Тьма между нами
Часть 10 из 46 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Разговор об этом мерзавце Хантере вывел меня из себя, и теперь я лежу в темноте и не могу уснуть. Перебираю складки на одеяле и вспоминаю издевательский смех, которым он встретил мою самоотверженную попытку втолковать ему, что к чему.
Известие о его смерти застало меня врасплох. Я не мстительный человек, но, надеюсь, она была долгой и мучительной. Какое облегчение — знать, что он наконец покинул землю, освободив нас от своего отравляющего присутствия! Больше он не причинит зла Нине. Никогда. Надеюсь, она избавится от воспоминаний о нем и вернется к нормальной жизни из того ада, который сама себе создала. Если, конечно, можно назвать нормальной жизнь, когда держишь родную мать на цепи, как циркового медведя.
Рассказывая мне сегодня о судьбе этого проходимца, Нина сверлила меня взглядом, стараясь разглядеть за тем нелепым спектаклем, который мне пришлось разыграть, как много я о нем помню.
К сожалению, я помню все. Сколько бы лет ни прошло с тех пор, память об этом ублюдке не увядает. Как ни странно, из нее практически стерлось его лицо. Но это мелочи, потому что я два десятилетия следила за его жалкой жизнью. Три недели подряд я приходила в Королевский суд, садилась на последний ряд галереи для публики и слушала его обвинителей, надеясь, что он не узнает меня в парике и с ярким макияжем. Если его взгляд, изучавший зрителей, и задерживался на мне, то не дольше, чем на других.
Несмотря на суровость обвинений, Хантер сохранял омерзительное высокомерие, которое выводило меня из себя при нашей стычке более года назад. Когда присяжные признали его виновным в убийстве, я еле сдержалась, чтобы не захлопать им. По моим щекам бежали слезы ликования. Наконец-то Нина в безопасности.
Когда Хантера вели в фургон, чтобы отправить в тюрьму в Дареме, фанаты и родственники протестовали против вынесенного приговора, а семья жертвы оплакивала погибшую сестру и дочь. Я чувствовала их боль. Он точно так же пытался отобрать у меня Нину, однако я вырвала ее из когтей хищника. Тем не менее, моя победа повлекла за собой чувство вины, мучающее меня уже двадцать три года.
Почему же я не могу вспомнить его лицо? Этот досадный пробел не дает мне покоя. Включаю светильник, делаю глубокий вдох и достаю из-под кровати шкатулку. Там точно есть то, что мне нужно: заметила, когда открывала в прошлый раз. Тогда мне не хотелось бередить прошлое; теперь время пришло. На выцветшем флаере Хантер стоит на сцене вместе со своей группой. Судя по дате, это одно из последних выступлений. Бледное лицо с тонкими алыми губами и пронзительным взглядом серых глаз тянет за собой цепочку тяжелых воспоминаний о том периоде, когда наши пути пересекались.
После приговора я следила за всеми апелляциями, которые подавали его адвокаты, и каждый раз с облегчением выдыхала, когда суд давал им от ворот поворот. Но узнав, что он отказался признать вину даже ради условно-досрочного, я немало удивилась. Остался верен себе, хотя на кону была свобода. Похоже, у этого слизня все же был хребет. Он умер в заключении; видимо, и мне уготована та же судьба. Такова горькая ирония: мы оба понесли наказание за одно и то же преступление — любовь к Нине.
Суд над Хантером проходил как раз в то время, когда она только начинала свой обратный путь ко мне. Я заботилась о ней и оберегала от любых травмирующих ситуаций почти два года, однако в конце концов она узнала правду. Помню наш тогдашний разговор.
— Почему ты не сказала о том, что случилось с Джоном Хантером? — осторожно спросила Нина за ужином, словно сомневалась, стоит ли вообще упоминать это имя.
— Потому что теперь он — часть твоего прошлого. Я не хотела тебя расстраивать.
Сделав над собой усилие, Нина заглянула мне в глаза.
— Я прочитала, в чем его обвиняют. Не могу поверить. Он не был жестоким и не мог так поступить.
— Порой мы думаем, что знаем человека, а на деле…
— Но я действительно знала Джона!
— Я тоже думала, что знаю твоего отца.
— Джон не мог убить.
Разговор начал мне надоедать. Я отложила столовые приборы.
— Полиция и присяжные с этим несогласны. К тому же, насколько я понимаю, Хантер крутил со многими. Я не виню этих бедняжек; я сама была бы на седьмом небе, если б на меня обратил внимание такой популярный певец. Но он жил со своей девушкой, а остальных просто обманывал. Пользовался ими.
Нина открыла рот, словно хотела возразить, однако передумала. Теперь она вообще во всем сомневалась. Последние несколько месяцев оставили в ее сознании глубокие шрамы — с такими сложно доверять собственным суждениям. А это значило, что я хорошо справилась со своей задачей…
Закрываю шкатулку и убираю ее под кровать. На сегодня достаточно. Выключаю свет и тупо смотрю в стену, по которой мечутся тени деревьев, подсвеченные уличными фонарями. Гроза, бушующая сегодня снаружи, — жалкое отражение тех бурь, что свирепствовали между нами, внутри этих стен. Хотела бы я знать, о чем сейчас думает Нина? Что помнит? Какие события ее память сохранила нетронутыми, а какие ей пришлось собирать по кускам, как лоскутное одеяло? Надеюсь, ее слова о намерении пойти к психотерапевту были пустой угрозой. Потому что, если она действительно это сделает, ей помогут сопоставить факты и восстановить прошлое. И тогда она не поверит, что все это я сделала лишь ради того, чтобы ее защитить.
Я крепче закрываю глаза, и лицо Хантера вновь исчезает. И пусть он уже мертв, я точно знаю, что сегодня ночью он, как обычно, воскреснет в моих снах. Он и его девушка.
Глава 17
Мэгги
Двадцать четыре года назад
Материнское сердце не обманешь. Чувствую: Нина что-то от меня скрывает, видимо, опасаясь моей реакции.
Мне сейчас и так непросто: я осталась единственным кормильцем. Расходов много, а тут еще фиксированную ставку по ипотеке заменили на плавающую, и ежемесячный платеж вырос. Но скорее ад замерзнет, чем я продам этот дом. Поэтому пришлось переступить через гордость и в свободное время пойти подрабатывать уборщицей. Как говорится, нужда заставит… На основной работе те коллеги, которые знали о моем положении, относились к этому с пониманием. Когда Лиззи выйдет на пенсию в следующем году, я подам заявление на должность заместителя директора по административной и хозяйственной части.
Из-за моей второй работы мы с Ниной почти не видимся. Она возвращается из школы в пустой дом, сама ужинает и к тому времени, когда я прихожу, уже запирается у себя наверху и делает уроки. Как ни печально, выбора нет.
Шагая к почте, я вдруг осознаю, что с момента выкидыша у Нины прошел почти год, а я до сих пор не могу оправиться. Нынешняя молодежь созревает гораздо быстрее, чем мы в свое время. Однако я не хочу превращаться в старую, ворчливую каргу и стараюсь идти в ногу со временем. Разрешаю гулять допоздна с друзьями и почти не ограничиваю перемещения. Не ругаю за алкоголь, лишь прошу не усердствовать. И еще заставила пообещать, что она больше не будет заниматься сексом пьяной и без презерватива. Конечно, Нина еще не готова к миру взрослых, но не запирать же ее на чердаке… Пока она не станет умнее, буду ее маяком в беспокойном море.
Наверное, я слишком стараюсь быть другом и забываю, что я мать. И все же мне важно, чтобы она впустила меня в свое сердце и перестала видеть во мне врага, который лишил ее отца и сказал, что у нее никогда не будет собственной семьи. Об этих словах, брошенных в момент, когда Нина была наиболее уязвимой, я жалею больше всего в жизни.
Надеюсь, мы пережили худшее из последствий ухода Алистера, но я реалистка и понимаю, что рецидивы возможны. Поэтому бдительно слежу, не врет ли она мне снова или не замышляет ли что-то крамольное.
Вчера вечером Нина вышла из ванной в огромном белом халате, который не носила уже несколько месяцев и вдруг вновь достала. Заметив меня в коридоре, она спустила рукава, и, естественно, моей первой мыслью было, что она прячет следы уколов. Затем я ее отмела: моя дочь не настолько глупа, чтобы колоться. Хотя это объяснило бы перепады настроения.
Мысли о Нине настолько поглощают меня, что я замечаю машину, несущуюся по дороге, лишь когда водитель давит на клаксон. Отступаю на тротуар. Он показывает мне в окно средний палец. Материнство сведет меня в могилу.
— Ты в порядке, Мэгги, милая? — раздается у меня за спиной. Поворачиваюсь и вижу маму Сэффрон — Эрику.
— О, привет, — улыбаюсь.
— Ты чуть не угодила под колеса.
— Задумалась.
Эрика в униформе. Работает кассиршей в супермаркете.
— На смену или домой? — спрашиваю, чтобы сменить тему.
— Домой. Сегодня с семи утра. Как дела?
Меня подмывает ответить честно: «Я разорена, с трудом хватает на ипотеку, дочь меня ненавидит, жизнь, которую я любила, разрушена», — однако я ограничиваюсь уклончивой фразой:
— Сама знаешь.
— Как Нина?
— Она сегодня ночует у вас, так ведь?
— У нас? — озадаченно переспрашивает Эрика.
— Да. Сегодня же вторник? Значит, ночевка?
Дважды в неделю, по вторникам и пятницам, я разрешаю Нине ночевать у Сэффрон, хотя та мне и не нравится — слишком уж самоуверенная. Зато могу быть спокойна, что Нина в безопасности, под присмотром Эрики.
— Это она тебе сказала? — спрашивает Эрика. — Просто она не ночевала у нас уже несколько недель. Они с Сэффи поцапались из какого-то парня, и с тех пор я ее не видела.
Оглушенная этой новостью, я не успеваю взять себя в руки и притвориться, будто уже знала об их ссоре и просто забыла. Щеки мои становятся пунцовыми. Повисает неловкое молчание. Я поспешно прощаюсь.
* * *
Нина заканчивает ужинать, когда на экране появляются финальные титры сериала, и тут же спешит наверх, чтобы забрать вещи для ночевки и школьную сумку. На ходу бормочет: «Увидимся завтра», — и вылетает за дверь.
Сначала я слежу за ней из-за занавески в гостиной, потом беру пальто и сумочку и отправляюсь следом. Сколько раз я говорила ей не носить наушники на улице — бесполезно! Но сегодня ее непослушание мне на руку — она меня не заметит.
Тем временем мы пересекаем парк при ипподроме, огибаем центр города и добираемся до автобусной остановки «Грейфраерс». Я вхожу вслед за ней в большое здание из красного кирпича и останавливаюсь у торгового автомата, когда Нина скрывается в общественном туалете. Через десять минут она выходит уже в другой одежде и с ярким макияжем. На ней мешковатые джинсы с дырами на коленях, которые совсем не красят ее фигуру, из-под майки торчат лямки бюстгальтера. Нина запихивает обе сумки в шкафчик с замком и, не задерживаясь, отправляется дальше. Судя по отработанным движениям, она уже не первый раз проделывает этот фокус. И как я могла слепо ей доверять?
Нина направляется в центр города и входит в паб «Принц Уильям». Я никогда там не была, хотя много раз проходила мимо. На улице припарковано не меньше дюжины мотоциклов. Нина улыбается и болтает с консьержем, как со старым знакомым. Он не спрашивает у нее документ, подтверждающий совершеннолетие, и указывает куда-то вглубь зала.
Меня тянет последовать за ней, но слишком велик риск попасться. Не хочу сцен на публике. Через улицу наблюдаю, как она проходит паб насквозь и скрывается из виду.
Я не могу уйти ни с чем. Надо бороться. Отступаю на несколько шагов и осматриваюсь по сторонам. Справа от паба — двухэтажная закусочная. Судя по вывеске, работает до полуночи. Заказываю чашку чая и сосиску в тесте, поднимаюсь наверх и сажусь за столик у окна, выходящего во внутренний двор паба. Нина уже там. Конечно, подсматривать нехорошо, но я не могу отвести глаз от дочери и ее друзей. Она повисла на шее у какого-то длинноволосого парня, который явно старше ее. Помимо них, за столом еще несколько молодых людей и девушек, мало напоминающих школьников. Интересно, знают ли они, что ей всего пятнадцать?
Нина держит патлатого за руку, но когда ей кажется, что на них никто не смотрит, опускает ладонь под стол и гладит его пах. Мне стыдно за нее, однако чувство вины гораздо сильнее, ведь это мы с отцом довели ее до такого плачевного состояния.
Единственное, что меня радует (если вообще хоть что-то способно радовать мать в такой ситуации), — Нина, судя по характерной бутылке, пьет газировку, в отличие от всех остальных, перед которыми стоят пивные кружки и винные бокалы. И к тому же не курит, хотя вокруг все дымят.
Через два часа Нина вместе с длинноволосым встают и начинают прощаться. Я спешу вниз и, когда вылетаю на улицу, понимаю с ужасом, что они идут прямо на меня. Я застываю как вкопанная, когда они останавливаются. Похоже, Нина меня заметила. Но когда она вталкивает своего спутника в подъезд и набрасывается на него с поцелуями, я выдыхаю — пронесло. Быстро прячусь за фургоном и в панике прикидываю варианты. Материнский инстинкт требует хватать и тащить домой; разум подсказывает, что будет только хуже. Наши отношения сейчас настолько тонки, что стоит неосторожно потянуть за любую из оставшихся нитей, которые еще связывают нас, как все может затрещать по швам. Доказывать ей что-то бесполезно, она просто не станет слушать. Значит, придется ждать. Рисковать нельзя, надо сначала взвесить все «за» и «против». Так я и стою, спрятавшись в тень, пока они не проходят мимо меня и не исчезают в ночи.
Я чувствую себя раздавленной и беспомощной. Однако прежде чем уйти, возвращаюсь в паб и обращаюсь к консьержу:
— Здравствуйте. Пара, которая только что вышла… Вы знаете, кто они?
Он смотрит на меня с удивлением и насмешкой.
— Не подумайте, я не сумасшедшая. Просто парень показался мне знакомым. Он похож на одного моего ученика.
— Вы могли видеть его в газетах. Это Джон Хантер, солист группы «Зе Хантерс». Весьма популярной.
— Значит, ошиблась. Простите, — говорю я и иду домой.
Глава 18