Титулярный советник

— Бред, — отмахнулся дед. — Такой партии не существует. А в свете последних событий — и не может существовать.

— Почему?

— Потому. — Дед раздраженно фыркнул. — Мне нужно объяснять, почему все эти разговоры об аморальной эксплуатации рабочих и народовластии — чушь?

Судя по тону, заданный вопрос был чисто риторическим — но я все-таки надеялся услышать ответ. Хотя бы для общего развития — так сказать. Не то, чтобы странный и недобрый спор между Хриплым и Юсуповым оказался для меня совсем уж непонятен — каких-то знаний определенно не хватало.

И что-то подсказывало — в книгах я их вряд ли отыщу.

— Объяснять… Если можно — пожалуй, да. Как ты догадываешься, методы террористов я никак не оправдываю. И даже наоборот — всячески осуждаю. Но сами по себе требования показались мне… как бы это сказать, — Я на всякий случай втянул голову в плечи, — не лишенными… некоторого смысла.

Когда под седыми бровями зажглись два недобрых уголька, я уже решил, что разноса не миновать — и вдруг дед рассмеялся. Не слишком задорно, без особого веселья — но все-таки вполне искренне.

— Забавно… Я уже объяснял это твоему отцу. И брату тоже, — проговорил он. — Видимо, каждому юному наследнику суждено однажды проникнуться светлой либеральной идеей. И однажды — в ней разочароваться.

— Видимо. — Я пожал плечами. — Так что не будем терять времени.

— Как пожелаешь, — вздохнул дед. — Что конкретно тебя интересует? Государственный контроль условий труда на производстве и зарплаты рабочих?

Я чуть не проглотил язык. Как он вообще?..

— Хочешь знать, откуда мне все это известно? — усмехнулся дед. — К сожалению — нравится мне это, или нет — требования террористов все-таки покинули дворец Юсуповых. И разошлись во все стороны. Но дело даже не в этом.

— А в чем?

— В том, что в этих требованиях нет ничего нового. Вообще. — Дед откинулся на спинку кресла. — И должен удивить тебя — государственный контроль за производством уже давно существует.

— Вот как?

— Именно. На всех предприятиях, принадлежащих короне, нормы почти всегда соблюдаются неукоснительно, — кивнул дед. — Но на частных заводах и фабриках все, конечно же… несколько сложнее.

— Контроля нет? — уточнил я.

— Контроль целиком и полностью возлагается на владельца. И далее возможны варианты. — Дед сцепил пальцы в замок. — Я не могу говорить за всех, но наш род всегда заботился о тех, кто ему служит. Образование, услуги врачей и целителей… пенсии, в конце концов. В том числе и для семей, оставшихся без кормильца. Не самые плохие, как мне кажется… Но кому-то всегда покажется мало, Саша. — Дед на мгновение задумался. — Однажды Костя — когда ему было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас — пожелал выплатить дополнительную компенсацию одной симпатичной вдовушке, потерявшей мужа после аварии на заводе. Ровно пятьсот рублей из личных средств.

Не самая маленькая сумма. Даже по моим меркам. А для семьи рабочих — и вовсе огромная. Такое просто не могло остаться без последствий.

— И что случилось дальше? — поинтересовался я.

— Эта дура попыталась его соблазнить, — ухмыльнулся дед. — А через неделю таких неведомо откуда нарисовалось еще пять. Я уже не говорю о болванах, которые тайком сами совали руки в станки.

— И?..

— Что и? — буркнул дед. — В конце концов отцу пришлось закрыть производство. Три сотни людей остались без работы. А ту вдовушку зарезали прямо у дома месяцем позже. Кажется, за новую овечью шубу.

— Печальная история. — Я поморщился, будто чай вдруг почему-то стал невыносимо горьким. — Но в чем мораль? Как, по-твоему, правильно?

— Мораль в том, что никакого “правильно” вообще не существует. — Дед пожал плечами. — Ты не сможешь угодить всем — и всегда останутся недовольные. Нытики, которые считают, что именно с ними судьба, государство, аристократ или владелец фабрики обошлись несправедливо. И если ты собираешься заплатить каждому по пятьсот рублей из собственного кармана…

— То у меня не хватит денег?

— Хватит, — улыбнулся дед. — Но не сомневайся — завтра они придут и потребуют еще. Денег, справедливого суда, политических преференций…

— Освобождения заключенных, — добавил я.

— И его тоже. — Дед полез в ящик стола — видимо, за табаком. — И ты удивишься, кем на поверку окажется большинство несчастных узников: люмпенами, маргиналами, мелкими преступниками — а то и террористами. Вроде тех, с которыми ты уже имел сомнительное удовольствие познакомиться. Предлагаешь выпустить их всех?

— Нет, — вздохнул я. — И вряд ли этого бы хотел… хоть кто-то.

— А чего тогда? — Дед буквально не давал мне опомниться. — Возможности заниматься политикой? Да ради Бога! Государственная дума существует уже чуть ли не сотню лет. По большей части туда всегда избирали бесполезный сброд — но мне случалось видеть и по-настоящему способных людей из простых.

Голова понемногу начинала закипать. Наверное, не стоило начинать подобный разговор без хоть какой-то теоретической подготовки — но деваться было уже некуда: дед явно оседлал любимого конька.

— Талантливые самородки непременно пробиваются наверх. Медленно, обдирая руки и прочие части тела — но все-таки пробиваются. — Дед причмокнул, раскуривая трубку. — Не могу сказать, что я так уж рад был каким-то там… лапотникам в Госсовете — но только идиот станет отрицать их полезность. В конце концов, без них мы бы еще пятьдесят лет назад получили такой взрыв, по сравнению с которым дюжина уголовников с винтовками во дворце Юсупова — детский лепет.

Интересно — а знал ли обо всем этом Хриплый?

— А крепостное право? В последний раз мы пытались протащить реформу в тридцать четвертом! — продолжал дед, распаляясь все больше и больше. — И как ты думаешь — кто первым выступил против?

— Древние рода? — осторожно предположил я. — Аристократы, крупные землевладельцы?..

— Нет! — Дед выпустил из ноздрей дым, на мгновение став похожим на рассерженного дракона. — Государственная дума! Мелкие помещики, у которых от дворянского положения осталась, по сути, только бесполезная и дурацкая привилегия владеть другими людьми. Но куда больше меня тогда удивило другое: крепостная реформа оказалась не нужна самим крестьянам… Не всем, конечно. — Дед снова закусил мундштук зубами и тихо закончил: — Но не меньше трети из их голосов было против.


Я едва не разлил чай себе на колени.

— Хочешь спросить — почему? — усмехнулся дед. — Могу только догадываться. Я склонен думать, что переход к положению вольного человека для очень многих скорее означал бы потерю покровительства могущественного аристократа, чем какие-то особенные приобретения. Так или иначе, сейчас крепостное право — не более, чем юридическая формальность. И кроме того, некоторые семьи поколениями так тесно связаны с родами, что это скорее можно назвать древним союзом, чем… владением.

— Что-то вроде вассальной клятвы? — спросил я. — Да?

— Сравнение не совсем верное. — Дед улыбнулся и пыхнул трубкой. — Но можно сказать и так. К примере, прекрасно известная тебе Арина Степановна — крепостная.

— Что? — Я едва не поперхнулся чаем. — Да она же…

— Могла надрать тебе уши, когда ты ребенком позволял себе лишнего? — Дед наблюдал за моей реакцией с явным удовольствием. — Не сомневайся — может и теперь. И ее положение здесь совершенно ни при чем… Пожалуй, она даже была бы смертельно обижена, вздумай я предложить ей вольную.

Я не нашел, что ответить — дед разнес все, что говорил Хриплый, в пух и прах. Разобрал по полочкам, расколотил убойными аргументами — и аккуратно ссыпал в мусор. Может, кто-то более подкованный в истории и государственных делах и смог бы возразить хоть что-нибудь, но я — нет.

— Да уж… — Я рукавом отер со лба выступивший пот. — Надо сказать, тогда все это звучало… куда убедительнее.

— Все эти разговоры о кровожадных угнетателях, о равенстве… — Дед понимающе закивал — и вдруг, нахмурившись, посмотрел мне прямо в глаза. — Скажи, Саша — а ты готов отказаться от своих привилегий? Разделить наследство с парой сотен крестьянских сыновей, отказаться от титула?.. От Дара, в конце концов? Стать обычным человеком — без всего, что досталось тебе от предков?

— Нет, — честно признался я. — Не готов.

— И это верно, Саша. — Дед легонько стукнул трубкой по столу, вытряхивая пепел и остатки табака. — Правильно. Хотя бы потому, что люди не рождаются равными. Разбогатеть или, наоборот — потерять родительское состояние может любой. И любой может при определенных обстоятельствах получить дворянский титул — или утратить. Но некоторые появляются на свет Одаренными — и этого не изменить. Такова природа вещей.

— Да, но…

— Подожди, я еще не закончил. — Дед чуть возвысил голос. — Это лишь половина того, что тебе следует запомнить раз и навсегда. Но есть и вторая: ты — князь Горчаков. Не только по праву рождения, но и по тому, кем ты стал. В свои семнадцать ты уже знаешь больше, чем какой-нибудь крестьянин из Елизаветино узнает за всю жизнь — а твое образование не завершено и на треть. Если начнется война и придется встать на защиту государства — твой Дар будет стоить сотни неумех с винтовками, а со временем — и тысячи. Но дело даже не в этом. — Дед на мгновение смолк, чтобы отдышаться. — Однажды ты научишься править! Не так далек тот день, когда тебе — хочешь ты этого, или нет — придется занять мое место в Государственном совете. И я сделаю все, что от меня зависит, чтобы ты был к этому готов.

И, видимо, для этого придется стать… кем-то другим. Не беззаботным недорослем, увешавшим плакатами с актрисами половину комнаты. И даже не юнкером, не офицером на службе ее императорского величества. Я вдруг вспомнил, какие у Кости были глаза до того, как погибли родители.

И какие стали потом.

— Что, не сильно приятная перспектива? — Дед улыбнулся одними уголками губ. — К сожалению, выбирать нам не приходится. Титул дает не только права и вольности, но и определенные обязанности… Обязанностей, поверь, куда больше. И не перед короной, которую, если разобраться, может надеть любой дурак — а перед страной и государством.

Я молча откинулся на спинку стула. В чашке еще оставался недопитый чай, но больше почему-то не хотелось. Ни чая, ни разговоров — уж их-то мне на сегодня явно хватило.

Но дед так, похоже, не считал.

— Думаю, ты услышал достаточно, — проговорил он, — чтобы понять: идея народовластия сейчас не только бесполезна, но и опасна сама по себе. — Дед задумчиво потер подбородок. — Правда, куда больше я бы опасался тех, кто все это затеял. И кто раздобыл для этих маргиналов оружие.

— Очевидно, Куракин. — Я пожал плечами. — Или кто-то из его… шайки. Сделать “глушилку” без сильного Одаренного в принципе невозможно.

— Это-то и пугает, — вздохнул дед. — Сами по себе взбесившиеся люмпены и пролетарии не опасны, будь их хоть тысячи. Но теперь…

Теперь пары десятков вполне достаточно, чтобы устроить кровавую баню. Хриплый со своей бандой убил двадцать восемь человек — а мог убить втрое больше. И что бы дед ни говорил про одного Одаренного, стоящего тысячу солдат с винтовками — расклад сил поменялся.

И, похоже, уже навсегда.

— Остается только понять — зачем Куракину эти… народовольцы. — Дед одним махом опрокинул в глотку остатки чая. — Но на это уйдет время, которого и так, похоже, немного.

— Ага… — Я опустил ладони на подлокотники. — Я пойду?

— Да, ступай. — Дед пододвинул себе лист бумаги и чернильницу. — Сегодня мы вряд ли выясним хоть что-то.

Кабинет я покидал со странным и непривычным чувством. Пожалуй, больше всего оно походило на облегчение… но и какого-то странного недовольства в нем тоже было достаточно. Нет, разговор с дедом, безусловно, много расставил по местам, я узнал то, о чем раньше только догадывался — или не догадывался вовсе.

И все-таки меня не покидало ощущение, что осталось что-то еще. Мне дали картинку — занятную, привлекательную, с мастерски отрисованными деталями — вплоть до мельчайших штрихов — и все же неполную. Будто я держал в руках одну ее половину — но точно знал, что есть и вторая, пусть и не такая ладная и красивая. И как раз ее-то мне дед дать почему-то не захотел… А скорее просто не мог.

Но я, кажется, знал, кто может.





Глава 7




Я оставил машину и “Волгу” с охраной в паре домов от неприметного двухэтажного здания в Волынкиной деревне и пошел дворами.

Подступающий мрак декабрьского вечера, темный кирпич стен вокруг, хриплые крики за углом… Похоже, парочке местных не терпелось выяснить отношения кулаками. Насквозь пропитавший воздух запах дешевого табака, дыма и машинного масла. Редкие фонари, из которых половина вообще не работала, а вторая — светила так тускло, что можно было запросто сломать ногу в одной из бесконечных ям и выбоин на асфальте. Положить его здесь положили — похоже, еще до моего рождения — но с тех пор так ни разу и не ремонтировали.

Рабочий квартал на окраине столицы — да еще и вечером в пятницу — уж точно не самое уютное местом для прогулки. Но я все равно чувствовал себя… пожалуй, почти в безопасности. Местные мне не страшны, а наемники или бунтари-пролетарии с “глушилками” уж точно не станут охотиться на наследника дворянского рода здесь, на задворках.

Скорее уж здесь всем на меня плевать.