Тени за холмами
Часть 57 из 92 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— И я тебя люблю, Кэйди, — отозвался вышеупомянутый.
Мои друзья подскочили аж до потолка, причем стражница в полете по-кошачьи развернулась на сто восемьдесят градусов.
— Тинави? Анте? Горди? — обомлел Дахху, узрев у себя дома незваных гостей.
Я уже шла ребятам навстречу, желая шепнуть им пару слов о сложившейся ситуации; так сказать, выдать некое либретто к странной пыточной опере, развернувшейся в свете зажженного очага, однако…
Однако господин Гординиус Сай не позволил ни на минуту прервать своё шоу. Наоборот: устроил кульминацию.
Злодей.
То, что «дело пошло по шувгею» — хороша пустынная цитатка! — я поняла по вытянувшимся лицам ребят и странным звукам сзади.
Когда я оглянулась, волшебник прыгал на стуле, закинув голову назад, и что-то судорожно, с усилием глотал. Удивленный Анте, увидев неладное, схватив альбиноса за подбородок и попробовал разжать ему зубы с криком:
— Плюй! Плюй, стервец!
Но из ноздрей и изо рта мага уже пошла черная пена — обильная, грязная, как прибой на вулканических островах Б`хала. Глаза волшебника закатились; ботинки выбивали чечетку; кожа быстро стала синеть; воздух вокруг насытился, будто электричеством.
— Горди! — взвизгнула я, намереваясь броситься к Саю — помочь.
Но мне не дали.
Дахху вдруг ухватил меня за локоть — с невиданной для него жесткостью:
— Не подходи! — меланхоличное лицо друга, бывшего лекаря, оказалось неожиданно-собранным.
— Чт-т-т-т-о за наххххрен?! — запаниковала Кадия, потому что к этому моменту уже и Анте Давьер, внезапно поднабравший оттенков тьмы и изошедший пеной, с грохотом упал на пол и стал судорожно, эпилептически дёргаться в опасной близости от острых камней и жаркого пламени очага.
Мгновение спустя упал Горди: вместе со стулом. От двух трясущихся тел в нашу сторону — я поняла это только сейчас — быстро ползла по воздуху жемчужно-синяя вуаль. Как облако кристалльной пыли, как смутная моровая угроза средних веков…
— Обе; быстро; вон из пещеры! Найдите Полынь! — приказал побледневший Дахху. Тон и лицо у него были такими, что не возразишь.
Пока мы с Кадией, трясясь не меньше тех, кто сзади, по очереди вываливались в ночь, Дахху вдохнул пока чистого воздуха у порога, и, задержав дыхание, сначала оттащил на матрас две жертвы неведомого мне яда, сам постепенно синея; потом обернулся, чтоб заклинанием закрыть и запереть за нами дверь в пещеру — мы стояли снаружи, на крыльце, во все глаза глядя на пепельно-свинцовое облако, поглощающее "Уголок Поэта".
Последнее, что я увидела перед тем, как хлопок двери отсёк от нас сцену, — была черная пена, водопадом льющаяся из носа Дахху, который заклинаниями спешно тушил огонь в очаге; закрывал окна; колдовал что-то еще в разрастающейся темноте.
Кадия вцепилась мне в руку так, что только эта боль в ладони и убеждала: всё происходящее — реально, а не учебная тревога в Лазарете.
Стекла в узких высоких окошках постепенно синели, потом чернели, сообразно тому, как изнутри их подпирал антрацитовый дым — или пар? Или что?
В пещере нам слышался дробный стук зубов, колотьба конечностей об пол и какие-то заклинания, произносимые надсадно кашляющим Дахху; потом — только лишь колотьба… Прежде, чем все затихло, на стекле, ближайшем к нам, проступила надпись, сделанная на стародольном языке: «КАРАНТИН: Ф.Д».
— Они не мертвы; скажи, что они не мертвы; Тинави, скажи, что они не мертвы — немедленно! — бормотала Кадия, глядя на то, как постепенно растекаются буквы на запотевшем стекле.
— Не мертвы, — твёрдо сказала я.
И это было не просто утешением, а фактом.
Если я что-то и поняла однозначно из сбивчатого монолога Гординиуса (остальное я готова обсуждать только в присутствии Полыни), так это то, что погибать альбинос не спешил. Наоборот, планировал обеспечить себе безопасность. И нам с Анте хотел даровать ту же сомнительную льготу.
Да и поступки Дахху, который явно знал, что делает, прямым текстом говорили о спасении людей, а не о суициде за компанию. Если бы он считал, что Анте и Горди обречены из-за черной штуки, он не берёг бы их головы от ударов об пол. И, прах побери, если ты — писатель и поэт, ты вряд ли упустишь шанс сказать какие-то последние слова. Чуть более возвышенные, чем «карантин: ф.д.».
Хотя тут как посмотреть: если ты ещё и лекарь…
— Кад! Отправь птичку Полыни, — я дёрнула подругу за рукав. — Дахху сказал позвать его.
— Грёковые хряськи… Почему Полынь-то, а не знахарей?! — бормотала Мчащаяся, суматошно роясь по карманам в поисках ташени.
— Видимо, это мы узнаем у Ловчего…
Отправив птичку, мы молча, растерянно сидели на крыльце.
Снова начался дождь. Запели внеурочные соловьи. Несколько птиц переговаривались с разных сторон. Удивительно, как они прямо во время дождя чирикали свежо и беззаботно. Куда они спрятались, что им так привольно? Или соловьи не боятся воды? Или поют в ночи, купаясь в лужах, острые клювики раскрывая навстречу дождю, и этот горловой клекот — песнь соловья, полощущего рот?
Кад положила голову мне на плечо. Драконья накидка подруги переливалась зелёным, когда на неё попадали капли.
Вдруг из леса выбежала шерстяная белая тень: волк Снежок вернулся домой, почуяв, что что-то неладно. Еще с середины лужайки он начал скулить, а подойдя, не стал ломиться в дверь, как обычно, но огромным шершавым языком вылизал наши с Кадией руки, щиколотки и локти.
Я откашлялась и спросила:
— Кад. Пока ждём. Что с Марцелой-то? Вам удалось ей помочь?
— Ага, — подруга c видимым усилием вынырнула из мрачных мыслей. Впрочем, уже мгновение спустя она тряхнула головой, приосанилась, улыбнулась и бодро заговорила…
Есть такие люди: в любой ситуации умеют по щелчку вернуться в норму, отложив всю боль на потом. Многие путают эту продуктивность с бездушностью, что печально. Чтоб не путать, смотрите в глаза: там видно багряные всполохи спрятанных чувств.
Или нет.
Если нет — бегите.
Кадия за ушами трепала волка, говоря:
— Мы засвидетельствовали алхимическое чудо: бревно стало человеком. Мужья всех стран получили надежду — впору бизнес открывать! Сама госпожа Марцела счастлива до морщинок и, кажется, помолодела. Завтра двинет к королеве — каяться, обелять Дахху.
— Ну хоть что-то пошло по плану, — я выдохнула.
— А где вы с Анте умудрились найти Гординиуса? И почему он был привязан к стулу? Что натворил? — спросила подруга.
Я пообещала рассказать ей это, когда придёт Полынь — чтобы не повторяться дважды. Тем более, что рассказ включал в себе пленение Мелисандра — а у нас и так сейчас многовато плохого за спиной. Я считаю, лучше снять с сердца камень, прежде чем взвешивать новый.
В очередь, господа, в очередь.
Отломив от куста сухую веточку, я стала чертить на разбухшей земле закорючки. Они напоминали вопросительные знаки, перемежаемые схематичными рисунками пламени, глаз и — изредка — то ли задниц, то ли сердечек, что в некотором роде отражало события последних дней.
Стерев рисунки подошвой сапога, я перевела взгляд на дождь. Крупные капли разбивались о гравий дорожки, о черепицу крыльца, о наши с Кадией макушки, о жестяную бочку и металл качелей. В каждом всплеске мне слышался звон странных фактов и догадок, теснящихся в моей голове.
Терновый замок. Богиня. Вир. Ходящие.
Мне казалось, что все они увязываются в единое полотно теории так же, как разнозвучные капли составляют дождь.
— Эй, Тинави. Про драконов и прочие глупости… — вдруг встрепенулась Кад.
Я вопросительно подняла брови.
Стражница вздохнула:
— Сейчас это не очень важно с учетом произошедшего, — кивок на пещеру, — Но… Мы с ребятами в курсе, что ты весь год ходила с принцем в Междумирье на пикники. И скрывала это. И с этим, подруга, надо что-то делать.
Я поморщилась. Кадия явно не разделяла мою философию «снятых с сердца камней».
— Погоди извиняться! — остановила блондинка, когда мой рот уже приготовился к залпу оправданий. — Я не в обиде. Но вот что я тебе скажу.
Стражница взяла паузу. Она потрепала волка по холке, шепнула ему что-то, и Снежок, коротко тявкнув на прощанье, убежал обратно в лес.
Подружка вздохнула:
— Тинави, я вчера проделала тот старый ритуал с ногами в реке. Проделай я его раньше — может, и не дошло бы до позора в «Полете бражника». Как по мне, так тебе тоже пора сунуть ступни в воду. Да пошустрее.
— «Ноги в реку!» — ахнула я. — А я и забыла об этом!
— Оно и видно.
«Ноги в реку» — это был один из наших ритуалов времен наставничества.
Никакой магии. Только болезненное и опасное, но чаще — вдохновляющее вглядывание в себя.
Ритуал заключался в том, что магистр Орлин отправлял тебя, босого, к реке и наказывал не возвращаться до вечера. Ты садился на берегу, опускал ноги в воду и, глядя на то, как течение огибает и обхватывает твои ступни, размышлял о том, кто ты, и где сейчас находишься в своей жизни. Не отклонился ли ты от выбранного курса? А если отклонился, то почему: ошибся? Или тебе уже не нравится то, куда ты раньше шел — и пора осознанно сменить направление?
— Непоследовательность! — помню, возмущалась я. — Выбрал — иди до конца! В этом суть успеха!
— Нет, — терпеливо отвечал наставник. — Ты путаешь темы. Конечно, препятствия не должны отворачивать нас от мечты. Но. Мечты иногда уходят. Нет ничего хуже, чем насильно держать себя в старых рамках, если душа требует обновления. Это приводит к всякого рода деформациям, болезням. Слушайте себя. Слушайте свое сердце. Если оно начинает биться иначе — не сдерживайте его из упрямства. Не становитесь себе врагом. Перемены — суть жизни. Если вода в реке остановится — она загниет.
Я задумчиво поболтала ступнями под дождём.
— А что ты поняла про себя на ритуале? — спросила я Кадию.
Она запустила пятерню в волосы и с хрустом почесала затылок:
— Честно? Что я больше не хочу агрессивно делать карьеру. Не хочу идти по головам, гордясь этим. Не хочу путём пахоты и интриг добиваться кресла Военного Советника. Вообще не хочу это кресло.
Она вздохнула:
— Оказывается, мне нравилось работать с гномами. Наша команда: то, что они полностью принимали меня, пусть я человек и женщина. Меня оценивали только по поступкам — и никак иначе. Мне нравилось то, что мы всегда были "в поле", на передовой, и я видела результат своих действий. И мне нравилось, что командор Груби даби Финн напоминал нам, как важно иметь жизнь и за стенами департамента. "Вы больше, чем ваша работа!" — говорил он. И поначалу это звучало дико, а потом я… Поверила. Да, перспективные "кабинетные" должности в человеческих департаментах куда престижнее, но… Зачем мне этот престиж, если вдуматься? Когда мне предложили повышение, я почувствовала замешательство. Пришлось напоминать себе: Кэйди, это ж мечта с детства, ау! Соберись, тряпка! Ну я и собралась… В "Полет бражника". Якобы отпраздновать. Хотя, идя туда, я в глубине души уже подозревала, что сделаю что-то такое, что наутро меня погонят прочь. И даже хотела этого. Потому что сама я не смогла бы отказаться — это казалось слабостью, предательством себя. То, что всё обстоит с точностью наоборот, я поняла, только проделав «ноги в реку». И думаю, Тинави, тебе тоже надо разобраться. А то твои желания очевидно тянут тебя в разные стороны, а ты лишь отворачиваешься с воплями «чур меня!». Лучше сядь и прими это. Сядь и подумай, как всё объединить. Где что выбрать. Потому что иначе… Я боюсь однажды получить от тебя записку в духе: «Кад! Ты — я — пошло все к праху. Прилетай на планету «Срыв Башки», где я уничтожаю свою жизнь вместо того, чтоб принять её новые правила».
Едва Кадия умолка, как раздался лёгкий свист.
На влажной земле появилась цепочка лошадиных копыт — сразу вся, от набережной и до крыльца, будто шлёпнули типографским прессом. Не успели мы осознать этот факт, как воздух задрожал и у крыльца затормозила серая в яблоках лошадь — невидимая до того. Кобылка Димпл — а это была она — уныло заржала, как всегда, неправдоподобно спокойная после Скольжения, и тотчас потянулась бархатными губами к вьюну, народившемуся у крыльца.
Мои друзья подскочили аж до потолка, причем стражница в полете по-кошачьи развернулась на сто восемьдесят градусов.
— Тинави? Анте? Горди? — обомлел Дахху, узрев у себя дома незваных гостей.
Я уже шла ребятам навстречу, желая шепнуть им пару слов о сложившейся ситуации; так сказать, выдать некое либретто к странной пыточной опере, развернувшейся в свете зажженного очага, однако…
Однако господин Гординиус Сай не позволил ни на минуту прервать своё шоу. Наоборот: устроил кульминацию.
Злодей.
То, что «дело пошло по шувгею» — хороша пустынная цитатка! — я поняла по вытянувшимся лицам ребят и странным звукам сзади.
Когда я оглянулась, волшебник прыгал на стуле, закинув голову назад, и что-то судорожно, с усилием глотал. Удивленный Анте, увидев неладное, схватив альбиноса за подбородок и попробовал разжать ему зубы с криком:
— Плюй! Плюй, стервец!
Но из ноздрей и изо рта мага уже пошла черная пена — обильная, грязная, как прибой на вулканических островах Б`хала. Глаза волшебника закатились; ботинки выбивали чечетку; кожа быстро стала синеть; воздух вокруг насытился, будто электричеством.
— Горди! — взвизгнула я, намереваясь броситься к Саю — помочь.
Но мне не дали.
Дахху вдруг ухватил меня за локоть — с невиданной для него жесткостью:
— Не подходи! — меланхоличное лицо друга, бывшего лекаря, оказалось неожиданно-собранным.
— Чт-т-т-т-о за наххххрен?! — запаниковала Кадия, потому что к этому моменту уже и Анте Давьер, внезапно поднабравший оттенков тьмы и изошедший пеной, с грохотом упал на пол и стал судорожно, эпилептически дёргаться в опасной близости от острых камней и жаркого пламени очага.
Мгновение спустя упал Горди: вместе со стулом. От двух трясущихся тел в нашу сторону — я поняла это только сейчас — быстро ползла по воздуху жемчужно-синяя вуаль. Как облако кристалльной пыли, как смутная моровая угроза средних веков…
— Обе; быстро; вон из пещеры! Найдите Полынь! — приказал побледневший Дахху. Тон и лицо у него были такими, что не возразишь.
Пока мы с Кадией, трясясь не меньше тех, кто сзади, по очереди вываливались в ночь, Дахху вдохнул пока чистого воздуха у порога, и, задержав дыхание, сначала оттащил на матрас две жертвы неведомого мне яда, сам постепенно синея; потом обернулся, чтоб заклинанием закрыть и запереть за нами дверь в пещеру — мы стояли снаружи, на крыльце, во все глаза глядя на пепельно-свинцовое облако, поглощающее "Уголок Поэта".
Последнее, что я увидела перед тем, как хлопок двери отсёк от нас сцену, — была черная пена, водопадом льющаяся из носа Дахху, который заклинаниями спешно тушил огонь в очаге; закрывал окна; колдовал что-то еще в разрастающейся темноте.
Кадия вцепилась мне в руку так, что только эта боль в ладони и убеждала: всё происходящее — реально, а не учебная тревога в Лазарете.
Стекла в узких высоких окошках постепенно синели, потом чернели, сообразно тому, как изнутри их подпирал антрацитовый дым — или пар? Или что?
В пещере нам слышался дробный стук зубов, колотьба конечностей об пол и какие-то заклинания, произносимые надсадно кашляющим Дахху; потом — только лишь колотьба… Прежде, чем все затихло, на стекле, ближайшем к нам, проступила надпись, сделанная на стародольном языке: «КАРАНТИН: Ф.Д».
— Они не мертвы; скажи, что они не мертвы; Тинави, скажи, что они не мертвы — немедленно! — бормотала Кадия, глядя на то, как постепенно растекаются буквы на запотевшем стекле.
— Не мертвы, — твёрдо сказала я.
И это было не просто утешением, а фактом.
Если я что-то и поняла однозначно из сбивчатого монолога Гординиуса (остальное я готова обсуждать только в присутствии Полыни), так это то, что погибать альбинос не спешил. Наоборот, планировал обеспечить себе безопасность. И нам с Анте хотел даровать ту же сомнительную льготу.
Да и поступки Дахху, который явно знал, что делает, прямым текстом говорили о спасении людей, а не о суициде за компанию. Если бы он считал, что Анте и Горди обречены из-за черной штуки, он не берёг бы их головы от ударов об пол. И, прах побери, если ты — писатель и поэт, ты вряд ли упустишь шанс сказать какие-то последние слова. Чуть более возвышенные, чем «карантин: ф.д.».
Хотя тут как посмотреть: если ты ещё и лекарь…
— Кад! Отправь птичку Полыни, — я дёрнула подругу за рукав. — Дахху сказал позвать его.
— Грёковые хряськи… Почему Полынь-то, а не знахарей?! — бормотала Мчащаяся, суматошно роясь по карманам в поисках ташени.
— Видимо, это мы узнаем у Ловчего…
Отправив птичку, мы молча, растерянно сидели на крыльце.
Снова начался дождь. Запели внеурочные соловьи. Несколько птиц переговаривались с разных сторон. Удивительно, как они прямо во время дождя чирикали свежо и беззаботно. Куда они спрятались, что им так привольно? Или соловьи не боятся воды? Или поют в ночи, купаясь в лужах, острые клювики раскрывая навстречу дождю, и этот горловой клекот — песнь соловья, полощущего рот?
Кад положила голову мне на плечо. Драконья накидка подруги переливалась зелёным, когда на неё попадали капли.
Вдруг из леса выбежала шерстяная белая тень: волк Снежок вернулся домой, почуяв, что что-то неладно. Еще с середины лужайки он начал скулить, а подойдя, не стал ломиться в дверь, как обычно, но огромным шершавым языком вылизал наши с Кадией руки, щиколотки и локти.
Я откашлялась и спросила:
— Кад. Пока ждём. Что с Марцелой-то? Вам удалось ей помочь?
— Ага, — подруга c видимым усилием вынырнула из мрачных мыслей. Впрочем, уже мгновение спустя она тряхнула головой, приосанилась, улыбнулась и бодро заговорила…
Есть такие люди: в любой ситуации умеют по щелчку вернуться в норму, отложив всю боль на потом. Многие путают эту продуктивность с бездушностью, что печально. Чтоб не путать, смотрите в глаза: там видно багряные всполохи спрятанных чувств.
Или нет.
Если нет — бегите.
Кадия за ушами трепала волка, говоря:
— Мы засвидетельствовали алхимическое чудо: бревно стало человеком. Мужья всех стран получили надежду — впору бизнес открывать! Сама госпожа Марцела счастлива до морщинок и, кажется, помолодела. Завтра двинет к королеве — каяться, обелять Дахху.
— Ну хоть что-то пошло по плану, — я выдохнула.
— А где вы с Анте умудрились найти Гординиуса? И почему он был привязан к стулу? Что натворил? — спросила подруга.
Я пообещала рассказать ей это, когда придёт Полынь — чтобы не повторяться дважды. Тем более, что рассказ включал в себе пленение Мелисандра — а у нас и так сейчас многовато плохого за спиной. Я считаю, лучше снять с сердца камень, прежде чем взвешивать новый.
В очередь, господа, в очередь.
Отломив от куста сухую веточку, я стала чертить на разбухшей земле закорючки. Они напоминали вопросительные знаки, перемежаемые схематичными рисунками пламени, глаз и — изредка — то ли задниц, то ли сердечек, что в некотором роде отражало события последних дней.
Стерев рисунки подошвой сапога, я перевела взгляд на дождь. Крупные капли разбивались о гравий дорожки, о черепицу крыльца, о наши с Кадией макушки, о жестяную бочку и металл качелей. В каждом всплеске мне слышался звон странных фактов и догадок, теснящихся в моей голове.
Терновый замок. Богиня. Вир. Ходящие.
Мне казалось, что все они увязываются в единое полотно теории так же, как разнозвучные капли составляют дождь.
— Эй, Тинави. Про драконов и прочие глупости… — вдруг встрепенулась Кад.
Я вопросительно подняла брови.
Стражница вздохнула:
— Сейчас это не очень важно с учетом произошедшего, — кивок на пещеру, — Но… Мы с ребятами в курсе, что ты весь год ходила с принцем в Междумирье на пикники. И скрывала это. И с этим, подруга, надо что-то делать.
Я поморщилась. Кадия явно не разделяла мою философию «снятых с сердца камней».
— Погоди извиняться! — остановила блондинка, когда мой рот уже приготовился к залпу оправданий. — Я не в обиде. Но вот что я тебе скажу.
Стражница взяла паузу. Она потрепала волка по холке, шепнула ему что-то, и Снежок, коротко тявкнув на прощанье, убежал обратно в лес.
Подружка вздохнула:
— Тинави, я вчера проделала тот старый ритуал с ногами в реке. Проделай я его раньше — может, и не дошло бы до позора в «Полете бражника». Как по мне, так тебе тоже пора сунуть ступни в воду. Да пошустрее.
— «Ноги в реку!» — ахнула я. — А я и забыла об этом!
— Оно и видно.
«Ноги в реку» — это был один из наших ритуалов времен наставничества.
Никакой магии. Только болезненное и опасное, но чаще — вдохновляющее вглядывание в себя.
Ритуал заключался в том, что магистр Орлин отправлял тебя, босого, к реке и наказывал не возвращаться до вечера. Ты садился на берегу, опускал ноги в воду и, глядя на то, как течение огибает и обхватывает твои ступни, размышлял о том, кто ты, и где сейчас находишься в своей жизни. Не отклонился ли ты от выбранного курса? А если отклонился, то почему: ошибся? Или тебе уже не нравится то, куда ты раньше шел — и пора осознанно сменить направление?
— Непоследовательность! — помню, возмущалась я. — Выбрал — иди до конца! В этом суть успеха!
— Нет, — терпеливо отвечал наставник. — Ты путаешь темы. Конечно, препятствия не должны отворачивать нас от мечты. Но. Мечты иногда уходят. Нет ничего хуже, чем насильно держать себя в старых рамках, если душа требует обновления. Это приводит к всякого рода деформациям, болезням. Слушайте себя. Слушайте свое сердце. Если оно начинает биться иначе — не сдерживайте его из упрямства. Не становитесь себе врагом. Перемены — суть жизни. Если вода в реке остановится — она загниет.
Я задумчиво поболтала ступнями под дождём.
— А что ты поняла про себя на ритуале? — спросила я Кадию.
Она запустила пятерню в волосы и с хрустом почесала затылок:
— Честно? Что я больше не хочу агрессивно делать карьеру. Не хочу идти по головам, гордясь этим. Не хочу путём пахоты и интриг добиваться кресла Военного Советника. Вообще не хочу это кресло.
Она вздохнула:
— Оказывается, мне нравилось работать с гномами. Наша команда: то, что они полностью принимали меня, пусть я человек и женщина. Меня оценивали только по поступкам — и никак иначе. Мне нравилось то, что мы всегда были "в поле", на передовой, и я видела результат своих действий. И мне нравилось, что командор Груби даби Финн напоминал нам, как важно иметь жизнь и за стенами департамента. "Вы больше, чем ваша работа!" — говорил он. И поначалу это звучало дико, а потом я… Поверила. Да, перспективные "кабинетные" должности в человеческих департаментах куда престижнее, но… Зачем мне этот престиж, если вдуматься? Когда мне предложили повышение, я почувствовала замешательство. Пришлось напоминать себе: Кэйди, это ж мечта с детства, ау! Соберись, тряпка! Ну я и собралась… В "Полет бражника". Якобы отпраздновать. Хотя, идя туда, я в глубине души уже подозревала, что сделаю что-то такое, что наутро меня погонят прочь. И даже хотела этого. Потому что сама я не смогла бы отказаться — это казалось слабостью, предательством себя. То, что всё обстоит с точностью наоборот, я поняла, только проделав «ноги в реку». И думаю, Тинави, тебе тоже надо разобраться. А то твои желания очевидно тянут тебя в разные стороны, а ты лишь отворачиваешься с воплями «чур меня!». Лучше сядь и прими это. Сядь и подумай, как всё объединить. Где что выбрать. Потому что иначе… Я боюсь однажды получить от тебя записку в духе: «Кад! Ты — я — пошло все к праху. Прилетай на планету «Срыв Башки», где я уничтожаю свою жизнь вместо того, чтоб принять её новые правила».
Едва Кадия умолка, как раздался лёгкий свист.
На влажной земле появилась цепочка лошадиных копыт — сразу вся, от набережной и до крыльца, будто шлёпнули типографским прессом. Не успели мы осознать этот факт, как воздух задрожал и у крыльца затормозила серая в яблоках лошадь — невидимая до того. Кобылка Димпл — а это была она — уныло заржала, как всегда, неправдоподобно спокойная после Скольжения, и тотчас потянулась бархатными губами к вьюну, народившемуся у крыльца.