Тлеющий огонь

Но девушка не хочет бежать, она уже достаточно набегалась. Она поднимает с земли камень с зазубринами и острием, похожий на наконечник стрелы. Камень не большой и не маленький — как раз такой, чтобы удобно лечь в ладонь.

Она сжимает теплый камень, и его глаза расширяются от удивления, когда она наносит удар в висок. Услышав хруст костей, в ней вспыхивает радость, и она бьет еще раз, и еще, и еще, пока пот и его кровь не заливают ее всю. Ей показалось, что он умолял ее остановиться, но она не уверена. С таким же успехом ей могло это померещиться.

Когда приедет полиция, девушка расскажет, что сражалась за свою жизнь. И ей поверят.





33




Мириам перебирала безделушки, которые попали к ней в результате соприкосновения с другими жизнями — жизнями других людей и другими жизнями, которые она могла бы прожить сама. Она с грустью отметила, что ее коллекция поредела — пропал ключ, который она взяла на барже, и одна из сережек Лоррейн, — и это ее ужасно огорчало.

То, что она хранила, было связано с важными для нее событиями, и когда она о них думала — о нескольких моментах на барже наедине с Дэниелом, о своем побеге из фермерского дома, — ей нравилось держать в руках напоминавшие об этих событиях вещи. Они помогали ей вернуться в прошлое, вспомнить, как все было на самом деле и что она тогда чувствовала. Сейчас она сжимала маленький серебряный крестик, подаренный ей отцом в день конфирмации, ее первого причастия. Крепко зажмурившись, она представила себя четырнадцатилетней девушкой, еще до всех ужасов фермерского дома, когда она еще была невинной.

Мириам знала, что привычка собирать предметы, чтобы перенестись в важные события прошлого, характерна для психопатов и серийных убийц. Это ее тревожило, однако она считала, что страшные моменты в жизни бывают у всех, а эти предметы помогали ей оставаться тем, кем она была, — чудовищем, в которого она сама себя превратила.

Иногда, когда она оказывалась в очень темном месте, ее наполняло желание покаяться. Будь у нее духовник, с чего бы она начала? С последнего или первого события? Она полагала, что с первого. Первое было определяющим, именно оно направило ее по этому пути.



Началом стала та ночь, когда она сумела выбраться из фермерского дома, когда стояла перед разбитым окном и молилась, молилась. Когда вылезла из окна и побежала по грунтовой дороге. Когда услышала гром, который оказался не громом, а шумом от машины, ехавшей с фермы. Когда она поняла, что он идет за ней, и снова побежала, перелезла через забор, бросилась в канаву и поползла на животе, пока не оказалась под деревом, хотя бы частично скрывавшим ее. Она лежала там, прислушиваясь к звуку мотора и видя, как свет фар освещает ветку у нее над головой. Машина поехала дальше.

Какое-то время после этого она продолжала лежать в канаве. Как долго, она не знала. Так и не смогла вспомнить. Она помнила очень много подробностей того дня и последовавшей за ним ночи — и запах дома, и бледную голубизну вечернего неба, и песню в машине, и тот жуткий звук, который издала Лоррейн, когда он ударил ее. Но ей так и не удалось вспомнить, как долго она пролежала в канаве, замерзшая и обессиленная. И только одна мысль постоянно крутилась у нее в голове, возвращаясь снова и снова: Я не виновата, что он выбрал тебя.

Не могла она вспомнить и то, как долго стояла, парализованная ужасом, перед разбитым окном в запертой комнате, и сколько ей потребовалось времени, чтобы решить: если она убежит и поднимет тревогу, шансов выжить у нее будет больше, чем если бы она осталась и оказала сопротивление. Она не могла вспомнить, как долго стояла там и молилась, молилась, чтобы он не спустился по лестнице, чтобы не пришел за ней. Чтобы не закончил с Лоррейн слишком быстро.

Она продолжала размышлять об этом и за туалетным столиком в комнате Лоррейн. Положив в карман ее золотые серьги, она окончательно убедилась в порочности своей натуры и в том, что зря потратила время, желая удостовериться в этом.

Мириам выпало испытание, и она его не прошла. Она поняла, что лишена врожденного стремления к добру и прочных моральных устоев. Она не была хорошей тогда и не стала хорошей после.



На дне деревянной шкатулки под письмом от адвоката лежал собачий жетон. Мириам не нравилось вспоминать тот эпизод с собакой. Она жалела, что потеряла контроль в момент боли. Жетон она сохранила как напоминание о том, что передача ненависти от одного человека к другому не работает. Не имеет смысла. Она думала о Джереми, о том, как ей хотелось воткнуть нож ему в горло. Иногда она думала и о Майерсоне, представляла, как бьет его по затылку, сталкивает в канал и наблюдает, как он захлебывается грязной водой и тонет. Она думала об этом, но претворить этот план в жизнь у нее не хватало смелости. И вот однажды случилось так, что в магазине ей основательно потрепал нервы грубый покупатель, а на тропинке чуть не сбил велосипедист, обозвавший ее тупой толстой коровой. Она вернулась домой, чувствуя, как давит в груди и в глазах все расплывается. Предвидя приступ панической атаки, она заметила, что на задней палубе баржи какая-то собака роется в пакете с остатками еды, который она забыла утром выбросить в мусорный контейнер. Почти не думая, она схватила собаку, отнесла в каюту, положила в раковину и острым ножом полоснула ей по горлу.

Животное не страдало, убийство было чистым. Не в буквальном смысле, конечно. А в буквальном — все вокруг оказалось залито кровью. Она была повсюду: на ее руках, одежде и на полу; Мириам и не предполагала, что ее может быть так много. Чтобы убрать все это, потребовалась целая вечность. Да и потом ей иногда казалось, что она все еще чувствует запах крови.

Позже той же ночью она положила собаку в мешок, отнесла по тропинке за дом Тео и выбросила там из мешка в воду. Она подумала, что маленькое тельце будет найдено, однако его, должно быть, затянуло в тоннель, а может, по нему прошелся гребной винт чьей-то лодки. Как бы то ни было, Тео никогда не задавался вопросом, кто совершил столь жестокую расправу, он просто не мог понять, куда подевалась собака. Мириам такое положение вещей устраивало даже больше: она со злорадством наблюдала, как Тео ходит взад-вперед по тропинке, зовет собаку по имени и развешивает свои жалкие объявления.



Сунув жетон в карман, Мириам вышла и направилась к дому Майерсона. Если ей и хотелось в чем-то признаться, так это в том постыдном инциденте с собакой, причем признание, конечно же, должен был выслушать не кто-нибудь, а сам Майерсон. Правда, не исключено, что он заявит о ней в полицию, но она почти не сомневалась, что он этого не сделает. Он не захочет признаваться в том, с чего все началось, вдаваться в подробности. Не сможет переступить через свою гордыню.

Убедив себя в этом, она успокоилась и обрела уверенность в правильности своего решения рассказать ему о собаке, поскольку это, как ей казалось, принесет двойную пользу. Во-первых, она накажет Майерсона, а во-вторых, облегчит свое душевное бремя. Итак, она с решительным видом прошла по тропе до ступенек и, поднявшись по ним, свернула на Ноэль-роуд, где резко остановилась.

Он стоял перед входной дверью и украдкой смотрел по сторонам, словно чтобы удостовериться, не видит ли его кто-нибудь. Встретившись взглядом с Мириам, он не мог скрыть удивления, а потом в сопровождении двух полицейских в форме проследовал вниз по тропинке в ожидавшую их машину.

Они уехали. Сердце Мириам бешено колотилось, она не верила своим глазам. Она победила? Неужели справедливость наконец восторжествовала?

Мириам была настолько поражена увиденным, что сначала даже не ощутила восторга. Но затем она пришла в себя, и ее смущение сменилось радостью, на лице расплылась улыбка, и она начала смеяться, прикрыв рот руками. Она смеялась и смеялась, и звук этого смеха казался очень странным даже ей самой.

Отсмеявшись, она заметила, что с другой стороны улицы за ней наблюдает какой-то пожилой мужчина с копной седых волос, сидевший в инвалидной коляске. Он скатился с тротуара и посмотрел по сторонам, словно собираясь перебраться через дорогу. Мириам на мгновение подумала, что он хочет с ней поговорить, но тут подъехало большое такси. Водитель вышел и помог мужчине сесть в машину. Потом такси выехало на дорогу и развернулось.

Когда машина проезжала мимо, Мириам встретилась взглядом с сидевшим в ней мужчиной и почувствовала, как по ее спине побежала холодные мурашки.





34




Все в жизни имеет существенное значение. А комедия — это трагедия плюс время. Разве не так? Сидя в душной комнате перед двумя детективами, Тео с горечью думал, сколько же должно пройти времени, прежде чем случившееся с ним — смерть его ребенка и последовавший распад его брака — станет вызывать улыбку. В конце концов, с тех пор как умер его сын, прошло пятнадцать лет. Разве это не должно быть сейчас хоть немного смешно?

Какая чушь!

Что же до существенного значения всего, то ему было трудно мысленно фиксировать окружающее — все его наблюдения оказывались банальными. Комната была серой, квадратной и пахла офисом, а именно — плохим кофе и новой мебелью. Единственным звуком, который он слышал, был коварный белый шум, на который накладывалось довольно громкое сопение детектива Чалмерс, сидевшей напротив.


На столе между ним, Чалмерс и детективом Баркером лежал нож в прозрачном пластиковом пакете. Маленький нож с черной деревянной ручкой и темным пятном на лезвии. Маленький разделочный нож. Его маленький разделочный нож — выходит, он не потерялся в недрах ящика со столовыми приборами.

Когда нож положили перед ним на стол, сердце у Тео сжалось от осознания того, что это не будет иметь существенного значения. Не станет забавной историей, которую он сможет рассказывать. Чтобы все это превратилось в комедию, должно будет пройти очень, очень много времени.

— Вы узнаете это, мистер Майерсон? — спросила у него детектив Чалмерс.

Тео посмотрел на нож. В голове у него роилось множество мыслей, но все они были глупыми. Он услышал, как задумчиво произносит: Хммм, — что тоже было глупо. При взгляде на предмет никто не говорит: Хммм. А говорят: Да, узнаю!, или Нет, не узнаю, но в данном случае последним вариантом он воспользоваться не мог. Он прекрасно понимал, что если полицейские показывают ему сейчас этот нож, то у них нет сомнений, что он его узнает.

Быстро думай, быстро думай, быстро думай, вертелось у Тео в голове, и это его сбивало, потому что кроме слова «быстро» он не мог ни о чем подумать. Ради бога, подумай о чем-нибудь другом, кроме «быстро».

Нож принадлежал ему, и они это знали, не случайно же они связали его с ним. Значит, все кончено. Это конец. Конец того мира, каким он его знал. И, как поется в песне, он чувствовал себя отлично. Странно было то, что он действительно чувствовал себя отлично. Что ж, «отлично», может, и не самое подходящее слово, но он чувствовал себя совсем не так плохо, как ожидал. Возможно, выражение «надежда нас убивает» имеет под собой все основания. Теперь, когда надежды больше не было, он почувствовал себя лучше. Он предположил, что это как-то связано с неопределенностью. Неопределенность причиняет нестерпимые мучения, разве не так? Хичкок это понимал. Теперь неопределенность осталась в прошлом, теперь он знал, что должно произойти, ощущал шок и печаль, но также и облегчение.

— Это мой нож, — тихо произнес Тео, все еще глядя на лежащий на столе предмет, а не на детективов. — Он принадлежит мне.

— Хорошо, — сказал Баркер. — А вы можете сказать, когда видели этот нож в последний раз?

Тео глубоко вздохнул. На мгновение он снова увидел себя в гостиной с Айрин Барнс. Увидел рисунки, которые графически изображали смерть его маленького мальчика, увидел, как рвет страницы блокнота, прежде чем бросить их в огонь. Он медленно выдохнул. Давай!

— Что ж, — произнес он, — это было утром десятого числа.

— Десятого марта? — детектив Баркер мельком взглянул на коллегу и подался в кресле вперед. — Это то самое утро, когда умер Дэниел Сазерленд?

Тео потер голову указательным пальцем.

— Именно так. Я выбросил его. Нож. Э-э… Я собирался бросить его в канал, но потом… я кого-то увидел. Мне показалось, что по тропинке вдоль канала кто-то шел, и я не захотел привлекать к себе внимание. Поэтому просто закинул нож в кусты.

Детективы снова переглянулись. Детектив Баркер склонил голову набок и поджал губы.

— Вы бросили нож в кусты? Утром десятого числа? Другими словами, мистер Майерсон, вы говорите…

— Что в тот день я отправился на баржу Дэниела рано утром, когда моя жена еще спала. Я… заколол его. Конечно, там было очень много крови… я смыл ее там же, на барже. А потом ушел и выбросил нож в кусты по дороге домой. Дома я принял душ. Карла по-прежнему спала. Я сварил кофе и отнес его ей в постель.

Детектив Баркер на секунду приоткрыл рот.

— Ладно. — Он снова взглянул на коллегу, и Тео показалось, что Чалмерс слегка покачала головой.

— Мистер Майерсон, ранее вы сказали, что для нашей беседы вам не нужен адвокат, поэтому спрашиваю вас еще раз, если вы вдруг передумали. Если вы хотите, чтобы мы кому-то позвонили, мы это сделаем, или, в качестве альтернативы, мы можем вызвать в участок дежурного адвоката.

Тео покачал головой. Меньше всего ему нужен был адвокат, который попытается смягчить последствия и чрезмерно усложнить то, что в конечном итоге является очень простой вещью.

— Благодарю вас, я со всем справлюсь сам.

Затем Баркер предупредил Тео, что его слова могут быть использованы против него, отметив, что Тео сам признался в содеянном и отказался от юридического представительства. В свете данных им показаний потребовалось официальное предупреждение.

— Мистер Майерсон… — Тео видел, что детектив Баркер изо всех сил пытается сохранить ровный тон: как-никак такой момент не может не быть для детектива волнующим. — Просто в качестве уточнения… Вы признаетесь в убийстве Дэниела Сазерленда?

— Да, — подтвердил Тео. — Все верно.

Он сделал глоток воды и снова глубоко вздохнул. Давай же!

— Моя свояченица, — сказал Тео и замолчал. Это была трудная часть, то, о чем ему говорить не хотелось, что было тяжело произнести вслух.

— Ваша свояченица? — подсказала Чалмерс, превратившись вся во внимание. Она была поражена тем, что происходит. — Анджела Сазерленд? Что — Анджела Сазерленд?

— Анджела перед смертью сказала мне, что у моей жены, моей… Карлы… и Дэниела были отношения.

— Отношения? — переспросила Чалмерс.

Тео кивнул, с силой зажмурив глаза.

— Какие отношения?

— Пожалуйста, не надо, — попросил Тео и сам удивился, что заплакал. — Я не хочу это произносить.

— Вы хотите сказать, что между Карлой и Дэниелом были сексуальные отношения? Вы это имеете в виду? — уточнил Баркер.

Тео кивнул. С кончика его носа слезы капали на джинсы. Он вдруг подумал, что не плакал много лет. Он не плакал, когда сидел у могилы сына в день, когда ему должно было исполниться восемнадцать лет, а теперь он здесь, в полицейском участке, и плачет из-за этого.

— Анджела Сазерленд рассказала вам об их отношениях?

Тео кивнул.

— Я приходил к ней за неделю до ее кончины.

— Вы можете рассказать нам об этом, мистер Майерсон? Вы можете рассказать, что случилось, когда вы были у нее?