Тоннель
Часть 39 из 44 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Либор был единственным, кто знал, куда я направилась. А еще он знал, как уметь выжить и содержать гостиницу в любые времена. Держать глаза и уши открытыми, но ничего не слышать и не видеть. Все сходится. Мужчина в баре отеля «У озера», который так жаждал угостить меня пивом и которого, как мне показалось, я узнала на вокзале в Дрездене. К тому времени Антон Адамек уже выяснил, где я нахожусь, и отправил за мной человека, чтобы тот держал меня под наблюдением. Так что это вовсе не было игрой воображения, за мной действительно следили. Понимание этого факта разозлило меня куда больше, чем страх.
— Тогда какого черта вы позволили полиции обвинить Даниеля в том, чего он не совершал?
Антон Адамек помахал рукой потолку, словно здороваясь с миром наверху:
— Как вы думаете, чем живет здешний народ?
— Сказать по правде, не знаю.
— Промышленности почти никакой, шахты закрываются или продаются за рубеж. То, что прежде имело под собой твердую почву, нынче зависит от капризов туристов и произвола инвесторов.
Удар металла о металл. Звук будничного позвякивания ключей нарастал в подземной пустоте, где больше не было никаких других звуков. Ритм за неимением такта, песня, словно я полностью была в его руках. Поодаль, в другом конце помещения, я увидела полоску света из отверстия высоко наверху, куда поднимался дым от наших с Мартой косячков. До улицы метров тридцать или даже больше, да и то, возможно, там ни души.
— Никому не надо, чтобы сюда приезжали юристы из Лондона и начинали ворошить старье, угрожая всем судами. Подобные экземпляры заостряют внимание на том, на чем заострять не следует, разжигают застарелую ненависть. Я обязан был доложить, если эта женщина вдруг займется тем, что может иметь последствия.
— Последствия… — повторила я и напряглась всем телом, — чтобы потом прикончить ее и свалить всю вину на моего мужа.
После чего я прицелилась и пнула прямо перед собой, целясь ему в промежность. Антон Адамек застонал и выругался. Краем глаза я заметила, как под ним покачнулся стул, когда я рванула к отверстию, вопя что есть мочи. Возможно, каменный водосток усиливал мой крик, а может, наоборот, приглушал, не давая выбраться наружу.
Считаные секунды, после чего он оказался рядом. Одна рука схватила меня за горло, вторая зажала нос и рот.
— Успокойся, — прошипел он, пока я пыталась высвободиться и ухватить ртом воздух. — Моя работа — подчищать следы. Я ее не убивал.
Он слегка ослабил хватку, буквально на миллиметр, чтобы я только смогла вздохнуть, но по-прежнему держал меня крепко.
— Ты заткнешься, если я уберу руку?
Я кое-как кивнула. Если он хочет убить меня, то тогда почему до сих пор этого не сделал? Я сползла на пол, прислонилась спиной к стене и обхватила себя руками, пытаясь согреться.
Сидела и, не глядя на него, слушала его голос:
— Анна Джонс вышла из гостиницы посреди ночи, когда на улицах не было ни души. Мне приходилось держаться за ней на расстоянии, чтобы она меня не обнаружила, и я потерял ее из виду. Когда я понял, куда она направилась, он уже был там.
Правда ли это или всего лишь очередная версия случившегося? Я не знала.
Но вероятность такая была.
Он услышал крик и бегом преодолел последние метры, но было уже поздно. Анна Джонс упала на землю за мгновение до того, как Антон Адамек оказался на месте и сумел вырвать мотыгу из рук садовника.
Ян Кахуда действительно проснулся той ночью и пошел в туалет. Увидел в окно, как кто-то возится на другом берегу реки, словно собирается копать.
— Насколько я понял из его растерянного лепета, он бросился туда, чтобы прогнать незнакомца и помешать ему. Он не знал, кем она была. Вспыхнула ссора.
Когда ему удалось ухватиться за черенок мотыги, он размахнулся ей. Осознанно или нет, в гневе или в целях самозащиты. Сложно сказать. Старик бормотал что-то бессвязное, что он поклялся защищать, речь шла и о нем самом, и о его отце. Говорил, что нельзя, чтобы все вышло наружу. Что то, что было забыто, после стольких лет должно и дальше оставаться забытым.
— Потом он опустился на землю и заплакал, говоря, что должен сдаться и понести наказание, сказал, что все это должно было когда-то закончиться.
— Почему же нельзя было просто позволить ему сделать это? — устало спросила я.
— Начался бы судебный процесс. Житель чешского городка лишил жизни потомка судетских немцев, да еще поблизости от того места, где… произошли другие события. Он мог плюнуть на все и проговориться, явиться на заседание нетрезвым, напрочь позабыв, о чем ему следует молчать. Ян Кахуда мог стать настоящей катастрофой в зале суда.
— Полиция знает об этом?
— Я видел, как старик вернулся домой. Мотыгу я брал в перчатках. То, что ваш муж был дома, оказалось непредвиденным обстоятельством.
— Но вы позволили им арестовать его, — медленно проговорила я. — И не один раз, а целых два.
— Полиция только делала свою работу. В первый раз судья не согласился с мотивом убийства. Ваш муж получил возможность указать на кого-то другого. Кто мешал ему воспользоваться своим шансом?
— Но ведь эти другие тоже были невиновны.
— Суд не был бы к ним суров. Самозащита и все такое, что-нибудь да придумали. Выкрутились бы.
— Выходит, вместо того чтобы понести наказание, Ян Кахуда должен был лжесвидетельствовать. Тогда его свидетельские показания неожиданно пригодились бы в зале суда.
— Мы бы не пустили его туда. Все показания были записаны, он должен был сказаться больным и не явиться на заседание.
— Или мертвым?
— Полиция нашла упаковку от таблеток. Ян Кахуда покончил с собой.
— И напоследок написал письмо?
Мне было некуда деться от его взгляда, он словно вцепился в меня намертво. Лампу Адамек оставил в стороне у лестницы. До нас доходила только полоска грязно-серого дневного света. При таком освещении я ничего не могла прочесть на его лице.
— Я показал тебе письмо по одной-единственной причине, — медленно проговорил он. — Если кто-нибудь снова начнет тебя спрашивать, ты сможешь вспомнить, как оно выглядело.
— Зачем это?
— Потому что ты видела его.
— Ты имеешь в виду, что я должна сказать, что оно лежало на ночном столике?
— Да, и тогда все закончится трагической случайностью, произошедшей по вине одного старого, признавшегося в убийстве алкаша, который искренне полагал, что видит перед собой вора.
Не знаю, откуда вырвался наружу мой смех.
— Ты действительно хорошо потрудился, — сказала я. — Кто тебе за все это платит? Полиция? Или кто-нибудь из жилищной конторы?
Антон Адамек не ответил. Меня вдруг осенило, что в ратуше знали о протестах Анны Джонс, в самых укромных кулуарах, верховная власть в лице бургомистра города, который до сих пор не подписал ни одной нашей сомнительной бумажонки.
Так вот почему сделка заключалась в такой спешке и почему цена на усадьбу была такой низкой.
— В этом городе есть люди, которые уже слишком стары для потрясений, — сказал Адамек, — а еще их дети и внуки, которым предстоит жить здесь. Ты не здешняя, и поэтому тебе никогда не понять. Никто не захочет видеть здесь стада делегатов из ЕС и оравы зарубежных репортеров, которые с радостью разворошат то, чему лучше всего оставаться забытым.
— Но ведь уже все равно никого и ни за что не смогут осудить.
— По-твоему, для этого нужен суд? Теперь?
Я поглядела наверх, на крохотный проблеск дневного света. По ту сторону не было ни теней, ни малейшего движения, никто не пытался заглянуть вниз, предложить помощь, никого не интересовало, откуда шел крик. Я даже не имела ни малейшего понятия о том, куда выходит это отверстие. Вдруг позади мусорного бака?
— Возвращайся обратно в свою усадьбу, — сказал Адамек. — Заботься о своем муже, вместе обустраивайте дом. Вас не должно волновать, что тут было раньше. Выращивайте розы, собирайте виноград. Это все.
— А если я не послушаюсь?
— Тогда это письмо может исчезнуть. Смерть Яна Кахуды станет трагической смертью от алкоголя и депрессии, но его свидетельские показания против твоего мужа останутся. А Анна Джонс была права в одном, у вас на руках действительно нет настоящих доказательств владения усадьбой. Если сделка покажется вам незаконной, ты, конечно, можешь начать судебный процесс, но на это понадобится лет десять или двадцать. Когда все закончится, ты уже состаришься.
Он протянул руку и легонько коснулся пряди моих волос. Жест осторожный, почти нежный.
— И еще мне интересно, что подумает твой муж, когда узнает, что его обожаемая жена провела ту ночь с другим.
* * *
Когда я выбралась из подвала, то увидела, что низенькая деревянная дверца распахнута настежь. Я медленно шла через книжное хранилище, прислушиваясь, не остался ли он в помещении.
Было тихо.
Антон Адамек попросил меня немного подождать (снова эта его улыбка) — якобы получится не очень хорошо, если люди увидят нас выходящими вместе.
Ключи торчали в двери. Он оставил ее незапертой и исчез в тех темных мирах, откуда явился.
Я набрала номер Марты. Где-то в глубине книжного магазина запел телефон. Ее мобильный лежал на столе в подсобке. Дверь, ведущая на верхний этаж, была приоткрыта.
Лестничная клетка была обшарпанной, но величественной, с выцветшей и побледневшей от времени росписью на потолке. Убогий свет от единственной лампочки накаливания. Я три раза позвонила в ее дверь. Потом взялась за дверную ручку — не заперто.
В кухне на полу валялся разбитый бокал, осколки тарелки разлетелись во все стороны до самой прихожей.
Марта сидела на полу в спальне. Вокруг нее валялось разбросанное постельное белье. На ковре рядом расплывалось пятно крови.
— О, боже, — простонала я и, разорвав простыню, замотала ее окровавленную руку. Облегчение от того, что с ней не случилось чего похуже, было огромным, но одновременно с этим я жутко разозлилась. Пусть даже моя злость была несправедливой. Но она дала ему ключи, сказала ему, где я нахожусь. Она ушла и бросила меня там совсем одну.
— Рада видеть, что с вами все в порядке, — сказала Марта. — Не стану просить у вас прощения. Я его не заслужила.
— Это Антон Адамек сотворил с вами такое?
— Не совсем. — Марта размотала лоскут ткани и оглядела рану. — Пожалуй, скорее бокал, который он выпил, когда я пригласила его вчера к себе в гости.
— У вас с ним отношения?
Она засмеялась:
— Не подумайте лишнего. Он помог мне с машиной, когда у меня заглох мотор, слово за слово… Не понимаю, как я не разглядела в нем этого. — Она ухватилась за угол простыни и отбросила ее в сторону.