Тюрьма мертвых

В голове всплыли слова инженера, просившего позвонить ему, как только Максим появится.

«Эти уроды хотели ловить его на живца, так получается, что ли? А мне, сволочь, заливал, что такого быть не может. Я их засужу. Ей-богу, засужу. Стало быть, из-за этой долбаной куртки меня приняли за заключенного, но как такое возможно? Они что, не знают своих сидельцев в лицо?! Бред какой-то».

– Эй, ты, слышь. – Я подошел к решетке и начал подзывать своего нового собеседника.

– Чего-о-о тебе-е-е, псих? – нехотя ответил тот.

– Ты что, тупой? Я же сказал, хватит называть меня психом! Я не понимаю, что тут написано, какой-то бред на непонятном языке.

– Это латы-ы-ынь.

– Латынь? Зачем писать на латыни?!

– Не любят они идти в но-огу со временем. Спроси-и чего-о поле-егче, – противно блеял мой сосед через стену.

– Ну и что же тут написано на этой латыни?!

– Написано, что ты уби-и-и-йца. – спокойно ответил он.

«Убийца?» Тут я вспомнил телефонный разговор Максима и его слова про убийство брата. «Все сходится, только теперь вместо этого ублюдка сижу здесь я».

Нужно было спросить что-то еще:

– Слушай, ты ведь знаешь, кто сидел здесь до меня?

– Поня-ятия не имею.

– Как это понятия не имеешь? Ты что, здесь недавно сидишь?

– Лет три-и-и-дцать – тридцать пя-я-ять.

– В смысле лет тридцать? Ты серьезно или прикидываешься?

– Какие у-уж тут шу-утки…

– То есть ты тридцать лет сидишь тут и не знаешь, кто твой сосед?!

– А зачем мне знать, пси-их?

– Как это зачем? – Я уже перестал обращать внимание на то, как он ко мне обращается, все равно без толку.

– Кто много болта-а-ает – плохо конча-а-ает, вот ты, например, пло-о-о-хо кончишь, а если я не заткнусь, то отправлюсь с тоб-о-о-ой…

– А за что ты сидишь? – не унимался я.

– За то же, что и ты. В этом крыле все по одной статье. Разгово-о-ор окончен.

Я рухнул на грубо сложенную кровать без подушек и матраса, облокотился на холодную стальную решетку и обвел глазами камеру. Она была чуть больше тех, что в коридоре буйных, и кровать здесь была шире, но по-прежнему сложена из досок. Только сейчас я заметил, что в этих камерах нет ни раковины, ни туалета.

«Да что за условия, в самом деле, куда мне гадить, под кровать?!»

Теперь время шло еще медленнее. Раньше я хотя бы мог посмотреть на цифры в телефоне, а сейчас и это невозможно сделать, ведь телефон благополучно изъяли.

«Должны же нас выводить на обед, прогулки или что там еще, что есть в тюремном распорядке дня. Остается подождать, а когда будет возможность – переговорить с кем-то из охраны. Я так и сделаю, в конце концов, сейчас я уже буду в роли заключенного, а не беглеца, так что шансов добиться внимания немного больше».

Я сидел и размышлял обо всем, что случилось: о том, как я здесь оказался, о странном видении, которое пришло мне, когда я был без сознания, о том, где сейчас Максим.

«Может, его уже поймали и обнаружили мою пропажу? Черт, эта тюрьма такая огромная, что найти здесь кого-то среди тысяч камер просто нереально».

Желудок урчал, должно быть, время ужина.

– Эй, э-эй, сосед, слышишь?! – Я подошел к углу камеры и начал подзывать странного типа.

– Я не хоч-у-у-у с тобо-о-о-й разгова-аривать… – проблеял он тихонько в ответ.

– Когда ужин?

– Какой ужин, псих, ты, видно, действительно псих.

– Слышь, ты меня уже задолбал со своими психами, скажи нормально, когда тут кормить будут?

– Никогда.


От такого ответа я опешил – он, верно, шутит.

– Что значит – никогда?

– Никогда – значит никогда, ты что, тупо-о-ой?

– И что, тут с голоду подохнуть, что ли?!

– Хы-хы-хы, хорошая шутка, спасибо. – Он издевательски хихикал.

– Да какая еще шутка, я ни хрена не понимаю, что вообще происходит? Почему тут в камерах нет ни туалета, ни матраса?

– А зачем они тебе?

Этот придурок раздражал сильней, чем дождь в декабре.

– Что за дурацкие вопросы, я как должен жить в таких условиях?

– Жить нужно было ра-аньше, ты свой шанс профу-укал. – Эти слова звучали несколько иначе, в них присутствовала какая-то горечь, невероятная тоска, отчего мне еще больше стало не по себе.

– Что это значит?

– То-о-о и значит, то и значит! Не в тво-е-е-м положении думать о туалетах и матра-а-асах, не бойся, с новичками всегда-а-а-а так, годик-другой, и ты все осознаешь, пойме-ешь, что невозмо-о-жность га-а-дить – это еще не самое стра-а-ашное. Тебе не нужно е-есть, спа-ать, теперь все-е-е, что тебя должно волнова-а-ть, – это четыре стены, они – тво-ой дом, они – твои-и друзья, хи-хих. – От этого жуткого тона и противного голоса волосы на спине вставали дыбом.

«Мне нужно выбираться, срочно!»

Тут я заметил какое-то движение на лестнице. Кто-то поднялся и идет в сторону наших камер.

Я подошел к решетке и начал пытаться разглядеть, кто там. Через несколько минут мимо моей камеры прошел лысый в черном костюме.

– Извините, – окрикнул я стража порядка как можно вежливей и спокойней.

Тот словно остолбенел от удивления. Он обернулся, и я заметил яркие молнии, вспыхивающие в его глазах.

– Послушайте, произошла ошибка. Я – сварщик, работаю в этой тюрьме в крыле для буйных.

Пока я говорил, охранник потянулся за висящим на ремне прутком. Я заметил это и продолжил говорить уже немного быстрей:

– Позвоните инженеру Сергею Ивановичу, он меня устроил на работу.

Охранник не реагировал на мои слова, вместо этого он уже гремел связкой ключей, блестящий пруток был наготове, он собирался зайти в камеру, чтобы применить его на деле.

Я не удержался и схватился обеими руками за решетку, чтобы немного задержать его и хоть как-то отсрочить неминуемые побои. От этого глаза охранника округлились, он явно был в замешательстве. Голос мой наливался злобой и звучал уже не так спокойно.

– Вы что, не слышите меня?! Я говорю, позвоните Сергею Ивановичу, он здесь инженер, он меня прислал в эту сра**ю тюрьму варить ваши долбаные камеры.

Охранник медлил, должно быть, мои слова наконец дошли до его деревянного мозга.

Он что-то быстро пробубнил себе в воротник, я разобрал лишь несколько слов: бракованная решетка, карцер.

Я, не отпуская прутья, продолжал взывать к ра-зуму:

– Слушайте, я вас умоляю, позвоните, позвоните вы этому инженеру.

И тут вдруг этот лысый урод подлетел ко мне, точно к замешкавшемуся таракану, в воздухе блеснул пруток, все случилось в один миг. До чертиков пронзающая боль змеями расползлась от пальцев рук по всему телу.

– А-а-а-а, с**а такая! – Я завопил, не в силах сдерживаться.

На пол закапала кровь из разорванной кожи. Я тряс рукой, дул на место ушиба, но это не помогало. Кажется, у меня было сломано несколько пальцев.

Пока я был занят травмой, к моей камере подтянулись еще несколько охранников, один из них открыл калитку. Вооружившись, все они зашли внутрь. Я сидел на кровати, держась за руку и корчась от боли. Они негромко разговаривали между собой.

– Он держался за решетку.

– Руками?!

– Да.

– Давайте сюда того, – охранник показал на стену, за которой находился мой сосед, недавно беседовавший со мной.

– Нет, не-е-ет, за что вы ме-е-еня! Я же ни-и-и-че-го не сделал, – это был тихий, переполненный ужасом крик.

Я слышал, как он сопротивлялся, как дергался, затем была пара глухих ударов, и больше он голоса не подавал. Через несколько секунд мой сосед показался по ту сторону камеры.

Молодой высокий парень, лет девятнадцати-двадцати, худой как спичка, с совершенно отсутствующим взглядом, витающим непонятно где; мне даже показалось, что он слепой, но он явно видел.