Тихий Дон
Часть 129 из 275 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Бери насеку! Не супротивничай, Григорич!
– Ты у нас в хуторе первый хозяин.
– Не проживешь хуторское добро!
– Гляди, хуторские паи не пропей, как Семен!
– Но-но… этот пропьет!
– С базу есть чего взять!
– Слупим, как с овечки!..
Так необычны были стремительные выборы и вся полубоевая обстановка, что Мирон Григорьевич согласился без особых упрашиваний. Выбирали не так, как прежде. Бывало, приезжал станичный атаман, созывались десятидворные, кандидаты баллотировались, а тут – так-таки, по-простому, сплеча: «Кто за Коршунова – прошу отойти вправо». Толпа вся хлынула вправо, лишь чеботарь Зиновий, имевший на Коршунова зуб, остался стоять на месте один, как горелый пень в займище.
Не успел вспотевший Мирон Григорьевич глазом мигнуть, – ему уж всучили в руки насеку, заревели издали и под самым ухом:
– Магарыч станови!
– Все шары накатили тебе!
– Обмывать надо!
– Качать атамана!
Но сотник, прерывая крики, умело направил сход на деловое решение вопросов. Он поставил вопрос о выборе командира отряда и, наверное наслышанный в Вешенской о Григории, льстя ему, польстил и хутору:
– Желательно бы иметь командира – офицера! С тем и дело в случае боя будет успешней, и урона меньше будет. А на вашем хуторе героев – хоть отбавляй. Я не могу навязывать вам, станичники, свою волю, но со своей стороны порекомендую вам хорунжего Мелехова.
– Какого?
– Два их у нас.
Офицер, скользя по толпе глазами, остановился на видневшейся позади склоненной голове Григория, – улыбаясь, крикнул:
– Григория Мелехова!.. Как вы, станичники?
– В добрый час!
– Покорнейше просим!
– Григорь Пантелевич! Ядрена-голень!
– Выходи середь круга! Выходи!
– Старики хочут поглядеть на тебя!
Подталкиваемый сзади, Григорий, багровея, вышел на середину круга, затравленно оглянулся.
– Веди наших сынов! – Матвей Кашулин стукнул костылем и размашисто закрестился. – Веди и руководствуй ими, чтоб они у тебя, как гуси у доброго гусака, в шайке сохранялись. Как энтот караулит своих племяков и оберегает от хищного зверя и человека, так и ты оберегай! Сумей ишо четыре креста заслужить, давай тебе Бог!
– Пантелей Прокофич, сын у тебя!..
– Голова у него золотая! Мозговит, сукин кот!
– Черт хромой, станови хучь четверть!
– Га-га-га-га!.. Об-мо-е-е-ем!..
– Господа старики! Тише! Может, назначим две али три переписи безо всяких охотов? Охотники не то пойдут, не то нет…
– Три года!
– Пять!
– Охотников набирать!
– Сам ступай, какой тебя… держит?
К сотнику, о чем-то говорившему с новым атаманом, подошли четверо стариков с верхнего конца хутора. Один из них, мелкий беззубый старичонка, по уличному прозвищу Сморчок, был известен тем, что всю жизнь сутяжничал. Он так часто ездил в суд, что единственная белая кобыла, которая была у него в хозяйстве, настолько изучила туда дорогу, что, стоило пьяному ее хозяину упасть в повозку и крикнуть свиристящим дискантом: «В суд!» – кобыла сама направлялась по дороге на станицу… Сморчок, стягивая шапчонку, подошел к сотнику. Остальные старики, из них один – крепкий хозяин, уважаемый всеми, Герасим Болдырев, остановились возле. Сморчок, помимо всех прочих достоинств отличавшийся краснобайством, первый затронул сотника:
– Ваше благородие!
– Что вам, господа старики? – Сотник любезно изогнулся, наставляя большое, с мясистой мочкой ухо.
– Ваше благородие, вы, значит, не дюже наслышаны об нашем хуторном, коего вы определили нам в командиры. А мы вот, старики, обжалуем это ваше решение, и мы – правомочны на это. Отвод ему даем!
– Какой отвод? В чем дело?
– А в том, что как мы могем ему доверять, ежели он сам был в Красной гвардии, служил у них командиром и только два месяца назад как вернулся оттель по ранению.
Сотник порозовел. Уши его будто припухли от прилива крови.
– Да не может быть! Я не слышал про это… Мне никто ничего не говорил на этот счет…
– Верно, был в большевиках, – сурово подтвердил Герасим Болдырев. – Не доверяем мы ему!
– Сменить его! Казаки вон молодые что гутарют? «Он, гутарют, нас в первом же бою предаст!»
– Господа старики! – крикнул сотник, приподнимаясь на цыпочки; он обращался к старикам, хитро минуя фронтовиков. – Господа старики! В отрядные мы выбрали хорунжего Григория Мелехова, но не встречается ли к этому препятствий? Мне заявили сейчас, что он зимою сам был в Красной гвардии. Можете ли вы ему доверить своих сынов и внуков? И вы, братья фронтовики, со спокойным ли сердцем пойдете за таким отрядным?
Казаки ошалело молчали. Крик вырос сразу; из отдельных восклицаний и возгласов нельзя было понять ни одного слова. Потом уже, когда, поорав, умолкли, на середину круга вышел клочкобровый старик Богатырев, снял перед сбором шапку, огляделся.
– Я так думаю своим глупым разумом – что Григорию Пантелевичу не дадим мы этую должность. Был за ним такой грех, – слыхали мы все про это. Пущай он наперед заслужит веру, покроет свою вину, а посля видать будем. Вояка из него – добрый, знаем… но ить за мгой и солнышка не видно: не видим мы его заслугу – глаза нам застит его служба в большевиках!..
– Рядовым его! – запальчиво кинул молодой Андрей Кашулин.
– Петра Мелехова командиром!
– Нехай Гришка в табуне походит!
– Выбрали б на свою голову!
– Да я и не нуждаюсь! На кой черт вы мне сдались! – кричал сзади Григорий, краснея от напряжения; взмахнув рукой, повторил: – Я и сам не возьмусь! На черта вы мне понадобились! – Сунул руки в глубокие карманы шаровар; ссутулясь, журавлиным шагом потянул домой.
А вслед ему:
– Но-но! Не дюже!..
– Поганка вонючая! Руль свой горбатый задрал!
– О-го-го!
– Вот как турецкие кровя им распоряжаются!
– Не смолчит небось! Офицерам на позициях не молчал. А то, чтоб тут…
– Вернись!..
– Га-га-га-га!..
– Узы его! Га! Тю! У-лю-лю-лю-лю!..
– Да чего вы зад перед ним заносите? Своим судом его!
Поуспокоились не сразу. Кто-то кого-то в пылу споров толкнул, у кого-то кровь из носа вышибли, кто-то из молодых неожиданно разбогател шишкой под глазом. После всеобщего замирения приступили к выборам отрядного. Провели Петра Мелехова – и он аж поалел от гордости. Но тут-то и напоролся сотник, как ретивый конь на чересчур высокий барьер, на непредвиденное препятствие: дошла очередь записываться в охотники, а охотников-то и не оказалось. Фронтовики, сдержанно относившиеся ко всему происходившему, мялись, не хотели записываться, отшучивались:
– Ты чего ж, Аникей, не пишешься?
И Аникушка бормотал:
– Молодой я ишо… Вусов вон нету…
– Ты шутки не шути! Ты что – на смех нас подымаешь? – вопил у него под ухом старик Кашулин.
Аникей отмахивался, словно от комариного брунжанья:
– Своего Андрюшку поди запиши.
– Записал!
– Прохор Зыков! – выкрикивали у стола.
– Я!
– Записывать?
– Не знаю…
– Ты у нас в хуторе первый хозяин.
– Не проживешь хуторское добро!
– Гляди, хуторские паи не пропей, как Семен!
– Но-но… этот пропьет!
– С базу есть чего взять!
– Слупим, как с овечки!..
Так необычны были стремительные выборы и вся полубоевая обстановка, что Мирон Григорьевич согласился без особых упрашиваний. Выбирали не так, как прежде. Бывало, приезжал станичный атаман, созывались десятидворные, кандидаты баллотировались, а тут – так-таки, по-простому, сплеча: «Кто за Коршунова – прошу отойти вправо». Толпа вся хлынула вправо, лишь чеботарь Зиновий, имевший на Коршунова зуб, остался стоять на месте один, как горелый пень в займище.
Не успел вспотевший Мирон Григорьевич глазом мигнуть, – ему уж всучили в руки насеку, заревели издали и под самым ухом:
– Магарыч станови!
– Все шары накатили тебе!
– Обмывать надо!
– Качать атамана!
Но сотник, прерывая крики, умело направил сход на деловое решение вопросов. Он поставил вопрос о выборе командира отряда и, наверное наслышанный в Вешенской о Григории, льстя ему, польстил и хутору:
– Желательно бы иметь командира – офицера! С тем и дело в случае боя будет успешней, и урона меньше будет. А на вашем хуторе героев – хоть отбавляй. Я не могу навязывать вам, станичники, свою волю, но со своей стороны порекомендую вам хорунжего Мелехова.
– Какого?
– Два их у нас.
Офицер, скользя по толпе глазами, остановился на видневшейся позади склоненной голове Григория, – улыбаясь, крикнул:
– Григория Мелехова!.. Как вы, станичники?
– В добрый час!
– Покорнейше просим!
– Григорь Пантелевич! Ядрена-голень!
– Выходи середь круга! Выходи!
– Старики хочут поглядеть на тебя!
Подталкиваемый сзади, Григорий, багровея, вышел на середину круга, затравленно оглянулся.
– Веди наших сынов! – Матвей Кашулин стукнул костылем и размашисто закрестился. – Веди и руководствуй ими, чтоб они у тебя, как гуси у доброго гусака, в шайке сохранялись. Как энтот караулит своих племяков и оберегает от хищного зверя и человека, так и ты оберегай! Сумей ишо четыре креста заслужить, давай тебе Бог!
– Пантелей Прокофич, сын у тебя!..
– Голова у него золотая! Мозговит, сукин кот!
– Черт хромой, станови хучь четверть!
– Га-га-га-га!.. Об-мо-е-е-ем!..
– Господа старики! Тише! Может, назначим две али три переписи безо всяких охотов? Охотники не то пойдут, не то нет…
– Три года!
– Пять!
– Охотников набирать!
– Сам ступай, какой тебя… держит?
К сотнику, о чем-то говорившему с новым атаманом, подошли четверо стариков с верхнего конца хутора. Один из них, мелкий беззубый старичонка, по уличному прозвищу Сморчок, был известен тем, что всю жизнь сутяжничал. Он так часто ездил в суд, что единственная белая кобыла, которая была у него в хозяйстве, настолько изучила туда дорогу, что, стоило пьяному ее хозяину упасть в повозку и крикнуть свиристящим дискантом: «В суд!» – кобыла сама направлялась по дороге на станицу… Сморчок, стягивая шапчонку, подошел к сотнику. Остальные старики, из них один – крепкий хозяин, уважаемый всеми, Герасим Болдырев, остановились возле. Сморчок, помимо всех прочих достоинств отличавшийся краснобайством, первый затронул сотника:
– Ваше благородие!
– Что вам, господа старики? – Сотник любезно изогнулся, наставляя большое, с мясистой мочкой ухо.
– Ваше благородие, вы, значит, не дюже наслышаны об нашем хуторном, коего вы определили нам в командиры. А мы вот, старики, обжалуем это ваше решение, и мы – правомочны на это. Отвод ему даем!
– Какой отвод? В чем дело?
– А в том, что как мы могем ему доверять, ежели он сам был в Красной гвардии, служил у них командиром и только два месяца назад как вернулся оттель по ранению.
Сотник порозовел. Уши его будто припухли от прилива крови.
– Да не может быть! Я не слышал про это… Мне никто ничего не говорил на этот счет…
– Верно, был в большевиках, – сурово подтвердил Герасим Болдырев. – Не доверяем мы ему!
– Сменить его! Казаки вон молодые что гутарют? «Он, гутарют, нас в первом же бою предаст!»
– Господа старики! – крикнул сотник, приподнимаясь на цыпочки; он обращался к старикам, хитро минуя фронтовиков. – Господа старики! В отрядные мы выбрали хорунжего Григория Мелехова, но не встречается ли к этому препятствий? Мне заявили сейчас, что он зимою сам был в Красной гвардии. Можете ли вы ему доверить своих сынов и внуков? И вы, братья фронтовики, со спокойным ли сердцем пойдете за таким отрядным?
Казаки ошалело молчали. Крик вырос сразу; из отдельных восклицаний и возгласов нельзя было понять ни одного слова. Потом уже, когда, поорав, умолкли, на середину круга вышел клочкобровый старик Богатырев, снял перед сбором шапку, огляделся.
– Я так думаю своим глупым разумом – что Григорию Пантелевичу не дадим мы этую должность. Был за ним такой грех, – слыхали мы все про это. Пущай он наперед заслужит веру, покроет свою вину, а посля видать будем. Вояка из него – добрый, знаем… но ить за мгой и солнышка не видно: не видим мы его заслугу – глаза нам застит его служба в большевиках!..
– Рядовым его! – запальчиво кинул молодой Андрей Кашулин.
– Петра Мелехова командиром!
– Нехай Гришка в табуне походит!
– Выбрали б на свою голову!
– Да я и не нуждаюсь! На кой черт вы мне сдались! – кричал сзади Григорий, краснея от напряжения; взмахнув рукой, повторил: – Я и сам не возьмусь! На черта вы мне понадобились! – Сунул руки в глубокие карманы шаровар; ссутулясь, журавлиным шагом потянул домой.
А вслед ему:
– Но-но! Не дюже!..
– Поганка вонючая! Руль свой горбатый задрал!
– О-го-го!
– Вот как турецкие кровя им распоряжаются!
– Не смолчит небось! Офицерам на позициях не молчал. А то, чтоб тут…
– Вернись!..
– Га-га-га-га!..
– Узы его! Га! Тю! У-лю-лю-лю-лю!..
– Да чего вы зад перед ним заносите? Своим судом его!
Поуспокоились не сразу. Кто-то кого-то в пылу споров толкнул, у кого-то кровь из носа вышибли, кто-то из молодых неожиданно разбогател шишкой под глазом. После всеобщего замирения приступили к выборам отрядного. Провели Петра Мелехова – и он аж поалел от гордости. Но тут-то и напоролся сотник, как ретивый конь на чересчур высокий барьер, на непредвиденное препятствие: дошла очередь записываться в охотники, а охотников-то и не оказалось. Фронтовики, сдержанно относившиеся ко всему происходившему, мялись, не хотели записываться, отшучивались:
– Ты чего ж, Аникей, не пишешься?
И Аникушка бормотал:
– Молодой я ишо… Вусов вон нету…
– Ты шутки не шути! Ты что – на смех нас подымаешь? – вопил у него под ухом старик Кашулин.
Аникей отмахивался, словно от комариного брунжанья:
– Своего Андрюшку поди запиши.
– Записал!
– Прохор Зыков! – выкрикивали у стола.
– Я!
– Записывать?
– Не знаю…