Тик-так

Вихрь, который так внезапно ворвался в его прихожую сквозь открытую дверь, неожиданно утихомирился, и все вокруг снова стало тихим и спокойным. Даже ночной воздух больше не казался Томми холодным.

Он принялся вынимать листья из волос, снимать их с мягкой фланелевой рубашки и с джинсов. Весь пол в прихожей оказался усыпан ими - бурыми, хрустящими, некрасивыми, какой-то сухой травой и даже комочками грязи.

- Какого черта!.. - произнес удивленно Томми.

За дверью никого не было.

Томми встал на пороге и посмотрел сначала налево, потом направо вдоль темного крыльца, которое было больше похоже на небольшую веранду десяти футов длиной и шести футов шириной Но ни на крыльце, ни на ступеньках, ни на дорожке, рассекавшей надвое неширокий газон, не было никого, кто мог бы привести в действие звонок. Даже улица, над которой повисли подсвеченные лунным светом облака, выглядела совершенно пустынной и тихой - настолько тихой, что Томми готов был поверить, что какие-то неполадки в небесной механике заставили время остановиться для всех и вся, кроме него одного.

Все еще не теряя надежды разглядеть в ночной темноте хоть что-то, что помогло бы ему понять, отчего вдруг сработал звонок (а в том, что он действительно звонил, Томми не сомневался), он включил свет над входной дверью и сразу заметил внизу, у своих ног, какой-то непонятный предмет. Наклонившись, чтобы как следует его рассмотреть, Томми увидел, что это всего-навсего кукла - тряпичная кукла не больше десяти дюймов длиной. Она лежала на спине, широко раскинув свои коротенькие толстые ручки, и смотрела в небо.

Недоумевая, Томми еще раз внимательно оглядел улицу, задержал взгляд на живых изгородях, за которыми мог бы укрыться даже взрослый человек, стоило ему лишь немного пригнуться. Но на улице никого не было.

Кукла у его ног не была доделана до конца. Она была просто обтянута белой хлопчатобумажной тканью, но у нее не было ни лица, ни волос, ни платья. Каждый глаз был только намечен двумя перекрещивающимися стежками толстой черной нитки. Пять таких же черных крестиков обозначали рот, носа не было вовсе, еще один крест был вышит там, где должно было быть сердце.

Шагнув через порог, Томми опустился на корточки рядом с куклой. Горечь от попавшего ему в рот листа мелалукки уже прошла, но вместо нее он ощутил на языке такой же неприятный, хотя и знакомый вкус. Чтобы удостовериться в своей догадке, Томми высунул язык и, потрогав его пальцем, рассмотрел оставшиеся на нем следы. На пальце осталось красноватое пятно. Кровь. Острый кончик листа уколол ему язык до крови.

Томми шевелил языком. Ранка была совсем маленькой, и язык не болел, но почему-то - почему, он и сам не мог понять, - вид и вкус крови вызвали в нем тревогу.

Снова опустив глаза на куклу, он заметил в ее похожей на варежку руке сложенную бумагу. Длинная и прямая стальная булавка с черной эмалевой головкой размером с крошечную горошину надежно пришпиливала ее.

Томми поднял куклу. Она была довольно плотной и удивительно тяжелой, как будто ее набили песком, однако ее конечности были мягкими, почти полыми, и легко сгибались, как у любой тряпичной куклы.

Стоило Томми вытащить булавку, как замершая в безмолвной неподвижности улица снова ожила. По крыльцу, шелестя нападавшими туда листьями, пронесся холодный сквозняк, живые изгороди зашуршали, деревья качнули кронами, и по темнеющей лужайке перед домом побежали лунные тени. В следующее мгновение все окружающее снова словно оцепенело.

Томми повертел в руках бумагу. Ома была маслянистой на ощупь и казалась пожелтевшей от времени, словно древний пергамент. Места сгибов потрескались, и, когда Томми с осторожностью развернул сложенный вчетверо листок, он оказался не больше трех квадратных дюймов величиной.

Записка была на старовьетнамском - изящные иероглифы, написанные умелой рукой черными чернилами или тушью, располагались тремя ровными колонками. Язык Томми узнал сразу, но прочесть послание не мог.

Выпрямившись во весь рост, Томми задумчиво оглядел улицу, потом снова посмотрел па куклу, которую продолжал держать в руке. Наконец он сложил записку и, сунув ее в нагрудный карман рубашки, вернулся в дом, тщательно закрыв за собой дверь, Подумав, он задвинул массивный засов и накинул цепочку.

В гостинной Томми усадил странную куклу на стол, прислонив ее к настольной лампе с абажуром из матового зеленого стекли, имитирующего ткань. При этом круглое пустое лицо куклы склонилось к правому плечу, а уродливые, почти беспалые руки безвольно повисли по бокам. Похожие на варежки ладони были открыты, как и а момент, когда Томми впервые увидел странную куклу на крыльце, но сейчас они изменили свою форму, как будто что-то искали.

Булавку Томми положил на стол. Ее черная эмалевая головка блестела, как капля мазута, а по стальному острию пробегали холодные волны электрического света.

Отвернувшись от стола, Томми задернул занавески на всех трех окнах гостиной; то же самое он проделал и в столовой, и в спальне. В кухне он плотно закрыл жалюзи.

Но ощущение, что за ним наблюдают, не покидало его.

Во второй спальне наверху, которую он переоборудовал под рабочий кабинет и где писал свои романы, Томми сел за стол, но лампу не включил. Свет попадал внутрь только из коридора, сквозь открытую дверь, но и этого было вполне достаточно. Придвинув к себе телефонный аппарат, Томми немного поколебался, но потом набрал по памяти домашний номер Сэла Деларио, с которым до вчерашнего дня работал в редакции "Реджистер". На другом конце линии отозвался автоответчик, но Томми не стал оставлять сообщения. Вместо этого он позвонил Деларио на пейджер и ввел свой телефонный номер с пометкой "срочно".

Меньше чем через пять минут Сэл перезвонил.

- Что за пожар, сырная головка? - спросил он вместо приветствия. - Опять забыл, с кем пил вчера?

- Ты где? - спросил Томми.

- На конвейере.

- В конторе?

- Где же еще? Ждем любого мало-мальски любопытного сообщения.

- Опять задерживаешься ради сносной статейки для утреннего выпуска?

- Ты позвонил только для того, чтобы спросить меня об этом? - упрекнул Сэл. - Подумать только, ты всего день не работаешь с горячими новостями, а уже забыл, что такое журналистская солидарность.

- Послушай, Сэл, - перебил его Томми, наклоняясь над трубкой. - Я хотел узнать у тебя кое-что насчет банд.

- Ты имеешь в виду обленившихся жирных котов, которые вертят делами в Вашингтоне, или панкуюшую молодежь, которая пасет предпринимателей в нашем Маленьком Сайгоне?

- Прежде всего я имел в виду местные вьетнамские группировки типа "Парней из Санта-Аны" и тому подобных.

- .."Парни из Натомы", "Плохие Мальчики"... Да ты их и сам знаешь.

- Не так хорошо, как ты, - возразил Томми. Сэл был полицейским репортером, прекрасно знавшим все вьетнамские банды, действовавшие не только в округе Орандж, но и по всей территории страны, Томми же писал по преимуществу об искусстве, событиях в мире культуры и шоу-бизнеса.

- Тебе никогда не приходилось слышать, чтобы "Парни из Натомы" или "Плохие Мальчики" присылали кому-то записки с отпечатком ладони или нарисованным черепом и костями? В качестве угрозы или предупреждения? - спросил он.

- Или оставляли в постели жертвы отрезанную лошадиную голову?

- Да-да, что-то в этом роде.


- Ты все перепутал, чудо-мальчик. Эти парни не настолько хорошо воспитаны, чтобы рассылать предупреждения. По сравнению с ними даже мафия сойдет за общество любителей камерной музыки.

- А как насчет банд, которые состоят не из уличных подонков, а из людей постарше, стоящих ближе к организованной преступности? Таких, как "Черные Орлы" или "Сокол-7"?

- "Черные Орлы" действуют в Сан-Франциско, а "Сокол-7" - в Чикаго. Здешние бандиты называют себя "Люди-лягушки".

Томми откинулся на спинку заскрипевшего под ним кресла.

- Но никто из них не играет в эти игры с лошадиными головами?

- Послушай, Томми-бой, если "Люди-лягушки" решат подсунуть тебе в постель отрезанную голову, то это скорее всего будет твоя собственная голова.

- Это утешает.

- А что, собственно, случилось, Томми? Признаться, ты меня заинтриговал.

Томми вздохнул и бросил взгляд за окно кабинета. Оно осталось незанавешенным, и он видел, как плотные клочковатые тучи понемногу затягивают луну, продолжавшую серебрить их неровные края.

- Тот материал, который я приготовил на прошлой неделе для раздела "Шоу и развлечения"... Мне кажется, кто-то пытается отомстить мне за него.

- Тот, где говорится о талантливой девочке-фигуристке?

- Да.

- И об одаренном маленьком мальчике, который играет на пианино как взрослый мастер? За что же тут мстить?

- Видишь ли...

- Кого ты мог задеть этой статьей? Разве что другого шестилетнего гения, который считает, что это он должен был красоваться на первой полосе. И за это он поклялся переехать тебя своим трехколесным велосипедом.

- Видишь ли, Сэл, - снова сказал Томми, понимая, как глупо все это звучит, - в этой статье подчеркивалось, что далеко не все дети, происходящие из вьетнамской общины, обязательно пополняют собой ряды уличных группировок.

- Ну-у-у... - протянул Сэл, - тогда конечно. Полемика, брат, это уже серьезно.

- Мне пришлось сказать несколько нелицеприятных слов в адрес "Парней из Натомы", "Парней из Санта-Аны" и всех тех, кто в конечном итоге выбрал скользкую дорожку.

- Ну и что? Одна-две строки на весь подвал. Ну, параграф, как максимум. Эти парни не настолько чувствительны. Томми. Несколько резких слов вряд ли способны заставить их вступить на тропу войны.

- Хотел бы я знать...

- На самом деле им глубоко плевать, что ты там себе думаешь, потому что для них ты - вьетнамский эквивалент дяди Тома, только без хижины. Кроме того, как мне кажется, ты слишком хорошо о них думаешь. Лично я не уверен, что эти задницы вообще читают газеты.

Темные тучи, гонимые ветром с запада, заметно сгущались, наползая с океана. Луна погружалась в них постепенно, исчезая с небосвода словно лицо тонущего в холодном море пловца, и ее свет на оконных переплетах то мерк, то снова проступал безмятежным белым сиянием.

- А что ты скажешь насчет женских банд? - спросил Томми.

- "Девчонки Уолли", "Всадницы из Помоны", "Грязные Панкушки"... Не секрет, что они могут быть гораздо более жестокими, чем мужчины, но я все равно не думаю, чтобы они могли заинтересоваться тобой. Сам посуди, если бы их было так легко завести, они выпотрошили бы меня как рыбу еще несколько лет назад. Давай, Томми, не темни! Выкладывай, что у тебя случилось. Из-за чего ты так разнервничался?

- Из-за.., куклы.

- Какой куклы? Барби? - Сэл заметно оживился.

- Признаться, она выглядит несколько более зловеще.

- Да, Барби уже не та... Не нагоняет такой жути, как когда-то. Пожалуй, в наше время она никого особенно не испугает.

Томми коротко рассказал Сэлу о странной кукле со зловещими крестообразными стежками, которую он подобрал на крыльце собственного дома.

- Судя по твоему рассказу, "Пехотинцы Пиле бери" тоже начали панковать, - задумчиво произнес Сэл.

- Это все очень странно, - откликнулся Томми. - На самом деле гораздо более странно, чем можно выразить словами. Ты даже не представляешь себе...

- А что говорится в записке? Неужели ты совсем не можешь читать по-своему, по-вьетнамски? Хотя бы немножко?

Томми достал записку из кармана и снова развернул ее.

- Нет, - сказал он и покачал головой, хотя Сэл не мог его видеть. - Ни слова.

- Что ж ты так, сырная головка? Отрываешься от корней?

- Можно подумать, что ты очень за них держишься! - едко заметил Томми.

- Еще как, дружище! - В подтверждение своих слов Сэл бегло произнес несколько фраз на певучем итальянском языке и снова перешел на английский.

- Кроме того, я каждый месяц пишу своей матери на Сицилию огромное письмо. В прошлом году я прожил у нее почти весь отпуск - две недели с маленьким хвостиком.