Тоннель

— Э, как же это… «мускат»?

Больше про этикетку он ничего не смог сообщить. Ни виноградник, ни само вино были ему незнакомы. Он даже не мог припомнить, чтобы в этом городке когда-нибудь производили вино или кто-либо вообще жил на этой усадьбе. Ребенком он много носился по округе и рыл окопы в заброшенных садах, как делали все мальчишки его возраста, которые родились слишком поздно, чтобы стать партизанами, крался по следу волков-оборотней и представлял, как еще прячутся по углам недобитые фашисты.

— Помните? — крикнул он в сторону столиков и добавил что-то по-чешски. Один из мужчин взметнул сжатый кулак в воздух — бум-бум, — и следом громогласный смех потряс стены заведения.

— Мой дедушка перебрался в эти края в сороковые годы и тогда же приобрел эту гостиницу, — поведал мне Либор, — но, пожалуй, он не слишком хорошо разбирался в винах.

Я потонула в шуме голосов и не заметила, как в самый разгар веселья появилась она, та самая англичанка. Не знаю, сколько времени она простояла за спиной, всего в паре шагов от меня, прежде чем я обернулась к мужчинам, чтобы присоединиться к их смеху.

Ее зонт оказался куда более высокого качества, чем мой; когда она его сложила, вода быстро стекла с него, оставив после себя лишь маленькую лужицу, которая быстро впиталась в темные, почти черные доски пола. Сама же женщина выглядела абсолютно сухой.

— Я должна попросить прощения, — обратилась она ко мне. — На днях я была не слишком-то любезна.

— Ничего страшного, — откликнулась я. — Я об этом даже не думала.

— Должно быть, это от жары, я с трудом ее переношу. Вы не будете против, если я присяду? — Женщина сдержанно оглядела помещение. — Кажется, мы здесь единственные дамы.

— Нет, а впрочем, вы правы. В самом деле единственные. — Я вытянула для нее из-под стойки барный стул. — Я только хотела переждать дождь, а он все никак не заканчивается.

Сдержанность. Все ее движения, ее внешность как нельзя лучше подходили под это слово. То, как она беззвучно подвинула к себе барный стул и поставила на пол портфель из черной кожи, едва уловимым жестом приняла бокал вина той же марки, что и я.

Сдержанная улыбка на губах, когда она пригубила вино.

— Гм, а ничего так, да?

Внезапно между нами возникло нечто вроде взаимопонимания. Я взяла себе еще бокал.

Ее звали Анна Джонс.

Я тоже представилась.

— Соня, — повторила она мое имя, — а как произносится ваша фамилия, с этими вашими точечками над гласными — Аастром?

— Острём, это исконно шведское, такого больше нет нигде в мире.

Она три раза повторила мою фамилию, и на третий раз у нее вышло почти безупречно. Мне понравилось, что она придает значение таким вещам. Мы поговорили немного о дожде и жаре, после чего она сообщила, что номера в гостинице оказались куда лучше, чем можно было ожидать. На самом деле она забронировала номер в «Гранд Отеле» на площади. Но как выяснилось, там сейчас ремонт.

— Правда, я не видела, чтобы там шли какие-то работы. — Ее акцент напомнил мне «Аббатство Даунтон»[4], английские замки и фамильные поместья.

— А вы здесь по делам? — спросила я. — Бизнес?

Теперь, когда она находилась от меня так близко, я сумела разглядеть седые волоски и крохотные морщинки у глаз — она была старше меня на несколько лет.

— Езжу по стране и посещаю те места, в которых раньше мне бывать не доводилось, потому что не было времени.

Анна Джонс задумчиво покрутила бокал в пальцах и принялась пить вино. Глотками крохотными, едва заметными. Чувствовалось, что дальнейшие расспросы могут показаться ей назойливыми.

— Мой супруг, — проговорила она наконец, — точнее, мой бывший супруг, носится со своими художественными амбициями и верит, что однажды станет великим фотографом. Обожает дорогие фотоаппараты и души не чает в больших объективах.

Она сдержанным жестом показала, насколько больших, и мы рассмеялись.

— Он трудится в филиале одного из крупнейших лондонских банков, так что путь к мечте предстоит ему неблизкий, я бы сказала, но как-то раз после большого количества выпитого вина ему стукнуло в голову написать книгу в соавторстве со своим приятелем, который тоже мечтает вырваться из круговерти делового Лондона и стать писателем. «В заднице Европы» — так они решили озаглавить свою книгу.

Я рассмеялась, пожалуй, чересчур громко — выпитое вино уже давало о себе знать. Анна Джонс, напротив, по-прежнему сидела с первым бокалом.

— Они вознамерились отыскать в Европе самые мрачные места, — продолжала она, — самые унылые города, самые некрасивые и невыразительные ландшафты, чтобы составить свой туристический путеводитель, непохожий ни на какие другие. Книга обещает стать бестселлером, потому что люди уже устали от величественных зданий и идиллических пейзажей, всего того, что уже наскучило фотографировать — кому захочется в сотый раз смотреть на мосты Венеции или собор Саграда Фамилия.

Она замолчала и поглядела в окно, где дождь уже слегка угомонился и можно было различить дома на противоположной стороне улицы.

Мужчины закончили играть в карты, на столах остались стоять пустые пивные кружки, и лишь один из посетителей все еще сидел, склонившись над газетой.

— Что скажете, это место подошло бы?

— Нет, — ответила я.

Она улыбнулась. Уголки ее губ едва дрогнули, но все-таки это была улыбка.

— По-моему, здесь красиво, — сказала я, старательно пытаясь подобрать слова для того, что я чувствовала. Дело было не только в цветущем поле, горах и реке, было что-то еще в этих заброшенных домах. Красота, видевшаяся мне в их упадке и будившая мое воображение. Наверное, это было связано с тем, где я выросла, я могла бы много чего порассказать ее бывшему супругу о шведском помешательстве сносить все и вся в шестидесятые годы, о квадратных площадях и под стать им универмагах «Домус».

Анна Джонс тихонько засмеялась:

— Это место ничуть не хуже того, где я родилась.


Оказалось, что родом она вовсе не из Лондона, а из Германии, выросла на востоке страны, неподалеку от польской границы, в краю, где добывали бурый уголь. Ни о чем не подозревающие долины, так назывались в то время такие вот края, хотя сама она не знала об этом, пока росла там. Тамошние жители не знали ничего о том, что происходило в мире, потому что так далеко на востоке западногерманское телевидение не ловило, и она не осознавала, насколько несведущими они были, пока не перебралась в Берлин. В тот вечер, когда пала Берлинская стена, она сидела в комнате студенческого общежития и учила право. Лишь ближе к ночи она вышла перекусить. Одинокий бармен в зале спросил ее, что она здесь делает, ведь все остальные уже смылись на запад.

— По вам не скажешь, что вы немка, — заметила я. — Один ваш акцент чего стоит. Я думала, вы родом из Англии.

— Порой я сама начинаю верить в это.

Между нами явно наблюдалось определенное сходство. Мы обе оставили что-то позади, оказались на перепутье. Мои мысли были довольно бессвязными.

— Пожалуй, мне не мешало бы чего-нибудь перекусить, — сказала я.

— Ох, простите, я не должна была вас задерживать.

— Нет-нет, что вы! Мне было очень приятно.

Я отправила Даниелю сообщение, в котором, сославшись на дождь, сообщила, что буду поздно. После чего заказала салат «Цезарь». Анна Джонс взяла себе чашку чая.

— Как видите, я стала конченой британкой.

— А винодельня — это интересно, — добавила она. — Простите, просто я слышала, как вы говорили о сортах винограда, когда вошла… Почему именно здесь?

Я рассказала об объявлении о продаже, о желании прожить остаток жизни как-то иначе, уехать, чтобы остаться.

О тяге к земле, к природе, к которой, однако, примешивалась некоторая доля страха и непонимания того, по каким законам вертится этот мир. Она внимательно слушала, но вопросов не задавала. Я даже рассказала немного о своем муже. Что ему это нужно, перемены и все такое, сама возможность бросить вызов судьбе.

— А вам, вам это тоже нужно?

Нужно ли это мне?

— Это словно очутиться в начале сна, — проговорила я. — Словно все вокруг не совсем настоящее.

Когда я принялась дальше расспрашивать ее о прошлом, Анна Джонс отвечала вежливо и отстраненно, словно речь шла о другом человеке. Со своим мужем-англичанином она познакомилась в Берлине, когда рухнула Берлинская стена и Германия объединилась. Со временем у них родилось двое ребятишек. Дом в северной части Лондона, работа в компании, специализирующейся на европейском коммерческом праве.

— Так кто я? Немка, британка, европейка? Страны, в которой я выросла, больше нет. Скоро между нами вообще не останется никаких границ. Головной офис моей компании собирается переехать из Лондона во Франкфурт, мои сыновья уже совсем взрослые. Однажды — это случилось как раз накануне референдума по поводу выхода Великобритании из ЕС — я столкнулась в мастерской сапожника с моей соседкой, и она сказала мне, что им очень не хотелось бы расставаться с такой, как я, my dear mrs Jones, которая усердно трудится, привыкла к жизни в Англии и которую они так хорошо знают, но теперь, когда я больше не mrs Jones, когда моя работа на грани потери и сама я переезжаю жить в квартал, где меня никто не знает, кто же я теперь?

И Анна Джонс тихо повторила, словно про себя: Was bin ich? Это была единственная фраза на немецком, которую я от нее услышала.





* * *


— И что ты тогда сказала?

— О чем?

Вернувшись домой как раз перед наступлением сумерек, я застала Даниеля облаченным в спортивный костюм. Мы столкнулись в прихожей у входа на кухню. Я рассказала ему о своей новой знакомой и о том, почему меня не было так долго, что даже продуктовый магазин успел закрыться.

— Ты действительно собрался на пробежку? — спросила я. — В лесу должно быть очень сыро.

— Земля уже впитала в себя большую часть влаги.

— Я просто сказала ей, что мы решили изменить нашу жизнь, что для этого пришло время.

— Хорошо. — Он присел и принялся завязывать шнурки на кроссовках. — Кстати, я отполировал пол в зале.

— Что, весь?

— Ага.

Я почувствовала в его голосе скрытую обиду — еще бы, он ползал на коленях в пыли и опилках, пока я попивала вино. Я погладила его по руке.

— Про тебя я ей ничего не говорила.

— Врешь. — Он надел налобный фонарик — на лесных тропинках скоро станет совсем темно. До ближайшего фонарного столба, торчавшего в том месте, где у моста грунтовая дорога переходила в шоссе, было не меньше полукилометра.

— Раз уж ты начала заводить себе подруг в городе, то я хотел бы знать, что обо мне думают люди.

— Да никакая она мне не подруга. Человек просто оказался здесь проездом. Ну, посидели немного в баре, чтобы переждать дождь.

С дождем-то я действительно не могла ничего поделать.

— Да нет, это здорово, что ты общаешься с людьми. — Даниель застегнул на запястье футляр с мобильным телефоном. Налобный фонарь, словно третий глаз, вспыхнул и загорелся зловещим белым светом. — Только для меня важно, чтобы я сам создавал о себе первое впечатление.