиданно спросил Макар. Неожиданно даже для себя самого: он до последней секунды прикидывал, с какой стороны к ней подойти, и вопрос сам сорвался с языка прежде, чем он успел что-то придумать.

– А что такое? – Она вздрогнула и уставилась на него с тяжелым подозрением. «Тебе-то что до моих детей?»

Илюшин принял решение.

– Смотрите, Лада Сергеевна, как мы с вами поступим. Я объясню, почему ваши сыновья учатся в Минске. А вы определитесь, будете со мной говорить начистоту или нет.

– А какая тут связь? – хмуро спросила она.

– Вы сейчас видите перед собой мальчишку, выскочку. – Она пыталась возражать, но Илюшин не дал ей продолжить. – Моим способностям вы не доверяете ни на грош и не хотите на меня тратить ни время, ни силы. Вы очень устали, я вижу. Учтите: я еще ничего не успел о вас выяснить, кроме того, что вы сами мне сказали.

Ее глаза неотрывно следили за ним.

– Так вот, сыновья в Минске. Странно, что не в Москве! Образовательных учреждений здесь пруд пруди, зачем потребовалось отсылать детей в Белоруссию? Вариантов два. Первый: в Минске оба получают редкую специальность, которую нельзя получить у нас. Или можно, но они не смогли поступить. В это объяснение я не верю.

– А второй вариант какой же? – не выдержала она.

– Вы в разводе с мужем, при этом продолжаете жить с ним в одной квартире. Отношения у вас с ним плохие…

– Это ты с чего взял? – перебила она.

– Я знаю, что такое перевозить неходячего пациента, – сказал Макар. – И что такое дожидаться в больнице его оформления – не час, не два и даже не три. Это тяжело. Вы были одна, Лада Сергеевна. Ваш муж ничем вам не помог. Муж, который в одной квартире с вашей мамой прожил Бог знает сколько лет.

Толобаева хотела что-то сказать, но сдержалась, только мяла красные руки, точно ком теста.

– Взрослый мужчина, у которого нет никаких дел, который проводит субботу дома, – и не помогает бывшей жене с престарелой матерью, – неторопливо сказал Макар. – Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, по-моему, он у вас большой паршивец. Вы не можете продать и поделить квартиру, потому что даже если разменять вашу мизерную двушку, вам не хватит денег, чтобы купить себе жилье. И муж саботирует все ваши попытки по размену. И еще он вас бьет. Пьет наверняка – и бьет. У вас характерный жест: вы рукава свитера постоянно натягиваете на запястья. Не знаю, есть ли на них сейчас синяки, но они точно там были. Это привычное для вас движение. Вы отослали детей, чтобы ваши взрослеющие мальчишки не прибили ненароком собственного папашу, которого они ненавидят. Жадного, дрянного, бессовестного папашу. Не представляю, какой лапши на уши вы им навешали от страха за них, но вам удалось их уговорить. Одной вам с ним легче справиться, правда?

Она окаменела, не сводя с него глаз. Потом кивнула.

– Когда ему не приходится постоянно доказывать, кто тут главный вожак, он даже бывает похож на человека. – В сипловатом голосе проскользнула насмешливая нотка. – Не на мужчину, нет. На человека. Я и тому рада! А рядом с Колькой и Митей он как стареющий волк, возле которого прыгают подрастающие волчата. И ему нужно то и дело прикусывать их за шкирку, чтобы не забывались.

– Тоже мне, нашли волка!

– Твоя правда. – Она вдруг улыбнулась. – Шакал он. Бывают шакалы-кровопийцы, как считаешь?

– Я, Лада Сергеевна, считаю, что если ваш благоверный снова начнет рукоприкладствовать, на него нужно написать заявление. Иначе все закончится тем, что не ваши мальчишки, а вы сами попытаетесь его убить, и тогда вас посадят, а он останется в квартире с вашей матерью. Как вы считаете, много времени ему понадобится, чтобы сжить ее со свету?

Толобаева побледнела, не переставая улыбаться, и лицо ее застыло, превратившись в маску. Илюшин быстро встал, налил воды, вернулся и приблизил чашку к ее губам.

– Пейте сейчас же!

Она вздрогнула и начала пить – жадно, давясь, расплескивая воду и кашляя. Илюшин принес бумажные салфетки, заставил ее промокнуть одежду.

– Ты бес… – выдавила она, когда смогла перевести дыхание.

– Я частный сыщик, – жестко сказал Илюшин. – И очень хороший. Мне нужно найти Баренцеву, и я ее найду. Для этого мне понадобится помощь всех, кто живет в доме, и ваша в том числе. А вы мне козью морду строите…

Она отчаянно замахала на него руками:

– Все, все, пристыдил! Хватит уж! Что тебе рассказать?

– Что за семья у Баренцевых?

Она вылила остатки из чашки в ладонь, промокнула взмокший лоб.

– Семья как семья. Я особо описывать людей не умею. Оксана Ивановна со мной всегда очень добрая, грех жаловаться! Я за ее здоровье свечки в церкви ставлю. Рублем не обижает. Требовательная очень, это есть. Ну, так и я работы не боюсь.

– Какие у нее отношения с мужем?