Тьма и пламя. На бескрайней земле

– Ну хотя бы поставь на ноги. Я тебе приказываю как мэйт Семи островов!

– Не могу. Выполняю приказ твоего отца, а он…

– Я знаю, что он приказал! – зашипел Габриэль. – Не позорь меня.

С дерева сорвался лист и, покачиваясь в воздухе, полетел в сторону дворца.

– Ладно уж, – сжалился Гром и, поставив мэйта, вытащил из его волос несколько листьев.

– Прошу, дай мне сбежать, – заглядывая в глаза Грома, попросил Габриэль.

– Не-а, – покачал головой Гром. – И даже не пытайся. Ты меня знаешь.

– Ага, – кивнул Габриэль и, пригнувшись, метнулся прочь от Грома.

Однако здоровяк Гром лишь казался неповоротливым. Габриэль не успел преодолеть и двух шагов, как сильная ладонь схватила его за рубаху, которая натянулась, треща по швам. Шею обожгло, тело понесло назад. Оставалась последняя надежда уйти от Грома. Последняя надежда исполнить мечту.

Габриэль со всей мочи ударил кулаком назад, надеясь попасть в пах. Удар достиг цели, но хватка ничуть не ослабла. Гром подтянул Габриэля к себе, больно выкручивая ему руку. Из дворца уже выходил отец, с севера и с юга бежали стражники.

Габриэль прикрыл глаза, слушая, как бьется сердце… Все было кончено. То, что он отчаянно сопротивлялся до последнего, желая исполнить мечту, почему-то нисколько не успокаивало.





Глава 3




На карниз села чайка. Побродила туда-сюда, заглядывая глупыми, похожими на черные жемчужины глазами в окно. Затем сунула желтый клюв под крыло и затрясла головой, словно что-то выдергивая. Ветер трепал ее серые крылья и шевелил черно-белый хвост. Поток воздуха подхватил несколько перьев и понес их на запад.

Габриэль проводил их взглядом капитана, который уже никогда не встанет за штурвал корабля. И с завистью взглянул на чайку, мысленно приказывая ей убираться.

Бездари считали, что маги способны убить взглядом. Ах, если бы это было так, то птица сейчас непременно разлетелась бы на мелкие кусочки. Мэйт даже представил звук, с каким лопнула бы ни в чем не повинная чайка. Бух! И только перья на ветру.

– Вон! – замахал рукой Габриэль. – Прочь, глупая птица!

Он лежал на кровати. Жесткой, словно дно лодки, и настолько крохотной, что на ней едва помещался один человек, при условии, что подгибал ноги. Да и сама комната на вершине башни была чуть больше конуры.

– Пошла вон! – громче произнес Габриэль.

Требования мэйта остались неисполненными. Или чайка была глуховата, или кричащее, большое и бескрылое существо по ту сторону окна совсем ее не пугало. Птица продолжала чистить перья как ни в чем не бывало.

Габриэль не выдержал, приблизился к окну и громко стукнул в стекло. Лишь тогда птица слетела с карниза, бросив перышко на прощанье. Серое перо закружилось на ветру, взмывая все выше и выше, купаясь в лучах летнего солнца, – словно насмехаясь над плененным мэйтом.

В комнате было душно, и Габриэль дернул створку окна, поежившись от боли в плече. Произошло то же, что и раньше. То есть ничего. Не то на окно наложили магию, чтобы пленник не сбежал, не то створка обыкновенным образом разбухла от морской влаги. Так или иначе, окно оставалось закрытым, делая нахождение в серой и тесной комнате совсем уж безрадостным.

Габриэль прижался к стеклу щекой, пытаясь увидеть, что происходит во дворе. Но с вершины башни был виден лишь скалистый берег, о который то и дело разбивались волны. Ничего интересного.

Мэйт опять лег на кровать, уставившись в потолок.

Потолок был низким. И серым, как перья крыльев недавней гостьи. В голове поселилась пугающая пустота. Не хотелось думать ни о чем. Теперь было совершенно неважно, как отец узнал про побег и откуда рядом со старым толстобрюхим деревом появился Гром. К чему ломать копья после проигранной битвы?.. Плечо отчаянно ныло, болела спина. Было жарко и душно; от рубахи несло потом и пихтовым маслом, которым смазали раны и ушибы. Но самое страшное заключалось в том, что тень поражения накрыла мечту о дальних странах. Если прежде он, мэйт Семи островов, действительно мог попасть в Грэйтлэнд, то сейчас… Теперь за ним будут следить каждую мьюну, да что там! – каждую звитту, как за подозрительным чужаком. Вплоть до самой свадьбы.

Еще был стыд. Было стыдно за то, что он толкнул родного отца. Было стыдно за то, что он подло ударил Грома, который, между прочим, уберег его от жуткого удара. Было стыдно за то, что он устроил такой переполох, о котором непременно узнают на всех островах. Причем узнают не только друзья, но и враги рода Альтирэсов. И, не дай боги, какие-нибудь мерзкие лицедеи. Этим только дай повод посмеяться над знатной семьей. А тут принц, бегающий по дворцу в одной ночной рубахе и падающий с дерева…

В коридоре наконец-то послышались шаги, голоса. Не то менялась стража, не то знатного пленника наконец-то решили освободить или хотя бы покормить. Габриэль прильнул ухом к замочной скважине.

– Не тронь, это для мэйта! – грубо и басовито предупредили за дверью.

– Да я совсем чуть-чуть, – почти жалобно проговорил стражник.

– Я же сказал: не тронь! – повторил владелец громоподобного голоса и, судя по звуку, шлепнул непонятливого стражника по руке. – Открывай.

Габриэль отскочил от двери и, пока в замке проворачивался ключ, залез в кровать, прикинувшись равнодушным ко всему мэйтом.

На пороге появился стражник, высокий и грузный, как толстобрюхое дерево. Пригнувшись, он вошел в комнату. Выпрямился, касаясь макушкой потолка. И еле заметно кивнул, приветствуя своего мэйта. Из-за черных мохнатых бровей, сросшихся над крючковатым носом, казалось, что вошедший чем-то недоволен. На его лице сверкала капельками пота трехдневная щетина. Одет он был по-летнему, в светлые тугие штаны-чулки и льняную рубаху. О том, что он стражник, говорили лишь меч на поясе да короткий красный плащ. Прежде Габриэль не видел этого человека.

В руках незнакомец держал серебристый поднос с кувшином и снедью, на которую не так давно покушался его голодный товарищ. Ни слова не говоря, стражник поставил поднос на треногий столик у двери и, повернувшись, вернулся в коридор.

Спустя три звитты в замке опять повернулся ключ. Замок и дверные петли были мощными – дверь не вышибешь. Это Габриэль проверил сразу, как только его привели в комнату. Он также оценил расстояние от вершины главной башни до ее подножия и пожалел о том, что не имеет крыльев. Отец предусмотрел все – к такому выводу Габриэль пришел, когда увидел, что вместо молоденькой глупой служанки снедь ему принес молчаливый и хмурый стражник. Служанку можно очаровать, разжалобить. Носителя красного плаща, увы, нет.

Но Габриэль не отчаивался. Злая тень, наползшая на прекрасную мечту, начала колебаться под натиском новых мыслей. Как только за дверью прозвучал жалобный, вопрошающий голос стражника, отчаяние сменилось робкой надеждой.


Габриэль сел у трехногого столика, изучая состав будущей трапезы. Отец послал рыбу под сливочным соусом, три ломтя белого хлеба, засахаренное яблоко и кувшин вина. От подноса поднимался божественный аромат, и у мэйта невольно потекли слюнки. Болезненный, позорный побег выжал из него все силы, и их следовало восполнить, чтобы… попытаться сбежать снова. Запах, идущий от еще горячей рыбы, немного путал мысли, но не до такой степени, чтобы опрометчиво набивать собственный желудок.

Мэйт отломил кусочек хлеба, положил на него кусочек рыбы и сунул в рот. Пожевал, причмокивая от наслаждения, проглотил и потянулся за следующей порцией, но остановился. И даже отодвинул поднос, способный подарить свободу.

Перебирая варианты побега, Габриэль в раздумье сел на кровать. То, что аппетитную рыбу в сливочном соусе, и засахаренное яблоко, и белый хлеб, и вино – на вино особая надежда! – придется заворожить и отдать стражникам, он уже твердо решил. Решил, как только увидел поднос с едой, ведь мэйту было известно, как заколдовать пищу и вино, чтобы кого-либо усыпить. Оставалось самое сложное: убедить стражей съесть и выпить все это. Предложение от чистого сердца могло их насторожить (отец наверняка их предупредил), поэтому нужно было схитрить. И схитрить так, чтобы даже боги поверили в намерения мэйта Семи островов. Но как?..

Габриэль приподнял край рубахи, сдвинул повязку на бедре и осмотрел рану. Повязка была явно лишней. Царапина. Сама бы затянулась, заросла. Взгляд Габриэля упал на шрамы на левой руке, которой он когда-то неосмотрительно прикрылся от клыков шипохвоста. Вот то была настоящая рана. Кровищи было – жуть.

Указательный палец мэйта лег на царапину. Ноготь подцепил коросту, похожую на мокрицу. Габриэль поежился от боли, но продолжил ковырять рану, пока щедро не пошла кровь. После чего взял кубок и подставил его к ране. Кровь алой змейкой поползла по стенке кубка.

Глядя на разорванную рану, на то, как темно-красная жидкость скапливается на дне кубка, Габриэль уже не понимал, от чего ему так противно. От боли? Запаха собственной крови? Или от самого ритуала, отвратительного и омерзительного до тошноты?.. Но иной возможности заворожить еду и вино Габриэль не видел. Отец запер его не в лавке знахаря, а в пустой серой комнатушке, где, кроме кровати, трехногого столика и склянки с пихтовым маслом, оставленной лекарем, ничего не было.

Но именно этот гадкий, жестокий и кровавый ритуал навел Габриэля на великолепную мысль. Дал ответ на вопрос, как заставить стражников есть и пить зачарованные подношения. В голове будто солнце взошло.

Кровь капала и стекала в кубок, оживляя в памяти неприятные слухи о дяде Ванзелосе. Шептались, что он не раз пользовался ядом для решения своих проблем. А то, что планировал сделать Габриэль с собственной кровью, по сути, ничем не отличалось от действий Ванзелоса. Завороженная кровь должна стать тем же ядом. Разве что не смертельным. Можно, конечно, попробовать заговорить только вино. Но эффект от такого колдовства… А магия крови действовала безотказно.

Дядя Ванзелос был невероятно высокомерным и своенравным человеком. Он часто сек слуг за то, что они недостаточно низко кланяются. Поговаривали даже, что одного из бедняг зашиб насмерть лишь за то, что тот перепутал сорт вина, поданного к столу. Впрочем, это был лишь слух. Но надменности дяде действительно не занимать. Поэтому Габриэль решил примерить личину дядюшки и пожаловаться на пресность вина и сухость рыбы. Это должно сработать и отправить еду и питье в бездонные глотки стражников.

Через три мьюны кубок наполнился на треть – хватит, чтобы усыпить стражников. Габриэль поставил кубок на поднос, смазал рану пихтовым маслом и спешно затянул ее. Теперь повязке действительно нашлось достойное применение. Бедро горело болью, рану щипало от пихтового масла. Но нужно продолжать ритуал, действовать, пока стража не поменялась. Как знать, возможно, смена даже не взглянет на предлагаемое вино.

Габриэль склонился над кубком, сплел пальцы в тайном знаке, тихонько забормотал слова заклинания, взывая к магии.

Магия отозвалась быстро. По телу пробежала привычная дрожь, ладони потеплели, на спине и на лбу выступил пот. Кубок качнулся, заставив сердце Габриэля екнуть, но не упал. Кровь забурлила, запенилась, словно кипящая похлебка в котле, и замерла, когда над ней прозвучало последнее слово.

Габриэль поглядел на бедро: повязка пропиталась кровью, красные ручейки добрались до стопы. Он осторожно поднял кубок и почти всю завороженную кровь вылил в кувшин с вином, рассчитывая на жажду стражников. Стояло жаркое лето – кто откажется от прохладного вина? Остатки крови мэйт втер в рыбу и чуть, чтобы не бросалось в глаза, смазал засахаренное яблоко на тот случай, если среди стражников найдется сущий трезвенник.

Оставалось бросить наживку. Но вначале следовало замести следы страшного ритуала. Существовала вероятность, что, несмотря на пекло, охрана проявит бдительность. Всполошится, вызовет лекаря, сообщит мэнжу, что его сын истекает кровью. Или вызванный лекарь сообщит мэнжу о ране, открывшейся весьма странным образом. В любом случае дело могло плохо кончиться.

Габриэль опустил взгляд. Рана продолжала кровоточить; пол под ногой стал скользким, на деревянных половицах виднелись пятна крови. Мэйт покачал головой и стянул мятую, влажную простыню с кровати…

Простыня пошла на тряпки и повязки. Сперва Габриэль аккуратно вычистил кровь, не пропустив ни одного пятна; сделать это без воды оказалось крайне трудно: кровь все время размазывалась. Затем вытер ноги и руки, потратив, кажется, всю слюну для смачивания. Прошептал простой, но действенный, известный со времен Сотворения мира заговор, на время останавливая кровь. После чего вновь смазал рану пихтовым маслом, перевязал ее, побросал тряпки за кровать и встал у двери, прокручивая в голове, как действовать дальше.

Мэйт громко закашлял. Так, чтобы его услышали стражники, и так, чтобы у них сложилось впечатление, будто их будущий мэнж поперхнулся. Реакция была неожиданно скорой. За дверью послышался шорох, звон ключей. Дверь, однако, никто не открыл. Впрочем, на это Габриэль и не рассчитывал. Игра только начиналась.

Мэйт состроил недовольную гримасу, сдвинул брови, вспоминая недавнего посетителя, и трижды приложил кулаком по двери.

– Открывайте! – повелительным тоном произнес он.

Ответ последовал незамедлительно.

– Простите, мэйт Габриэль, но ваш отец приказал открывать дверь только в крайнем случае, – сообщили за дверью.

Игра становилась интереснее, увлекала.

– А это и есть крайний случай! – уверенно соврал Габриэль, добавив в голос угрозы. – Разве так нужно поить и кормить мэйта Семи островов? Пресным вином и холодной рыбой? Передайте повару, что, когда меня освободят, я лично его высеку. А теперь забирайте эту дрянь, которую не стали бы есть даже голодные псы. Ну?

За дверью зашептались. Габриэль не различил ни слова, но этого и не требовалось. Семя сомнения было брошено и, похоже, начало прорастать. Необходимо лишь дожать растерянных стражников.

– Как вас зовут? – обратился мэйт к ним.

– Бамбер, – после долгой паузы назвался один.

– Сигманд, – назвался и второй.

– Так вот, Бамбер и Сигманд, через полгода я стану мэнжем Семи островов. И обещаю не забыть преданных мне слуг, которые позаботились о том, чтобы их мэйт утолил жажду и остался сыт.

За дверью опять бурно зашептались. Затем наступила тишина, затянувшаяся, казалось, на целый аш.

– Мэйт Габриэль, вы дадите нам слово, что не будете глупить, если мы откроем дверь?

– Слово мэйта, – незамедлительно ответил мэйт. – Я ранен и голоден. Какой с меня беглец? – для верности добавил он.

Дверь наконец-то приоткрылась. Габриэль взял поднос и протянул его робким стражникам.

– И что нам с ним делать? – спросили за порогом.

– А это меня не заботит. Меня заботит лишь то, чтобы в моем кувшине плескалось настоящее, сладкое вино. Вино, достойное мэйта.

Стражник ничего не сказал, забрал поднос и спешно закрыл дверь. А Габриэль воззвал к богам, упрашивая их заставить его охрану испить зачарованного вина, и присел возле замочной скважины.

– Стой, ты куда? – спросили за дверью.

И Габриэль замер в ожидании. На честность стражников он не рассчитывал.